Я обошел машину с другой стороны, чтобы находиться лицом к солнцу. Теперь темное стекло не так сильно отсвечивало, и я разглядел черную плетенку с нитками бисера и золотой стружки. Так и есть, это бархатная заколка Анны.

Я отошел на два шага, опустил глаза. Две семерки, триколор. Машина с московским номерным знаком. Толстопузый мужчина в белой рубашке наблюдал за мной из дверей кафе. Нет, подумал я, делая вид, что не замечаю его, от скуки таким легавым взглядом не смотрят. Мне было надо, чтобы он первым заговорил со мной, пусть даже матом, и я снова приблизился к «Вольво», погладил ладонью по полированным бортам, смахнул листья с крыши. Никакой реакции, хотя я кожей чувствовал, что толстопузый стремительно наполняется гневом. Его прорвало, когда я постучал ногой по колесу.

– Э! – рявкнул он. – Отвали от тачки!

Я медленно повернул голову.

– Это ты мне? – уточнил я.

– Тебе, тебе! – С плохо скрытой угрозой на физиономии, напоминая носорога, которому браконьер попытался отпилить рог, он двинул на меня. Впрочем, любого носорога можно быстро сделать своим союзником, если убедить его в том, что не претендуешь на его рог, и сунуть ему в пасть пучок соломы.

Я перехватил его влажную руку, которой он намеревался взять меня за грудки, сжал покрепче, показывая, что моя рука работает не хуже его, и, глядя сквозь него, спросил:

– Разве хозяин машины не предупредил, что с его друзьями надо обращаться вежливо?

– Чего? – не понял толстопузый, глядя на мои стоптанные кроссовки.

– Сгоняй-ка за бутылочкой холодной пепси, а потом поговорим, – сказал я, небрежным движением вытаскивая двадцатидолларовую купюру – все, что я заработал за последний месяц на кильке, – и загнал ее в карман его рубашки. Поступок, конечно, безумный, подумал я уже через мгновение, теперь придется сожрать всех своих кур. Толстопузый вытащил купюру, покрутил ее в пальцах, и я с наслаждением заметил, как меняется выражение его лица.

– Щас сделаю, – ответил он, удивительно точно находя грань между унижением и сохранением чувства собственного достоинства.

Когда он вынес из кафе запотевшую бутылку пепси-колы с пластиковым стаканчиком на горлышке, я сидел на бордюре в тени акации и обмахивал лицо носовым платком.

– Когда они машину заберут? – спросил я, отпивая из горлышка.

– Обещали сегодня. Ждем-с. – Его физиономия расплылась в улыбке.

– А подруга его, – я не сводил с толстопузого глаз и понял, что «подругу», то есть Анну, он видел и запомнил, – большую красную сумку с собой не несла?

Сумку я придумал на ходу, лишь бы что-нибудь спросить.

– Не было, – покачал он головой. – Ни большой, ни маленькой. Зачем бабе сумка, когда у мужика бумажник толстый? – добавил он и достаточно гадко улыбнулся.

– Это точно, – подтвердил я, поставил недопитую бутылку на асфальт и поднялся на ноги. – Ладно, пойду поищу их, а то второй день найти не могу.

Вот это я зря сказал. Толстопузый выкатил глаза от удивления, снова посмотрел на мои видавшие виды кроссовки и хмыкнул:

– Где ж ты их искать собрался? Ну и друг! Они ведь на яхте уплыли, – и он махнул в сторону моря. – Иди на пирс, встречай.

– А что, это хорошая идея, – кивнул я и быстро пошел по парку вниз.

– Ну, бля, и друг! – повторил толстопузый, должно быть, раздумывая, связываться опять со мной или нет.

Двадцать баксов отдать только за то, чтобы узнать, что Анна с любовником уплыла на яхте! – мысленно проклинал я себя. Идиот, недоумок! На что, Кирилл Андреевич, теперь прикажете жить?

И все-таки эти деньги я потратил не совсем зря. Я не хотел сам себе признаваться, но камень свалился с моих плеч. Теперь у Анны было железное алиби, и я мог с уверенностью сказать, что к похищению дракона ни она, ни водитель «Вольво» не имеют никакого отношения.

И что совершенно невероятно: во мне проснулось давно забытое чувство ревности.

Я проторчал на новосветском пляже у пирса часа три, ожидая появления яхты, очумел от голода и жажды, и когда мне окончательно надоело заниматься частным сыском, поднялся на шоссе и на попутке вернулся в Уютное. У овощной палатки я встретил Князева, который нагружал рюкзак капустой и огурцами, и пообещал ему, что завтра утром приду к ним в лагерь. Внешне он отнесся к этому сообщению равнодушно, и только по едва дрогнувшим губам я понял, что он не только не возражает, но даже будет рад моему обществу.

Дома я с удовольствием съел две тарелки своего любимого блюда, единственное, которое можно есть в такую сумасшедшую жару, – окрошку на кефире. Блюдо элементарное и недорогое: крошится огурец, пара вареных яиц, картофель, лук и, если имеется в наличии, вареная колбаса, и все это крошево заливается подсоленным кефиром. За уши не оттащишь.

Когда солнце зашло, на землю опустилась блаженная прохлада и во дворе за деревянным столом собралась толпа доминошников, ко мне заглянул Клим. Был он на редкость немногословным, озадаченным какой-то проблемой, предупредил меня, чтобы через два-три дня я был готов закинуть на московский поезд три бочки кильки пряного посола, после чего выпил бутылку ледяного феодосийского пива и поплелся домой.

Спустя пятнадцать минут после его ухода я уже лежал на диване и невнимательно, думая параллельно о последних странных событиях, почитывал скучнейший любовный роман. Как раз в том месте, где инфантильный Крис бросился в океан, чтобы свести счеты с жизнью, по телефону позвонили. Я решил, что это Клим: дома вспомнил что-то важное и не смог дождаться утра. Поэтому я поднял трубку и сразу бросил раздраженно:

– Ну, что еще?

Уже через несколько секунд я отчетливо понял, что это не Клим и что сейчас начнется нечто любопытное: человек, позвонивший мне, молчал.

Я едва не рассмеялся. В самом деле, подумал я, это становится уже просто смешным. Не злость вызвал этот звонок, а сострадание.

– Рыжик, это снова ты? – спросил я ласковым голосом. – Не робей, заяц-побегаец, выкладывай, что тебя еще беспокоит?

Мой абонент подал признаки жизни: он громко засопел, затем кашлянул. И вдруг незнакомым голосом сказал:

– Добрый вечер! Мне нужен Кирилл Вацура.