– Нет, пешком.

Она посмотрела ему в глаза.

– И Эльзеар проводил меня до угла рю-Буасьер.

Он не смог сдержать вздоха облегчения.

– Я это знал, я это знал. Я в такси проехал мимо вас, на Пляс-де-Альма.

– Итак, ты хотел испытать меня?

Он сконфуженно кашлянул:

– Послушай, ты должна меня понять. Я знаю, что ты откровенна, и верю тебе. Я не ревнив, но не хочу выглядеть идиотом в глазах других. Этот маленький Эльзеар уколол меня…

– Что ты скажешь, если он напишет хорошую статью о твоем следующем ревю?

В замешательстве он покачал головой.

– Ты думаешь, он согласится? У него острые зубы, у этого животного. Стоит быть его другом. Он ведь начал ссору, и я не стану делать первый шаг к примирению.

Она пожала плечами:

– Ты только что сказал, что веришь мне. Теперь ты можешь это доказать. Ты мне должен дать деньги.

– Хорошо. Сколько?

Она назвала цифру. Он поморщился.

– Ты находишь, что это слишком много?

– Не в этом дело, дорогая. Но…

– Ты хочешь знать подробности?

– Нет, Боже мой! Но послушай… Наступает лето. Это мертвый сезон для ревю, и расходы почти удваиваются. Я нанял виллу в Довилле. Потом неизбежен Биариц. Повторяю, чтобы ты знала…

– Однако ты заставил меня тратить. Ты мне двадцать раз повторял, что это составляет часть твоей программы. Однажды в Лонгшане ты рассвирепел, когда кто-то, я не помню, кто именно, в твоем присутствии расхваливал наряды Арлетт, подруги Жана Риго.

– И я прав, – возразил он, задетый за живое. – Риго уже распустил слухи, что за последний триместр он занял лучшее положение, чем я. Когда имеешь дело с людьми, поддающимися влиянию разных слухов так легко, как директора…

– Хорошо, ты прав, – прервала она.

Трудно представить себе что-либо более живописное, чем антресоль, занимаемая де Биевром на Рю-де-Вернель. Маленькие комнаты, такие темные, что освещались днем и ночью, были обставлены вещами, принадлежащими роду, который в течение шести веков считался одним из первых во Франции. Казалось почти невероятным, имея в виду расточительность последнего представителя рода де Биевров, что столько изумительных безделушек избежали кредиторов и антикваров. Несколько драгоценных сундуков, редчайший фарфор, старинные золотые вещицы, ткани, портрет прабабки графа с лицом загадочным и улыбающимся под пудрой, который он называл своей «совестью», – все это, соединенное в самом искусном и непринужденном беспорядке, делало эти миниатюрные апартаменты центром, куда стремились попасть наиболее видные представители литературного и политического мира. Здесь царило всеобщее равенство под ироническим взглядом «совести» графа. Так, женщина, гордившаяся своим происхождением, с удовольствием пожимала руку той, которой она никогда не позволила бы приблизиться к себе в другом месте. Епископ, член ордена, склонял здесь голову. Под «щитом» средневековой девы можно было встретить за мирной беседой двух ярых политических врагов. Только провинциал или иностранец нашли бы это невероятным. Париж же поймет и улыбнется.

Было немногим больше часа, когда слуга де Биевра доложил, что стол накрыт.

– Идем, дитя мое, – обратился старик к своей гостье.

– А Поль Эльзеар?

– Поль Эльзеар не придет.

– Его задержали в другом месте?

– Прошу вас, дорогая, садитесь. Нет! Если Поль Эльзеар не пришел, то потому, что я не просил его прийти.

– А! – воскликнула Агарь, насторожившись.

– Я не пригласил Поля Эльзеара, так как должен серьезно поговорить с вами лично, моя маленькая Жессика. Вы знаете, что я вас очень люблю.

– Да, знаю.

– А вы в свою очередь признайтесь, что любите Поля Эльзеара.

Она усмехнулась:

– Я понимаю, почему вы не пригласили его. Вы решили говорить со мной от его имени. Ваш завтрак устроен с определенным умыслом.

Де Биевр не смутился.

– То, что вы говорите, не совсем точно по двум причинам: во-первых, Поль Эльзеар не знает о моем посредничестве. Вторая причина более щепетильная. Я являюсь представителем интересов Поля Эльзеара, но в то же время и другого лица.

– Кто это другое лицо?

– Мой уважаемый друг Гильорэ, настоящий владелец достояния де Биевров и представитель большего числа советов администрации, чем число ран, полученных моими предками на поле брани, где создавалась Франция.

– Я ничего не понимаю во всей этой истории, – сказала она. – Объяснитесь, пожалуйста.

Он посмотрел на нее с любовью и сожалением.

– Моя маленькая Жессика, обещайте мне, что не истолкуете превратно мои слова.

– К чему? Вы же знаете, что я верю вам.

– Отлично. Я расскажу вам кое-что, что вам, без сомнения, неизвестно. О вас начинают говорить. Сегодня о вас спорили в салоне одного портного.

– Почему интересуются мной, мной, кому безразличны другие? В чем дело?

– Итак, в кругу женщин, неважно, кто они, болтала о вас эта маленькая сплетница Нина Лазули. Она рассказала, что ваша связь с дю Ганжем основана, если можно так выразиться, на известной цели. В доказательство она приводила те огромные затраты, в которые вы ввели его в последнее время. Когда она достаточно развила эту тему, приехала Королева Апреля. Королева Апреля – ваш друг, и Нина Лазули переменила разговор.

– Я поблагодарю Королеву Апреля, – сказала Агарь.

– Ни в коем случае. Я должен быть уверенным, что наш разговор останется между нами. Только эта уверенность, дитя мое, дает мне смелость сказать вам, что, хотя Королева Апреля – ваш друг, но права Нина Лазули.

– Довольно говорить загадками. К делу!

– Согласен. Я не стану расспрашивать о вашей интимной жизни с дю Ганжем, так как, зная вас обоих, я могу с уверенностью сделать некоторые заключения. Я буду говорить лишь о самом важном. Ходят слухи, что дю Ганж сумеет вести такой образ жизни, как сейчас, еще месяца два. Ему придется обратиться за помощью к отцу. Папаша Мейер не преминет воспользоваться случаем, чтобы сунуть нос в дела своего сына. А отсюда недалеко до классической сцены между вами и этим почтенным негоциантом. Посему, дитя мое, постарайтесь предупредить этого решительного господина.

– Это Поль Эльзеар поручил вам дать мне эти наставления?

– Измените тон, дитя мое. Эльзеар любит вас. Он ничего не говорил мне об этой истории, так как ничего не знает. Он ничего не сказал бы, даже если бы и знал. Он любит вас. Но вы? Любите ли вы его?

– Прежде чем я вам отвечу, скажите, какая связь между Полем Эльзеаром и вашим другом месье Гильорэ?

– Тем хуже. Я надеялся, что вы поймете меня и избавите от неприятных разъяснений. Вот как я представляю себе ваше положение: общественный приговор дю Ганжу произнесен. Вы очутитесь на распутье и должны будете выбирать. Вы поняли?

– Выбирать?

– Да, выбирать! Поль Эльзеар вас любит, и, может быть, вы также любите его. Но он беден. Согласились ли бы вы на скромную жизнь рядом с ним? Он был бы счастлив. Но вы?

Она молчала, опустив голову.

– Согласились бы вы? – повторил он.

С бесконечной нежностью де Биевр посмотрел на нее, стремясь разгадать, какие мысли кроются за этим прекрасным мраморным лбом.

– Ваше молчание есть ответ. Я так и думал, что вы не сможете согласиться.

– Вы думали, – печально вздохнув, промолвила она, – почему? О, если бы вы знали, если бы вы знали!…

Он взял ее руку и поцеловал.

– Мое бедное дитя, зачем мне осуждать вас? Мы с вами находимся приблизительно в одном и том же затруднительном положении. Два создания, которым всегда нужна роскошь, роскошь и роскошь! Теперь мне не нужно вам объяснять, зачем я говорил вам о мсье Гильорэ.

Она задумчиво молчала.

Продолжая держать руку танцовщицы в своей, он сжал эту руку со страшной силой. Его голос дрожал. Желание, столь отвратительное на лицах других, придавало лицу де Биевра выражение скорбного величия.

– Эльзеар, – сказал он, – может претендовать на вашу любовь. Он молод. Гильорэ богат. У меня, Жессика, было и то, и другое. Ах, если бы я имел это теперь, я не стал бы говорить с вами от имени других. Чувствуете ли вы это, мое дорогое дитя?…