– Посмотрите, – показала Агарь на статую стрелка.

– Критский Аполлон! Как вам удалось добыть эту статую? – воскликнул де Биевр.

– Мне посчастливилось. Два месяца назад, в сентябре, в маленьком замке на берегу Луары, около Ланже, я сделала это открытие. Помните, вы показывали мне изображение вашего парка с такой же статуей, как и моя находка? Я просила поэтому Гильорэ купить ее и привезти сюда.

Подойдя к статуе, де Биевр изучал ее.

– Наш был сломан в 1830 году, – проговорил он. – Несмотря на все старания, моему деду и отцу не удалось найти брата бедной, одинокой Дианы. Благодарю вас. За один месяц вы сделали то, чего не могли достичь мои предки в течение целого века. Вы, значит, начинаете ценить прелесть этих бедных старых вещей, дитя мое?

Знаком пригласила она его сесть на скамейку у бассейна рядом с собой. Ветерок утих, и в бледной воде отражались зеленая бронза статуй и уголок палевого неба с пролетавшей по нему ласточкой.

В конце июля Агарь решилась принять благосклонность Гильорэ, потерявшего голову от любви, восхищения и признательности.

Она и дю Ганж расстались без ссор. Злословие не могло найти себе тут пищи. Папаша Мейер отправил сына путешествовать. Дю Ганж уехал в Швейцарию. Осенью он привез пьесу в три акта, которая пользовалась большим успехом на открытых сценах бульвара. Театр драмы не был во вкусе бывшего любовника Жессики. Он принужден был писать ревю, и пресса была в восторге от последнего его скетча, за репетициями которого он следил в «Фоли-Бержер». Утверждали, что эта вещица сможет соперничать с пьесой Риго, которую последний собирался поставить в Парижском казино к пятнадцатому ноября для Жессики.

Успех не вызывал у Агари ни удивления, ни, казалось, даже радости. Маленький павильон на Рю-Винез соседствовал с отелем, выходившим на площадь Де-ла-Мюэт застекленным фасадом, перед которым останавливались, громыхая, автомобили, большие и мощные, как военные машины.

Жемчуг и драгоценные камни, украшающие Агарь, уже не могли казаться дю Ганжу фальшивыми. Деньги Гильорэ были тому порукой.

Превосходный Гильорэ под влиянием де Биевра понял, что первый долг джентльмена, достойного этого имени, не требовать платы за подарки. Он допускал, что Жессика ничем больше ему не была обязана с того момента, как стала его любовницей. Благодаря этому он сделался самым обходительным и благородным любовником.

Поведение танцовщицы тоже было безупречным. Самым злым языкам не к чему было придраться. Она была верна дю Ганжу, она продолжала быть верной и Гильорэ.

В июле они покинули Париж и уехали в Довилль. После Довилля в Айэ, потом в Биариц.

Когда они должны были вернуться в Париж, где Агарь должна была выступить в ревю Риго, она легко настояла на том, чтобы не возвращаться немедленно в отель «Де-ла-Мюэт».

Октябрь был дождлив.

Поля и леса во владениях де Биевра, богатые бекасами, рыжими зайцами и пестрыми фазанами, производили страшное впечатление на беспокойную, тревожную душу Агари. Гильорэ опасался, что здесь он не встретит желаемого комфорта. Парк был запущен, постройки нуждались в ремонте. Но Агарь возражала, что это именно ее и прельщает и что эти руины ей приятны. Гильорэ не был того же мнения, а де Биевр был счастлив увидеть свою родину, счастлив провести несколько дней в обществе Агари.

Гильорэ, действительно, пришлось застрять в Париже, и он ездил в замок только каждые три-четыре дня.

Наступала осень. Поверхность озера была покрыта пожелтевшими листьями, долго кружившимися в воздухе, прежде чем упасть. В это утро между статуями Критского Аполлона и Дианы-охотницы они падали чаще, чем накануне, золотым дождем.

– Вам не холодно, дитя мое? – спросил де Биевр.

– Нет, – ответила Агарь.

– Я очень боюсь за вас. Осень в той стране, где вы выросли, так не похожа на нашу.

– Правда, не похожа.

– Жессика, Жессика, – сказал он жалобным тоном маленькой Гитель на пристани Каиффы. – Вы не слышите моих слов. Вы думаете о чем-то другом. Хотите, чтобы я сказал вам, где витают ваши мысли?

– Да.

– Вы думаете о Поле Эльзеаре.

– Может быть. Но он, как видно, обо мне не думает. Он не принял ни одного моего приглашения. Он уделяет мне слишком мало внимания.

– Почему вы так думаете? Но я не стану защищать его. Один вопрос, Жессика: вы любите его?

– Это не имеет значения.

– Вы уклоняетесь от ответа. Я буду вынужден заставить вас ответить мне. Я был молод, Жессика, и теперь могу, не хвастаясь, сказать, что и мною увлекались. Вы сами должны понять это, Жессика. И даже в то время вы предпочли бы мне Поля Эльзеара. Не правда ли? Я это вполне понимаю.

– Пожалуй, что и так, – прошептала она.

– Почему?

Она опустила голову:

– Я не знаю. Я сама не отдаю себе отчета в своих чувствах.

– Он, такой далекий, ближе вам, чем я, к которому вы так привыкли?

– Это должно быть так. Иначе я не могу понять смысла моей жизни. В конце концов, что представляет собой Поль Эльзеар? Есть чувства более сильные, чем моя любовь к Полю Эльзеару, которые в любой момент могут заставить меня уйти, даже не оглянувшись.

– Чувства? Какие? – воскликнул де Биевр.

Он напряженно вслушивался в каждое ее слово. Он знал, что, если ему сейчас не удастся открыть тайну этой женщины, он никогда не узнает ее.

– Тише! Сюда идут, – сказала Агарь.

В глубине аллеи показался слуга.

– Месье Риго просит мадам извинить его. Его задержали в Париже, и он не может приехать раньше двух часов. Я хотел доложить мадам, что завтрак подан.

Агарь поднялась.

– Идемте.

Медленно пошли они к замку. Вокруг царило тревожное молчание осени, нарушаемое шуршанием стелющихся под их ногами мертвых листьев.

У крыльца они встретили садовника.

– Ну, старина Проспер, – обратился к нему де Биевр. – Вы позаботились о цветах для главного цветника? Я помню, что советовал вам взять монгольские скабиезы.

– Я был в Париже, ваше сиятельство, но монгольские скабиезы в этом году в четыре раза дороже, чем пять лет назад, когда вы их оценивали в…

– Теперь другое дело, – смеясь, прервал его де Биевр. – Постарайтесь достать их во что бы то ни стало.

Столовая находилась в нижнем этаже дома и занимала его почти целиком. Она была бы темной без открытых настежь больших стеклянных дверей, в которые доносился щебет пролетающих над парком птиц. Стены ее были обиты старинными гобеленами, на которых была передана история Эсфири. Один из гобеленов изображал триумф еврейской героини, выраженный в классической трагедии следующим двустишием:

«Эсфирь победила Персии женщин.

Природа и небо исполнились зависти к ней».

Де Биевр не спускал глаз с молодой женщины. Взгляд танцовщицы был устремлен на старинное ожерелье, охватывающее лоб владычицы Ассирии.

– И вы, Жессика, – сказал он сурово, – и вы достигли славы.

Она вздохнула, но молчала.

– Вы счастливы, Жессика? Другой женщине, я, без сомнения, не предложил бы этого вопроса.

– Не славой своей гордилась Эсфирь, – ответила она уклончиво.

– А чем же?

Танцовщица молчала.

– Я понимаю вас лучше, чем вы думаете! Одна маленькая подробность мне многое объясняет. В свой первый визит сюда Жан Риго заметил, как мне известно, этот гобелен. Он решил написать сцену для своего ревю, сцену, в которой Эсфирь – Жессика танцует перед ассирийцами. Идея была удачной. Париж, любящий этот жанр, бешено аплодировал бы вам. Однако вы наотрез отказались. Это правда?

– Я не стану спорить! Это так. Вы считаете возможным упрекать меня? – спросила Агарь.

– Я вас не осуждаю. Я только стараюсь решить чрезвычайно сложную проблему. Как вы прекрасны сегодня, Жессика! Красный шелк вашего лионского платья оттеняет вашу кожу еще нежнее, еще мягче, чем всегда. Эти тисненые золотые драконы только что отражались в воде бассейна. Теперь они темны, как бронза. Кажется, они унесут, похитят вас… Да, на чем я остановился? А! Я хотел уговорить вас танцевать Эсфирь. Дю Ганжу никогда не пришла бы на ум такая святотатственная идея, не правда ли?