Дом отличный, комнат много, горячая вода, газ, ванна, туалет и даже телефон. Мой отец был крупным ученым, работал на военно-промышленный комплекс – занимался ракетостроением. Как доктор наук и академик, он имел право на государственную дачу, и моя мама, певица, долго отговаривала папу от строительства собственной фазенды, но отец, тихий, какой-то незаметный в семейной жизни человек, на этот раз перекричал маменьку, певицу, обладавшую на удивление громким голосом.

– Не говори глупости, – вспылил он, – девочка растет, вот умру я, и вас с казенных метров наутро турнут, а так ребенку дом останется.

Мама фыркнула:

– Мы проживем до ста лет и скончаемся в один день.

Но, к сожалению, прав оказался папа, он ушел из жизни рано, впрочем, многие его коллеги тоже. Их вдовы иногда приезжали в Алябьево, пили чай на круглой веранде и вздыхали:

– Все-таки, Андрей – умница, вперед смотрел, нас-то давно погнали, негде и отдохнуть.

У Алябьева масса достоинств. Чудесный воздух, речка, городские условия… К тому же отец мой, хоть и ученый, имел в шкафу генеральскую форму, а Никита Сергеевич любил военных и своих любимцев не обижал. Поэтому участки у нас гигантского размера, честно говоря, мы и сами не знаем, что в конце, просто ни разу не доходили до забора. Ближайшие соседи – генералы Рябов и Соколов – живут вроде рядом, но нам не видно даже света от их особняков.

Всем хорошо Алябьево, но есть у него один недостаток. Электричка доезжает только до Переделкина, дальше можно на маршрутном такси или автобусе добраться в писательский городок, а уж от него приходится топать пешком через лес и поле. Ей-богу, из Москвы добираться быстрей, чем бежать от станции к даче. Писателям повезло, их дома тянутся невдалеке от дороги, и любая попутная машина с радостью подвозит их за копейки. В сторону дач военных автомобили редко ездят. Впрочем, у Кати и Сережи есть свои машины, но я не умею водить, хотя сегодня у меня знаменательный день. Ровно в пять часов вечера я должна впервые сесть с инструктором за руль. Надо же в конце концов научиться.

Зевая, я сползла вниз и принялась пить кофе. Кирюшка мрачно смотрел телевизор.

– Иди погуляй.

– Не хочу, – огрызнулся он.

Тут примчалась Лизавета, вместе с ней Костя Рябов, и мучение Кирюшки возобновилось. Как только они его не обзывали. Я даже вынуждена была заступиться за бедного мальчика:

– Прекратите издеваться над Кирочкой.

– Ой, – взвизгнула Лизавета, – прикол, Кирочка! Вот класс, в голову не пришло! Иди сюда, Кирочка, завяжем бантик.

– И юбочку нацепим, – залился хохотом Костя.

Внезапно Кирюшка побагровел, подскочил на стуле и треснул кулаком по столу. Из чашек выплеснулся чай и растекся по клеенке.

– Хватит, надоели! И впрямь имя-то у меня дурацкое. Пришла же маме в голову идея. Одного ребенка нормально назвала – Сережа, а другого по-кретински обозвала!

– Очень даже красиво, – попыталась я исправить ситуацию, – Кирилл и Мефодий азбуку придумали…

– Мефодий, – заржал Костя, – сейчас умру.

– Знаешь, Лампа, – пробормотал Кирюша, – иногда лучше жевать, чем говорить.

– Но живу же я со своим именем и ни на кого не обижаюсь, – не сдавалась я.

Дело в том, что меня зовут Евлампия. Вернее, родители дали мне имя Ефросинья, и в детстве я натерпелась еще больше Кирюшки. В классе сидело штук пять Лен и столько же Наташ. Кстати, во всей школе не было девочек с именем Фрося. Да что там школа, не нашлось ни одной тетки даже в консерватории, а у нас там было предостаточно чудаков. Имя не нравилось мне до зубовного скрежета.

На первом курсе нас отправили в колхоз и расселили по избам. Каждое утро, около шести, наша хозяйка выходила во двор и орала, как оглашенная:

– Фрося, Фрося, Фрося…

В первый раз я, услыхав вопль, мигом вылетела из комнаты:

– Что случилось?

– Ничего, – ответила баба.

– Но вы же звали: Фрося, Фрося…

– Ну и что? Козу кликаю, выгонять надо, пастух идет…

Мучения мои продолжались и тогда, когда началась концертная деятельность. Стоило конферансье завести:

– А сейчас на сцену приглашается молодая, но очень талантливая артистка с чудесным русским именем Ефросинья. Фрося…

Зрители, отлично помнившие одну из самых смешных советских комедий, как правило, начинали выкрикивать:

– Бурлакова! Фрося Бурлакова!

И начинался хохот, попробуйте сыграть после этого серьезное произведение! Да все ждали, что я сейчас пущусь вприсядку вокруг арфы.

В конце концов я обозлилась, решила начать жизнь сначала, убежала от нелюбимого мужа и заявила Кате, Сереже, Юле и Кирюше, что меня зовут… Евлампия. Уж не знаю, почему на ум взбрело это имечко. Теперь домашние зовут меня Лампа, Лампочка, Лампец, Лампидудель… Но отчего-то глумление совершенно меня не трогает, может, я просто повзрослела? Или, вернее, состарилась. Так что Кирюшу я понимаю очень хорошо.

– Кирочка-дырочка, – пропела Лиза.

Кирилл побагровел, встал и категоричным тоном заявил:

– Все! Меняю имя!

– Как? – удивилась я.

– Так, – ответил мальчишка, – вот паспорт получу и назовусь…

– Ну, – хором спросили мучители, – как? Как?

Кирюшка выпалил:

– Ричард! И имейте в виду, теперь я буду откликаться только на это имя. Ричард, и точка.

– Львиное Сердце, – пробормотала я.

– Именно, – обрадовался Кирилл, – Ричард Львиное Сердце!

В этот момент зазвонил телефон. Я схватила трубку.

– Алло!

– Ой, Лампочка, – забубнила наша близкая приятельница Алина, – как здорово, что застала тебя, будь другом, помоги.

– Что надо делать?

– Машку, балбеску, перевели в музыкальной школе в третий класс только с условием, что она за лето ответит на тест, причем правильно. Но ей, сама понимаешь, этого никогда не сделать. Там такие вопросы! Дайте определение гармонии! Ну за каким чертом современным детям знать о гармошке!

– Гармония – это не гармонь, – попыталась я объяснить Алине.

– Один шут, будь человеком, помоги. Давай сегодня в пять встретимся у метро «Динамо», где выход к рынку.

– Не могу, у меня занятия, лучше завтра.

– Так мы сегодня в Турцию улетаем! – заорала Алина. – Я думала, по дороге в Шереметьево отдам, ну тебе же удобно на «Динамо»!

– Ты забыла, что звонишь на дачу?

– Отмени занятия.

– Не хочу, – разозлилась я, – абсолютно не желаю.

– Вот ты какая, – заныла Алина, – Машку из-за тебя выпрут!

Я хотела было достойно ответить на этот выпад. Ленивой Маше следовало исправно посещать занятия и внимательно слушать педагогов. Музыка, как, впрочем, математика и русский, требует усидчивости, аккуратности и умения концентрироваться. Но с языка неожиданно сорвалось другое:

– Ладно, сейчас придумаем выход. Вот что, за тестом приедет Кирюшка. Ты его помнишь?

– Последний раз пять лет тому назад видела. Во что он будет одет?

– Голубые джинсы, футболка со словом «Адидас», кроссовки, а на голове кепочка-бейсболка. Он не очень высокого роста, примерно с меня, волосы светлые, глаза голубые.

– Ага! – обрадованно воскликнула Алина. – А я буду в такой индийской коричневой юбочке, ну знаешь, повсюду продают, и в бежевой кофточке!

– Ладно, я ему скажу: стройная шатенка, в…

– Я уже неделю блондинка, – перебила Алина.

– Хорошо.

– Знаешь, – верещала подруга, – я возьму в руки белый конверт с тестом. Только пусть Кирилл не опаздывает.

Я шмякнула трубку на аппарат и крикнула в окно:

– Кирюша!

Мальчик, возившийся у велосипеда, даже не поднял головы.

– Кирка!

Без ответа.

– Ты оглох, Кирилл?

Ноль внимания.

О, черт, совсем забыла:

– Ричард!

Он спокойно ответил:

– Слушаю.

– Иди сюда быстро.

Кирюшка медленно вытер руки и пошел в дом, сохраняя полное спокойствие.

Инструктором оказался парень лет двадцати пяти, длинный и худой. Когда я втиснулась в «Жигули» и уцепилась за руль, он со вздохом поинтересовался: