Нет, он этого так не оставит. Он выведет негодяев на чистую воду. Только бы выяснилось, откуда они взялись, что столько всего успели провернуть. Не иначе как его враг обретается где-нибудь в высших сферах. Как бы не возле самого президента. Нет, нет. О таком и подумать страшно. Но он и из такой ситуации выкарабкается. Если это кто-то из окружения, можно будет его убрать. Шума, конечно, будет – проблем не оберешься. Но разве есть у него другой выход? Теперь, когда он под столь жестким прессингом.

Щелкнул замок. Звякнули ключи. Железная дверь открылась. Два конвоира проводили Ивана Васильевича в кабинет следователя. Оставили стоять посередине. В дальнем углу, загроможденном горшками с неуместной зеленью, сидел человечек с тусклым взглядом в потрепанной одежде, требующей, как отметил для себя Митрохин, не только хорошей чистки, но и починки. Одна из пуговиц пиджака болталась на нитке, а рукав у плеча был надорван. Человечек приподнял голову, мельком глянул на Митрохина и снова уставился в стол.

– Садитесь, – предложил бесцветно.

Иван Васильевич придвинул стул поближе, уселся нога на ногу.

– По какому праву меня задерживают?

– Шуметь будете?! – человечек потер виски. – Напрасно. Голова болит. Не надо.

– Что происходит? Кто вы в конце концов такой?

– Я?! – искренне удивился собеседник банкира. – Следователь прокуратуры. Джинкин.

– Как?! – переспросил Митрохин.

– Меня зовут Павел Олегович Джинкин. Значит, так, вы обвиняетесь, гражданин Ми… Ми… Как вас там?..

– Митрохин, – ледяным тоном отозвался Иван Васильевич. Происходящее начинало его злить.

Этот кретин в потертом костюме не мог даже запомнить его имени. Смешно, в самом деле. Что за дурень?! А туда же. Следователь прокуратуры. Всякая шваль так рвется в начальники. А потом творится в стране черт знает что.

– Вот-вот, гражданин Митрохин. По вашему делу проходит также ваш американский компаньон, с которым вы вместе в девяносто восьмом году устроили дефолт. А народные средства…

– Что такое?! – поразился Иван Васильевич, разом теряя весь боевой настрой. – Кто дефолт устроил? Я дефолт устроил?! Да вы что, с ума сошли?!

– Мы-то не сошли, – забормотал невыразительно Джинкин, – у нас все записано. Разумеется, не вы один. Вы и ваши подельники у власти.

Вы-то, гражданин Митрохин, в тени были. Чистеньким хотели остаться. Делали все руками других людей. Но не выйдет… Не выйдет у вас ничего…

Так вот…

– Тебя купили! – констатировал Иван Васильевич. – Иначе с чего бы ты такую чушь стал нести.

Они купили! Эти. Которые кое-кому служат. Я даже не знаю, за сколько купили. Но думаю, что дешево. Слушай ты, следователь прокуратуры Джинкин. Прокуратор доморощенный. Немедленно пиши приказ о моем освобождении из-под стражи.

Иначе мой адвокат Генри Резник из твоей спины ремней понаделает. А я их потом носить буду.

– Красиво излагаете, господин маньяк, – забормотал опять Джинкин, – ремней он из меня понарежет. Ишь какой! – Глянул на подследственного всего на мгновение по-рыбьи. Митрохину этого взгляда хватило, чтобы понять – шутки шутить этот человечек в потрепанном костюме не станет. Кровавые палачи и наделенные властью самодуры иногда выглядят очень неказисто. А действуют не думая, решительно и бесповоротно. Уж чему-чему, а этому жизнь Ивана Васильевича научила.

Очень о многом ему сказал этот рыбий взгляд. Например, о том, что, если захочет следователь Джинкин – уже завтра не будет его, Митрохина, на этой грешной земле.

– Факты – вещь упрямая, – продолжил страшный следователь. – Ничего у вас не выйдет…

Не выйдет… Не выйдет… Вот заявление господина Резника, в котором он отказывается от вашей защиты, потому что, цитирую, «не имею морального права защищать преступника, поставившего под угрозу жизнь целого народа»… Вам все ясно, господин Митрохин?

Иван Васильевич потянулся к бумаге, но следователь сунул документ в ящик стола и резко его захлопнул.

– Это далеко не все пункты обвинения, – сообщил он, – также нам известно о неуплате налогов, перекачивании денежных средств за рубеж, продаже оружия…

– Оружия?! – вскричал Митрохин. – Да я пацифист со студенческой скамьи.

– А боевиков поддерживаете. Нехорошо изменять своим убеждениям.

– Это… это, – банкир даже не нашелся что ответить.

– Против допроса на полиграфе вы, конечно, протестуете?

– Конечно! – выпалил Митрохин.

– Почему-то я в этом не сомневался, – Джинкин скривился.

– Мой адвокат…

– У тебя нет адвоката! – заорал следователь, хлопнув рукой по столу. – Что ты мне мозги паришь?! Думаешь, все и всех купить можно?! Думаешь, страну засрать можно?! И в роскоши купаться, как на испанской Ривьере?

– Ривьера во Франции, – машинально поправил Митрохин.

– Наши люди на Ривьере не отдыхают, – отрезал Джинкин, – будь она хоть на Северном полюсе.

Один звонок. Опасаясь, что никто не откликнется, Митрохин поспешно набрал номер на мобильном телефоне. Охранник с безразличным видом стоял неподалеку.

– Алло, Сергей.

– Да, – Жданов включился молниеносно, – вы где?! Что мне делать?!

– Адвоката найти. Резник, говорят, отказался.

Купили Резника. Как?! Как?! Почем я знаю? Найди мне кого-нибудь. Да понапористей. Пусть будет циник прожженный. Циник, я говорю…

В одиночной камере, куда определили банкира, царил спартанский порядок – жесткие нары со свернутым на них трубочкой одеялом и подушкой, серые стены все в надписях, ржавая раковина в углу и видавший виды унитаз. Митрохин впервые попал в тюрьму и теперь озирался с самым несчастным видом.

Как там говорят – от сумы и от тюрьмы не зарекайся?! И почему у него всегда было предчувствие, что финансовыми делами в этой стране ворочать не стоит – сиди себе на грязной кухне, опрокидывай рюмки, и никто не придет за тобой, чтобы поинтересоваться, откуда нечестно нажитые капиталы взялись. Наследие красного прошлого будоражило умы и влияло на развитие бизнеса в России.

Иван Васильевич присел на нары, на противоположной стене заметил размашистую надпись, сделанную явно совсем недавно – она перекрывала многие полустершиеся автографы прежних обитателей одиночки. «Баланс превыше всего! Тринадцатый». А рядом несколько непонятных иероглифов. Митрохина след, оставленный Балансовой службой, не удивил, только вызвал глухую тоску и утвердил в мысли, что они и следователь Джинкин работают в тандеме. Значит, его решили натурально затравить. Как бы не пришлось бежать за кордон. «Как бы там оно ни было, а Россию не брошу!» – решил Иван Васильевич со свойственной ему в самые ответственные моменты храбростью.

Ему мучительно захотелось пить, он поднялся, подошел к ржавой раковине, покрутил вентиль, но вода не полилась, вместо этого послышался громкий свист – кран активно втягивал воздух. Рядом с мойкой стояла пустая пластиковая бутылка. Митрохин, недолго думая, нацепил ее на кран. Бутылку мгновенно перекорежило.

«Неужели кто-то там так сильно хочет пить?» – подумал Иван Васильевич. Ему представилось, как, припав к крану, с шумом втягивает воду, стараясь добраться до вожделенной влаги, Тринадцатый.

Затем Митрохину пришло на ум, что балансировщики собираются откачать из камеры весь воздух, оставив его биться на голом бетонном полу, как выброшенную на берег рыбу. Он поспешно закрутил кран. Бутылка упала, гремя в железной раковине. А Иван Васильевич безжизненной грудой осел на нарах, соображая, что бы ему такое предпринять, чтобы выбраться как можно скорее из этой чудовищной переделки. В голову, как назло, ничего путного не приходило. Только одолевала легкая паника и лезла всякая чепуха. Хотелось кричать – следственный произвол, здесь попирают права человека, долой узурпаторов, свобода, равенство, братство, и еще кучу всякой всячины, которая откуда-то взялась в голове и теперь безостановочно вращалась, не давая четко мыслить и изобрести действительно стоящий план освобождения.