В теплом, оказанном ей приеме Агарь не без досады почувствовала примесь любопытства. Неужели в Париже на сионистов смотрели как на явление более или менее исключительное?

Каркассонна становился все смелее.

– Все счастливы вас тут видеть, и я, быть может, более других. Знаете почему?

– Почему?

– Потому что я занимаю его место.

– Его место?

– Да, место вашего мужа. Ко мне перешли обязанности господина Кохбаса. Кресло, в котором я сижу, он занимал в течение пяти лет, проведенных им у барона.

Агарь снова оглядела большую, комфортабельную комнату, дорогую мебель, широкие кресла и весело горящий камин. Он здесь жил! Он оставил такое благополучие, чтобы в суровой Иудее вести жизнь, полную труда и лишений!

Только теперь она поняла, как возвышенна была душа Кохбаса. Достойна ли она его?

Каркассонна продолжал свои излияния.

– Никто не забыл его. Барон ежеминутно с любовью его вспоминает. Если бы вы знали, как огорчило его ваше бедствие! Ничего серьезного, не правда ли? Он говорил о намерениях барона помочь жителям «Колодезя Иакова». Об усилиях Исаака Кохбаса здесь никогда не забывали.

Все эти лестные заверения навели Агарь на мысль, что симпатия дома на Фобур-Сент-Онорэ к человеку распространялась и на его дела. Она решила поставить точки над i.

– Три первых года не могли быть доходными. Этот же год принес большую прибыль, и если бы не несчастный случай, о котором я вам говорила…

– Действительно, – сказал Каркассонна, – действительно, я очарован…

Но чувствовалось, что в словах его была лишь вежливость.

– Я не хочу опережать барона, – чуть понизил он голос. – Однако будьте спокойны, я несколько раз говорил с ним об этом. Он поддержит вас. Возможно, только, что помощь его будет не совсем той, которую вы ожидаете. У многих это вызвало недоверие.

Но я в курсе дела, ибо занимаюсь централизацией предназначенных для наших колоний в Палестине пожертвований. Слишком часто приходится мне бороться против некоторых предубеждений, и я должен признать…

Внезапно он остановился. В углу комнаты зазвучал электрический звонок.

– Барон, – прошептал Каркассонна.

Оба встали. Агарь машинально за ним последовала. Он приподнял портьеру, открыл дверь.

В глубине огромной темной залы Агарь увидела письменный стол, за которым сидел старик. Электрическая лампа, оставляя почти всю комнату в полумраке, освещала его высокий, точно восковой лоб и белоснежную бороду.

Точно автомат, подошла Агарь к столу. Так сильно было ее волнение, что она не слышала шума собственных шагов.

Спустя полчаса, с лицом, сияющим от радости, она снова сидела в кабинете Каркассонны.

– Ну вот, – повторял последний, почти такой же счастливый, как Агарь. – Ну, вот, не говорил ли я вам?! Не правда ли, он исключительный человек.

– Исключительный, – в свою очередь повторила Агарь, – исключительный. Если бы вы знали, как он говорил со мной об Исааке Кохбасе, обо всех нас. Кажется, будто он сам жил в «Колодезе Иакова». Ему известны малейшие детали нашей борьбы, наших страданий. Я никогда не думала, что осмелюсь с ним так говорить. Я сказала ему…

– Что вы ему сказали?

– Все, о чем говорят там, среди братьев. Я ничего не утаила. Я сказала, что только те усилия ценны, только те, что перенесены на землю наших праотцов.

– Вы осмелились! Вы ему это сказали! – воскликнул изумленный и восхищенный Каркассонна. – Что же он ответил?

– Он улыбнулся, – сказала она, сама улыбаясь, – и ответил: «Да услышит вас Бог! Я желаю сионистам такого процветания, чтобы когда-нибудь роли переменились и чтобы они, в свою очередь, сумели прийти на помощь братьям, оставшимся между дворян».

– Думаю, что это будет день перед пришествием Того, Кто должен прийти, – засмеялся Каркассонна.

– Могу ли я попросить вас еще раз доказать мне свою симпатию? – сказала Агарь. – Барон обещал мне немедленно выслать остаток той суммы, которую мы у него просили. Речь идет о пятидесяти тысячах франков. От себя он прибавил еще двадцать пять. Не могли бы телеграммой уведомить Исаака Кохбаса, что он теперь располагает семьюдесятью пятью тысячами франков?

– Я сегодня же займусь этим, – обещал Каркассонна.

Агарь облегченно вздохнула.

– Моя миссия закончена, – сказала она. – Прощайте!

Прошел порыв энтузиазма и нервной радости. Обычная холодность и спокойствие овладели ею.

– Разве мы больше не увидимся? – спросил немного взволнованный Каркассонна.

Она отрицательно покачала головой.

– Я первым же пароходом возвращаюсь в Палестину. Кстати, не можете ли вы мне сказать, где находится агентство Кука? Я хочу справиться о дне отъезда.

Он направил ее в отделение на площади Мадлен. Служащий, курирующий восточные линии, как раз ушел завтракать.

– Приходите в два часа, – сказал ей один из его сотрудников. – Он к этому времени вернется.

Удовлетворенная исходом переговоров, вдруг почувствовав сильный голод, Агарь вошла в ресторан к Дювалю и с аппетитом позавтракала. Она купила несколько газет, надеясь узнать что-нибудь о Палестине. Но сионизма точно и не существовало.

В два часа она снова была в агентстве, где получила интересовавшие ее сведения. Первый пароход в Каиффу отходил из Марселя пятого января, ровно через шесть дней. Ей хотелось уехать раньше. Париж решительно пугал ее. Можно было вечером сесть в марсельский поезд и там, в более спокойной атмосфере и более дешевых условиях ожидать отхода парохода.

Так она размышляла, стоя на пороге агентства, на самом углу улицы Рояль. Напротив нее высилась колонна, на которой объявления о новогодних увеселениях перемежались с программами спектаклей.

Все еще думая о пароходе и поезде, Агарь машинально пробежала глазами афиши. Точно ослепление нашло на нее. Замолк уличный шум. Прохожие казались тенями. На одной из афиш огромными буквами было написано: «Королева Апреля».

Приблизившись к колонне, Агарь со странным, ей самой непонятным волнением прочла всю афишу. Королева Апреля пела в «Олимпии», в ревю «Foule aux As». Публика уведомлялась, что по случаю праздников целую неделю шли утренние спектакли, начинавшиеся в два часа.

Рядом стоял полицейский. Агарь осведомилась о местонахождении Олимпии:

– Да напротив. Перейдите только бульвар.

Напротив! Странный, опасный город, где десять минут ходьбы отделяют «Олимпию» от дома барона Эдмонда Ротшильда.

Если бы «Foule aux As» шла в «Фоли-Бержер» или другом, более отдаленном мюзик-холле, Агарь, быть может, не пустилась бы на поиски этих заведений.

Но перейти бульвар!

Тысяча противоречивых чувств терзали ее.

Перед глазами встал образ Королевы Апреля, ее худенькая фигурка, золотистые взбитые волосы, ее ужас, когда она в Бейруте попала в капкан блюстителей нравов, откуда Агари удалось вырвать ее, и шесть месяцев спустя Александрийская трущоба, где она нашла ее почти отравленную кокаином.

Чтобы вылечить ее и поставить на ноги, Агарь продала два своих вечерних платья… Потом ласточка улетела. А теперь имя ее, Королевы Апреля, красовалось рядом с именами Бука, Жанны Марнак, Мориса Шевалье. Яркими сверкающими кругами завертелись имена эти в голове Агари, мгновенно затмевая воспоминания о Бароне и Генриетте Вейль.

Королева Апреля! Впрочем, быть может, это совсем не она.

Агарь решила узнать истину. Быстрым шагом перейдя бульвар, она храбро встала в очередь у кассы «Олимпии».

– Входной билет, – попросила она.

Только войдя в зал, она остановилась, узнав особенный запах театров, вдыхая затхлость, сырость и пыль.

Спектакль уже начался. Ревю она почти не поняла, ибо все оно состояло из намеков на какие-то ей совершенно неизвестные факты. По программе Королева Апреля выступала только в одной картине, во втором действии. Наконец певица появилась. Громкие аплодисменты, явно свидетельствовавшие о ее славе, встретили ее. Это была она, маленькая актриса Бейрута и Александрии.

Взяв из сумки листок бумаги, Агарь нервно набросала несколько строк и сделала знак капельдинеру.