– Лампа! – заорал он, заметив в дверях мою фигуру. – Лампуша, глянь скорей, какой видак! Лазерные головки, будильник и записывает! Ну, кайф, теперь ничего не пропущу. Ирка сказала, он сам включится, сам заработает, только программу задать надо! А еще кассет сколько! Прикинь, у нее почти все есть, вон коробки стоят.

У окна и впрямь высились три огромные упаковки из-под сигарет «Пэл-Мэл».

– Еще она ноутбук дала, – потряс Кирюшка плоским черненьким портфельчиком, – сказала: «На, пользуйся, мне подарили, только я не хочу его даже трогать».

В вагоне метро я отыскала свободное место и втиснулась между двумя огромными тетками, закутанными в дешевые турецкие дубленки. «Одно хорошо – Ирина совсем нежадная. Разрешила Лизе рыться в своих нарядах и поставила видеомагнитофон не в своей комнате, а в гостиной», – подумала я.

Никита Малышев долго не открывал дверь. Потеряв всякое терпение, я забарабанила в нее ногой. Наконец где-то далеко послышалось шарканье, загрохотал замок, дверь распахнулась, и я ойкнула. На пороге стоял мужик, мало похожий на щеголеватого, импозантного Никиту. За те дни, что я проработала у Ани, Малышев пару раз забегал к Борису Львовичу. Выглядел он всегда безупречно – светлая рубашка, безукоризненно выбритое лицо и легкий аромат дорогого парфюма. Сейчас же передо мной предстал индивид, больше всего смахивающий на бомжа. Щеки парня покрывала трехдневная щетина, красные воспаленные глаза лихорадочно блестели, брюки, когда-то светло-песочного цвета, напоминали мятую тряпку кофейного оттенка, волосы сальные, несвежая рубашка. Похоже, за дни, прошедшие с момента смерти Жанны, он ни разу не умылся, не почистил зубы, не менял белье. Спал небось в одежде.

– Вы ко мне? – хриплым басом поинтересовался хозяин.

Удушливая волна перегара ударила мне в ноздри, и я чихнула. Так, понятно, беспробудно пил. Надеюсь, хоть сейчас протрезвел немного.

Мы прошли на кухню, которую явно обставляла женщина. На белом карнизе висели кокетливые розовые занавески с рюшами и ламбрекеном. На подоконнике – кружевные салфеточки, сверху вазочки, керамические гномики, пластмассовые свинки. По стенам развешана тьма полочек с баночками. Часы в виде сковородки, картина, изображающая набор фруктов, а холодильник украшен доброй сотней разноцветных магнитов. Наверное, при жизни Жанны помещение выглядело нарядно, сейчас же в мойке громоздилась гора тарелок, банок и чашек, на овальном столе, покрытом клеенкой, стояла куча предметов – бутылки, полные пепельницы, масленка с совершенно растекшимся содержимым, отвратительно воняющая безголовая селедка и пакет явно сгнившего кефира.

Я села за стол, положила руки на клеенку, и они моментально прилипли к ней. Похоже, тут давно не убирались. Никита устроился напротив и поинтересовался:

– Чего надо?

Меня чуть не стошнило от букета ароматов. Селедка смердела невыносимо, изо рта Никиты вырывалось зловоние, и особую пикантность придавала этому «коктейлю» резкая вонь из вскрытого пакета «Биомакса».

– Уберите со стола, – велела я.

Никита молча поднялся, вытащил почти доверху набитое помойное ведро, рукой затолкал мусор поглубже, сверху навалил селедку, пакет кефира, окурки и запихнул переполненную мусорницу под мойку.

– Нельзя так распускаться, – сказала я, – вы когда умывались последний раз?

Никита напрягся:

– Не помню.

– А переодевались?

– Не помню!

– Что, все время пили?

– Не помню.

– Да хоть что-нибудь ты помнишь? – обозлилась я.

Никита кивнул.

– Что? – продолжала я кипятиться.

– Как Жанна страшно закричала и упала, – тихо-тихо ответил парень и потянулся к бутылке.

Я моментально отобрала у него «Гжелку» и сказала:

– Хватит. Лучше скажи, хочешь, чтобы убийцу Жанны наказали?

Никита тихо пробормотал:

– Да.

– Тогда изволь ответить на несколько вопросов.

Малышев сморщился и начал тереть виски. В открытом шкафчике виднелась упаковка кофе. Я встала, включила электрочайник, приготовила крепкий сладкий кофе и поставила чашку перед вдовцом:

– Пей.

Художник покорно стал глотать ароматную жидкость. Я тем временем распахнула огромный холодильник и обнаружила там пяток кастрюль и несколько упаковок с продуктами. Прокисший суп, заплесневелые котлеты и колбаса, стухший творог и вполне нормальный на вид сыр.

– Ты что-нибудь ел?

Никита покачал головой:

– Не хочется.

– Ладно, уж извини за бестактный вопрос, но ты знал, что Жанна и Борис Львович состоят, как бы это помягче сказать, в интимной связи?

– Да, – спокойно ответил Никита, – мы долго колебались между ним и Сергеем Пашковым, но Сережка – хам, а Борис – интеллигентный человек, к тому же обеспеченный.

– Погоди, погоди, – пробормотала я, – как понять – колебались? Вы что, вместе решали, кого Жанне завести в качестве любовника? Ничего себе, однако!

Никита с тоской взглянул на меня, потом взял со стола бумажки и сообщил:

– Повестки прислали из милиции, только я не пошел, болел.

– Пил, – поправила я.

– Ну пил, – покорно отозвался Никита, – с горя. Только все равно придется небось пойти к следователю?

– Конечно.

– Ноги не идут, – вздохнул парень, – боюсь, заставят на тело смотреть.

– Зачем?

– Вроде так всегда делают, вон в кино родственников вызывают на опознание трупа.

– Это когда неизвестно, чей труп, – успокоила я его, – а тут все ясно.

– Вы ведь тоже из милиции? – тихо поинтересовался Никита.

Не желая вдаваться в подробности, я кивнула:

– Вроде того.

– Давайте я вам расскажу, а вы к следователю сами зайдите.

– Ладно, – обрадовалась я. – А что рассказывать станешь?

– Про нас с Жанной, – прошелестел Никита, – только ничего противозаконного мы не делали, все по обоюдному согласию.

– Давай, колись, – приказала я и, налив ему еще кофе, приготовилась слушать.

Жанна и Никита родом из Иркутска. Отца у них нет, а мама работала художником в Доме культуры железнодорожников.

– Погоди, погоди, – заволновалась я, – как это – папы нет, а мама – художница? У кого? У тебя или у Жанны?

– У двоих, – ответил Никита.

– Надо же, какое совпадение, – поразилась я.

Парень посмотрел на меня.

– Вы не поняли. Мы не муж и жена, мы брат с сестрой.

– Как? Зачем же вы тогда перед всеми супругами прикидывались?

– Это Жанна придумала. Она ведь была очень красивая и умная, – продолжил Никита.

Разница у них всего в один год, Никита старше, но на самом деле верховодила в тандеме Жанна. Апатичный Кит слушался сестру беспрекословно. Учились они в одном классе, вместе получили аттестаты и рука об руку отправились покорять Москву, хотели поступить в Строгановское училище, но срезались на рисунке. Жанна не растерялась и отнесла документы в архитектурный, а когда и там вышел облом, кинулась в полиграфический. Но им везде не везло, не добирали баллов.

Уезжать из шумной, яркой Москвы в сонный, провинциальный Иркутск страшно не хотелось. В столице все время что-то происходило – выставки, презентации, всякие культурные мероприятия. Жанночка и Никита – натуры артистические, мечтавшие стать художниками, просто зубами скрипели от злости, представляя свое возвращение домой. Да еще Никиту тут же бы забрали в армию. Честно говоря, после трех неудач парень приуныл, сложил лапки и покорился обстоятельствам. Но у Жанны был другой характер. Природа, наверное, ошиблась, наградив девочку мужскими качествами – невероятным честолюбием, завышенной самооценкой, патологическим усердием, желанием во что бы то ни стало пробиться в люди и вырваться из нищеты. Вся женская мягкость, нерешительность, слезливость, перепады настроения достались Никите.

Жанна отыскала в столице техникум, готовивший гримеров и художников сцены. Конкурс туда был небольшой, и ребятам удалось попасть на первый курс. Поселились они в общежитии и три года страшно бедствовали. Подрабатывали дворниками, лифтерами, делали за деньги чертежи для студентов МАДИ и даже преподавали рисование в школе. Но заработанные крохи уходили только «на унитаз». Громадными усилиями Жанна умудрялась сэкономить копейки, чтобы одеться. Зимой и летом ходила в одних джинсах и кофточках, связанных крючком из катушечных ниток. Но дешевая одежда не скрывала редкой красоты девушки. Индийские «техасы» подчеркивали изящество ее стройной фигурки.