Он покачал головой.

— Вы не знаете этих молодцов. Чтобы они очутились одни в лесу ночью? Как бы не так! Они слишком боятся тигров. Они ходят туда только по моему приказанию. Люди ее высочества могут работать спокойно. Что мне еще сделать?

— Я тогда скажу, мой дорогой друг, благодарю вас, тысячу раз благодарю. Знаете, по правде говоря, меня мучают угрызения совести, что я втягиваю вас во всю эту историю.

— Угрызения совести?

— Да, ведь все может открыться, тогда последуют протесты со стороны Англии. Мы — чиновники и только. Ваша карьера будет испорчена…

Он сделал презрительный жест.

— Довольно, господин хранитель! Что касается моей карьеры, да будет вам известно, что я уже два года как имею право на отставку и что недалеко то время, когда я удалюсь на покой в Бастелику. Я оставался на службе только ради этой проклятой медали министерства земледелия. Теперь я имею ее благодаря вам, и видит бог, как я вам признателен. Что же до Англии, отвечу вам одним словом — я корсиканец. Во времена прежних распрей Монадельши недолюбливали Бонапартов, но всегда были в прекрасных отношениях с Рамолино. Могу сказать только одно — меня не очень-то огорчает перспектива сыграть с Англией хорошую шутку в Результате всей этой истории.

— Тогда мне больше не о чем говорить, — сказал я, смеясь. — Еще раз благодарю вас и до скорого свидания. Будьте так любезны, пришлите мне из Сием-Реапа льду для коктейлей.

Апсара приехала на виллу только к пяти часам. Когда я рассказал об открытии бригадира, она побледнела как полотно.

— Так это и должно было кончиться. Все пропало, — пробормотала она.

— Напротив, Апсара. Вы не знаете французов. У нас теперь есть еще один союзник, который может оказать нам большую помощь.

И я рассказал ей все, что произошло утром.

— Какой чудесный человек! — в волнении воскликнула она. — Когда трон Аломпры будет восстановлен, он будет вознагражден по заслугам!

— Будьте уверены, его совесть вознаградит его лучше всего. Но, быть может, в вашей стране существует почетное отличие…

— Он будет командором золотого Кромакара. Но хоть бы скорее пришла телеграмма — тогда я уж буду знать день моего отъезда. Я бы хотела уже отсутствовать, когда вернется господин Бененжак. Он, пожалуй, так же легко обнаружит то, что увидел бригадир…

— Он поступит так же, как я, как Монадельши.

— Я в этом уверена и этого-то я и не хочу. Боже мой, сколько народу уже скомпрометировано!

Она закрыла руками лицо.

— Моя милая девочка, — сказал я, — неужели я должен ободрять вас! Ну, полноте! Вот лучше попробуйте-ка коктейль. Это «Алабама», помните, любимый коктейль миссис Вебб, очаровательной Максенс с золотыми волосами. Знаете, сегодня утром я получил от нее телеграмму. Она хорошо доехала. В ее телеграмме много приятного, в особенности для вас. Вот, прочтите.

Она слабо улыбнулась.

— Она была так добра. Все здесь были очень добры ко мне. Но вы! Я никогда не забуду… Я не могу выразить… Это — все не то…

— Апсара!

Я со страстной гордостью прижал к своему сердцу хрупкое тело принцессы. В то же мгновенье между дорогой и лестницей веранды раздались шаги.

— Кто-то идет!

— Ничего. Это, вероятно, бригадир. В дверь постучали.

Апсара бросилась к окну. Приподняв занавеску, она тотчас же опустила ее.

— Это не бригадир. Какой-то старый господин в очках. Я вскочил.

— Старый господин?

— Сюда, сюда! — быстро пробормотал я, приподняв занавеску и толкая за нее молодую девушку.

Постучали сильнее.

— Не шевелитесь.

Открыв дверь, я увидел маленького старичка, целиком утонувшего в своем удивительном костюме из серого альпага. На нем были серые гетры, серые нитяные перчатки, бинокль на ремне через плечо, серый шлем с зеленым шарфом, как у клиентов Кука, зеленые очки и розетка ордена Почетного Легиона.

— Не угодно ли войти, сударь?

Я узнал своего врага. Вот он! Он снова вернет меня на землю. И мне снова живо все представилось: мой бедный отец, строчащий свои бумаги, старик Барбару в своем ампирном кресле, Аннет, поджидающая почтальона, вокзал Перраш, Морате-ра, Бротт, словом, все, что не было сном.

Мой посетитель снимал шлем, очки. Я видел, как он одним глазом осматривал комнату: великолепие орхидей, позолоченную посуду, стаканы, в которых торжественно золотился «Алабама», диван, на котором лежал, о, проклятье, забытый Апсарой шарф.

— Я имею честь говорить с господином Сен-Сорненом, исполняющим обязанности хранителя группы памятников Ангкора?

Я наклонил голову.

— Тогда разрешите представиться — Эсташ д'Эстенвилль из академии изящной словесности, главный инспектор исторических памятников, уполномоченный Французской Дальневосточной школы.

Я привскочил.

— Господин Эстенвилль! Эсташ Эстенвилль! Рафаэль посмотрел на меня с любопытством.

— Это имя тебе что-нибудь говорит?

— Как что-нибудь? Эстенвилль — восстановитель науки о санскрите, автор единственной авторитетной работы об Ак-Баре.

Сколько раз я пытался затащить тебя на одну из его лекций в высшей школе!

— В самом деле? — сказал мой друг. — Ну и повезло же мне! А ведь мне казалось, что я впервые слышу это имя.

— Несчастный!

— Почему несчастный? Я бы чувствовал себя гораздо более неловко, если бы знал тогда, что он собой представляет. Ты увидишь почему. Я не люблю, когда становятся мне поперек дороги.

— Продолжай, — сказал я с удрученным жестом.

— Отлично. Только, пожалуйста, не прерывай меня по всякому поводу. Вот на, возьми папиросу и послушай, что я сделал с твоим Эстенвиллем. Итак, он был там, бедный маленький старикашка со своими окаменелыми жестами Радаманта. Эта библиотечная крыса — в розовом сумеречном свете Ангкора! Мне даже смешно вспомнить об этом. Смешно теперь, а в ту пору, признаюсь, я был немало обеспокоен. Разумеется, не за себя, а за мою милую принцессу, дрожавшую, я это чувствовал, за занавеской. Только это обстоятельство и помешало мне выбросить немедленно за дверь, как и подобало, своего нежданного посетителя.

Однако все же надо было решиться что-нибудь сказать.

— Господин главный инспектор, — сказал я любезно, — вечер очень душный. Не угодно ли вам выпить немного коктейля?

Его взгляд метнул на меня молнии.

— Как я вижу, вы ждали меня, — сказал он, указывая на два стакана, стоявшие на круглом столике.

— О! видит бог, господин инспектор, я вас не ждал, но, как сказано в книге седьмой «Рамаяны», в стихе восемьсот шестьдесят четвертом: «мудрец никогда не должен быть застигнут врасплох».

Без похвальбы я все же должен признать, что всегда довольно удачно пользовался моими скудными познаниями. Эта неожиданная цитата только разожгла ярость противника.

— Очень мило, право, очень мило, — сказал он, гримасничая и делая отчаянное усилие сохранить спокойствие. — Так позвольте же мне, в ваших же интересах, пожалеть о неуместном употреблении вами вашей великолепной эрудиции.

— Право же, господин главный инспектор…

— Почему бы вам не приберечь ее для ваших докладов?

— Моих докладов?

— Да, я-то уж знаю, о чем говорю.

— В этом, господин главный инспектор, вы, разумеется, имеете неоспоримое преимущество передо мной.

Мысль, что принцесса Манипурская присутствует за занавеской при нашем сражении, могла бы вдохновить меня на тысячу дерзостей в моей борьбе, как королева — Рюи Блаза. Но не следовало этим слишком злоупотреблять, ибо от этого фейерверка пострадали бы интересы Апсары.

Поэтому я и решил отвечать моему гостю в самом почтительном тоне. Но он был из тех, чья надменность тем резче, чем больше знаков внимания им оказывают.

— Сударь, — начал он, — я отнюдь не намерен выспрашивать вас окольными путями. У меня имеется несколько пунктов, которые вы должны осветить. Предлагаю вам отвечать мне ясно и отчетливо. Как для вас, так и для меня это будет лучше.