– Хорошо, что вам это известно.

– Но! – поднял палец вверх Гельмут. – Но можно идти по седловинам, по склонам, на пики не подниматься.

– Илоне по силам такой путь?

– Думаю, да.

Наш разговор с Гельмутом прервался, но возвращаться к нему мне не хотелось. Старик вел себя с террористами достойно, но его достоинства хватило только на то, чтобы отказаться пить с бандитами. Главное, но тем не менее бредовое условие, которое они выдвинули, он принял безоговорочно и, кажется, всерьез намеревался идти траверсом по хребту. Его интеллигентная готовность безоглядно следовать за дураками меня выводила из себя.

Подпухший от выпитой накануне водки, Тенгиз наблюдал за нашими сборами. Ему хотелось быть агрессивным, но он не мог найти, к чему придраться. Глушков, сидя на кровати, пытался натянуть на ногу промокший сапожок. При этом он кряхтел, краснел, бил ногой о пол и выглядел совершенно несчастным.

– Какой размер? – спросил его Тенгиз.

– Ноги или ботинка? – уточнил Глушков.

– Не все ли равно, обаный бабай? – вспылил Тенгиз. Ему показалось, что Глушков над ним издевается.

– Я тоже думал, что все равно… А выходит, что ботинок на размер меньше.

Тенгиз таращил на Глушкова глаза и приоткрывал рот. В этот момент я был солидарен с Тенгизом: неприметный герой раздражал меня не в меньшей степени. Предупреждая шквал ругательств, я поторопился уточнить:

– Я буду подбирать тебе обувь. Какой размер нужен?

– Сорок третий, – ответил Глушков, продолжая громыхать ногой о пол. – Или сорок четвертый.

– Я много чурок на свете повидал! – в бессилии разводя руками, сказал Тенгиз. – Но такого…

– Сорок четвертый, – поспешил исправиться Глушков.

– Идем! – кивнул мне Тенгиз и, все еще сокрушенно покачивая головой, вышел во второй отсек.

Следом за ним я вышел из бочки. Изумрудное небо сияло звездной пылью. Эльбрус, напоминая дремлющего исполинского верблюда, возвышался над снежной пустыней. До него, казалось, можно дотянуться рукой, погладить его голубые горбы. Мы шли по тропе к крайней бочке. Снег попискивал под нашими ботинками. Морозный воздух имел привкус родниковой воды.

– Они уже там? – спросил Тенгиз, кивая в сторону Приюта.

Я понял, что он имеет в виду сборную команду альпинистов из Азербайджана, и пожал плечами.

– Заявку подавали на пятое число. Сегодня четвертое.

– Ты уверен?

На этот раз я промолчал. Не терплю никаких уточняющих вопросов после утверждения «да». Тенгиз это понял и, пока мы не дошли до склада, не произнес ни слова.

Складской замок промерз до самых винтиков и пружинок, и я долго ковырял в нем ключом. Надо было бы снять рукавицы, но я пожалел свои израненные ладони.

– Давай я! – сказал Тенгиз, оттеснив меня в сторону.

Он быстро справился с замком, потянул на себя дверь. Она открылась лишь на четверть, но нам этого хватило. Я нащупал включатель. Яркая «стоваттка» вспыхнула под сферическим потолком, и мы одновременно прикрыли глаза ладонями.

– Это облом, – сказал я.

– Ты о чем?

– О сорок четвертом размере ботинок. Такого у меня нет.

– Ты уверен? – задал свой любимый вопрос Тенгиз, но тотчас спохватился: – Доставай сорок третий.

– А если не натянет?

– Пусть старается.

– Зачем этот Глушков нам нужен? Пусть остается на базе.

Тенгиз отрицательно покачал головой. Я стащил со стеллажа болоньевую высотную палатку типа юрты. Шестеро человек в ней разместятся запросто, если лягут ногами к центру, изображая аленький цветочек. Тенгиз поймал мешок, прикинул его вес, покачивая на руках.

– Килограмма два?

– Два шестьсот, – уточнил я.

– Всего-то!

Я принялся скидывать скрученные в узкие рулоны пуховые спальные мешки. Тенгиз ловил их и складывал на полу. Очередь дошла до веревок. Три бухты по пятьдесят метров шлепнулись на палаточный чехол. Следом за ними полетели мешки с карабинами и ледовыми крючьями.

Тенгиз взвалил на меня все, кроме палатки, довел до жилой бочки и втолкнул в отсек. Я шумно вломился к своим товарищам, сбрасывая все, что нес, на пол. Мэд отставила чашку с чаем и подошла ко мне.

– Что он тебе говорил? – спросила она.

– Я просил, чтобы тебя оставили здесь, – ответил я.

Девушка покачала головой:

– Бесполезно. Не надо злить их. Это наш крест.

– Черт с ним, с крестом! – ответил я, выбирая спальник поновее и протягивая его девушке. – Речь о том, чтобы не тащиться на Голгофу.

Немцы не признают вольный порядок слов. Мэд с трудом поняла, что я имел в виду.

– К сожалению, нет черта, который вместо нас понес бы крест наверх… Это надо одевать сейчас или потом?

Она прикладывала к подошве ботинка похожую на капкан «кошку». Я присел у ее ног, чтобы помочь ей приладить эту конструкцию, но Мэд тотчас опустила обе ноги на пол и поднялась с кровати.

– Я сама, – ответила она.

Глушков рассматривал вибрамы, которые я ему принес.

– Это сорок четвертый? – спросил он.

– Сорок третий.

– Но ведь я просил…

– Других нет, – перебил я его. – Поговори с Бэлом, может, он оставит тебя здесь.

– Я привык доводить все дела до конца.

К нам заглянул Бэл.

– Закругляйтесь, – сказал он.

Я первым вышел в «предбанник» и чуть не споткнулся о консервные банки с тушенкой, поставленные горкой. Это был мой стратегический запас.

– Чего уставился? – спросил Бэл. – Отсчитывай одну четвертую часть и закидывай в свой рюкзак.

Четверть – это пять банок. Всего двадцать. В день мы умнем не меньше шести. Значит, террористы рассчитывают добраться до Местиа за три, максимум четыре дня.

Мэд вышла в «предбанник» следом за мной. Ей тоже пришлось укладывать в рюкзак консервы. Пару банок из ее пяти я сунул в верхний клапан своего рюкзака.

– Джентльмен, – усмехнулся Тенгиз. – А жрать тоже за нее будешь?

За нашими спинами загружались тушенкой Гельмут и неприметный герой. Бэл, намертво прижатый ремнями к большому, литров на сто сорок, рюкзаку из камуфлированной ткани, первым вышел из бочки. «Кошки», подвязанные к накладному карману, стали позвякивать, ударяясь об автоматный ствол, словно колокольчик на шее бычка. Я вышел следом за ним. Мэд – за мной. Затем Гельмут, неприметный герой и, наконец, Тенгиз. Я благодарил судьбу, что она развела нас по разные концы колонны. Дойдя до металлической рамы, врытой в снег, Бэл остановился, повернулся ко мне и отступил на шаг в сторону.

– Вперед! – сказал он мне, жестом приглашая занять его место.

– Ты успел помолиться? – спросил я его. – Нет? Напрасно.

Бэл усмехнулся, пропустил следом за мной Мэд.

– Бог под нами, – ответил он. – Кому молиться?

ЛЯМКИ, КОТОРЫЕ ДЕРЖАЛИ СКРУЧЕННЫЙ в рулон пенопленовый каримат, ослабли, и с каждым шагом каримат хлопал меня по затылку. Некоторое время я терпеливо пробивал тропу, не обращая внимания на подзатыльники, но через четверть часа терпение стало иссякать. Мне казалось, что это упражняется тупой Тенгиз, пользуясь тем, что рюкзак мешает мне развернуться и врезать ему в лоб.

– Передохни малость, – великодушно разрешил Бэл, занимая мое место.

Мы шли по обширному цирку, издали напоминающему гигантскую чашу, до краев заполненную сливками. Можно было значительно сократить путь, перейдя через глубокий кулуар, снежный язык которого свисал на километр вниз, но я не был уверен, что этот язык не сорвется вниз и не слижет нас, как медведь сахарные крошки. Мои конвоиры, а также Гельмут не вмешивались в мое дело и не давали советов, что было одним из их немногих положительных качеств. Бэл, встав во главе группы, обернулся и напомнил:

– Говори, Сусанин, куда идти!

И довольно резво пошел по снегу. Теперь я видел только его внушительных размеров рюкзак да ствол автомата с налипшими к нему снежными комками.

Бэл объявил привал, когда все мы изрядно извалялись в снегу и устали. Мы уже сошли с белого поля цирка и спустились по контрфорсу вниз. Перепад высот между Ледовой базой и местом нашего привала составлял более километра. Здесь дышалось легче, и снег не был так сильно спрессован жестокими морозами.