– Восславим, люди, Рода Всесущего! – воскликнул Яровед, подняв свой посох, и народ ответил ему дружным ликующим криком.

Все уже были возбуждены, взбудоражены прошедшими обрядами, пылание нового священного огня, земного отсвета возрожденного солнца, согревало кровь и наполняло каждого изнутри божественным светом. Каждый уже ощущал, как сами его кости и жилы шевелятся, как реки подо льдом и корни под землей, оттаивая весной, готовясь принять искру новой жизни.

А Яровед поднял руки и начал славить Рода. Его сильный голос разносился над замерзшей рекой, над снегами, над разношерстой толпой, переодетой немыслимыми чудищами, и каждое из этих «чудищ» подхватывало священные слова:

– Деды наши, бабки наши! – позвал Яровед, когда отзвуки общего призыва стихли. – Придите к нам! Угощение для вас готово, на столах разложено! Готовы для вас и хлеба, и каши, и меды, и чаши! Придите к нам!

– Придите к нам! – дружно подхватила толпа.

Замолчав, все подняли глаза в небо.

Мигом стих ветер, в мире установились тишина и покой. Время остановилось, и пространство замерло, слив всю свою бесконечность в единую точку. И темное небо осветилось. Словно бы раскрылся ночной свод Среднего неба, открыв взорам вечный свет Верхнего неба, где живет Сварог, где хранится белый свет[19] и обитают души предков.

Потом повеяло легким теплым ветром, дующим сверху вниз; казалось, сам этот свет нисходит к темной земле. С этим ветром спускались души умерших дедов – те, кто умер в День Богов, навек слившись с духом Рода, и потому не мог возвратиться в Явный мир в новорожденных потомках. Но в эти двенадцать волшебных дней и они возвращались на землю, входя в тела своих ныне живущих внуков и правнуков. Для них были накрыты столы в домах и в святилище, для их приема были приготовлены тела, с утра омытые в бане со священными травами. И для них предназначались эти дикие, несуразные наряды – ведь когда вокруг так много потусторонних духов, среди них может оказаться и зловредный. Но этаких чучел он, во-первых, сам испугается, а во-вторых, никогда не найдет среди них того, кого хотел испортить.

Лютава стояла в толпе возле самых ворот внешнего вала, одетая в Лютомеровы порты и рубаху, которая у нее путалась в ногах, в своей волчьей накидке, которая сегодня не выделяла ее в толпе людей, тоже наряженных в вывернутые кожухи. На голове у нее была шапка деда Туряка, под которую она запихала сложенную косу, а вместо нее из-под шапки торчали восхитительно пышные, перепутанные кудельные космы. Лицо она измазала сажей и нарисовала черные хазарские усы. Никакой зловредный дух не мог бы узнать в этой кикиморе княжну Лютаву, дочь Вершины и Семилады.

Глядя в волшебный свет Верхнего неба, она забыла обо всем, что с ней случилось в последнее время, чувствуя одно – они идут. Так бывало уже не раз, но каждый год она по-новому, с новой остротой и трепетом переживала слияние с духами предков, вернувшихся к ней. Тело словно бы наполнялось силой и светом, глаза начинали видеть по-другому, ушам открывалось недоступное ранее, а в голове вспыхивало разом множество новых, не принадлежащих ей чувств, мыслей, знаний. Она вдруг стала мудра, как десятки и сотни ее прабабок, и с силой десятков и сотен душ ощутила ликующую радость от новой встречи с земным миром – миром Яви, который так же желанен и недоступен для покинувших его, как желанны для любого светлые Сады Сварога. Это был праздник слияния земли и неба, живущих и живших, праздник, объединяющий все силы вселенной в один общий хоровод.

– Славен Божич Коляда! Гой! Славен будь! – громко запел Яровед, со звоном потрясая своим посохом.

Голос его разорвал тишину, пробудил к жизни души предков и потомков, слившихся в одну. Все вздрогнули, вспрянули, опомнились и дружно закричали:

– Гой! Славен будь!

– Ясна на небе звезда! Гой! Ясен будь! – пел Яровед, притоптывая и приплясывая на снегу, звеня бубенчиками одеяния. В него вошла не просто сила бесчисленных предков-волхвов, но сила самого Рода.

– Гой! Ясен будь! – ликующе выкрикивала толпа, тоже приплясывая, чтобы дать выход распиравшей каждого силе и радости.

И веселье началось повсюду. Народ повалил в хоромины святилища, а кому не хватало там места, разошлись по домам, где тоже было приготовлено угощение. Везде пелись славления Коляде, новому солнцу, новому году; все ворота и двери стояли открытыми, везде горели огни. Народ ватагами ходил из дома в дом, везде выпивая бражки и закусывая пирогами и кашей; более молодые резвились и гонялись друг за другом, старики пели славу богам. Каждый ощущал в себе кипящую радость духов, вновь обретших тело и все доступные ему радости; каждый ощущал в себе мудрость и легко находил ответы на все вопросы и разрешение всех затруднений, которые в обычное время мог разрешить не всякий мудрец.

пели во дворе святилища вокруг священного огня, который будет гореть все двенадцать дней.

Лютава кружилась в хороводе возле костра, когда кто-то вдруг схватил ее за руку и выдернул из круга. Она повернулась – перед ней стоял кто-то высокий, одетый в длинную женскую рубаху, с растрепанной соломенной косой и со зверской личиной – непонятно даже, какого зверя изображающей. Впрочем, Лютава, в отличие от злобных духов, своего брата узнала бы всегда.

– Идем! – глухо позвало чучело из-под личины и потянуло ее за руку. – Идем скорее!

Не понимая, куда он ее тащит, Лютава подчинилась. Лютомер привел ее сначала в хоромину, но повернул не к столам, где шел буйный пир, а в жилую избу волхвов.

Там их ждала Борута, одетая медведицей, и под оскаленной медвежьей мордой смутно чернело лицо, вымазанное сажей. В руке ее звенели ключи.

– Скорее, поспешайте! – бормотала она. – Долгая дорога-то, а встретиться мало ли кто может!

Лютава еще не поняла, в какую дорогу их снаряжают, а жрица уже торопливо отпирала замок на двери, ведущей в покой Лады.

– Проходи! – Она кивнула и скрылась внутри.

Лютомер отстранил сестру и вошел вслед за жрицей. Пройдя за дверь, Лютава увидела, что Борута отпирает крышку подпола, а Лютомер держит факел.

Так им нужно идти к Ладе, да еще и всем? Зачем?

– Что, готовы? – раздался позади смутно знакомый низкий голос. Тут же послышался перезвон бубенчиков.