Или другой пример. В августе 1937 года на справках, подготовленных в Особом отделе ГУГБ на командиров и политработников Киевского военного округа и направленных ему для согласования, нарком обороны наложил следующие резолюции:
1. О зам. нач. политуправления КВО корпусном комиссаре Хорош М.Л.
«Арестовать. К.В.»
2. О командире-комиссаре 1 кав. корпуса комдиве Демичеве.
«Арестовать. К.В.»
3. О нач. отдела связи КВО комбриге Игнатовиче Ю.И.
«Арестовать. К.В.»
В этом, как и во многих других случаях, нарком легкой рукой подписывал санкцию на арест заслуженных командиров Красной Армии, не удосужившись разобраться в сущности обвинений в их адрес и удовлетворившись лишь сведениями, содержащимися в справках Особого отдела ГУГБ НКВД СССР. В указанном случае (М.Л. Хорош, М.А. Демичев и др.) Ворошилов дал согласие на арест 142 человек из числа руководящего командно-начальствующего состава РККА[557].
Иначе, как предательством по отношению к своим подчиненным, такие его действия нельзя квалифицировать. А как по-другому понимать его действия, точнее – бездействие, если речь шла о людях, которых он знал с детства, вложил лично много сил в их становление. Если быть еще точнее – в свое детище, как в случае с командармом 2-го ранга И.Н. Дубовым, командующим войсками Харьковского военного округа. Отец командарма, один из первых организаторов Советской власти в Донбассе, член РСДРП(б) с 1903 года Наум Дубовой, дружил с Ворошиловым с дореволюционных времен и тот знал его сына Ивана еще подростком. Затем, в Гражданскую войну, Иван Дубовой в 10 й армии в Царицыне исполнял в ее штабе должности начальника оперативного отдела и заместителя начальника штаба, находясь все это время под большим влиянием своего командующего, т.е. Ворошилова. И в последующие годы их отношения нельзя назвать только чисто служебными, в них было достаточно много человеческого тепла и доброжелательности.
Но вот наступил 1937 год. В августе И.Н. Дубового подвергают аресту. Почти год длились мучительные допросы, исписаны сотни страниц протоколов допросов и собственноручных показаний, в которых небылицы самым причудливым образом перемешаны с реальными событиями. Так, Дубовой признается, что это он в 1919 году собственноручно убил начдива Щорса, у которого тогда был заместителем. Чудовищный самооговор! Почему Дубовой так поступил – тема специального рассказа. У автора имеется на этот счет своя версия, которую он намерен раскрыть в самостоятельном исследовании.
Доподлинно известно, что с некоторыми из показаний Дубового Ворошилов был ознакомлен. Так неужели он, зная Ивана Наумовича с детства, сам учивший и выдвигавший этого способного командира, мог поверить, читая протокол допроса, той откровенной галиматье, что под страхом очередного избиения, под диктовку следователя-садиста вынужден был написать арестованный командарм? Трудно согласиться с таким выводом. Как трудно поверить и в то, что Ворошилов никак не откликнулся на буквально предсмертный крик жены Дубового, которую он также хорошо знал. Письмо это написано через двадцать дней после ареста мужа.
Нина Дмитриевна Чередник-Дубовая, одна из образованных женщин страны, до ареста мужа работавшая директором Гослитиздата Украины, писала, обращаясь к Ворошилову, о своем крайне бедственном положении:
«Товарищ Ворошилов, Вы в течение 18 лет знаете Дубового, часть его жизненного пути прошла перед Вами, под Вашим непосредственным руководством, неужели же он мог стать врагом народа, пойти против своей партии… 15 лет жизни мы шли вместе, делились мыслями и чувствами и никогда у меня не возникло сомнения в искренности и преданности Дубового как члена партии… Товарищ Ворошилов, я прошу Вас, скажите товарищу Сталину и товарищу Ежову все, что знаете о Дубовом как о военном работнике…
Семья наша осталась в ужасном положении. Я исключена из партии и снята с работы, стоит вопрос об исключении и снятии пенсии старика-отца. У меня осталась на руках семья, кроме меня три человека – ребенок 6 ти лет, старуха-мать, старшая дочь учится… Помогите мне, товарищ Ворошилов, дайте указания, чтобы мне дали какую-либо работу. Нас выселили из дома, где мы жили. Нам не дали даже одеяла, подушек, даже кроватки ребенка, даже детские игрушки… Помогите…»[558]
Ни помощи, ни даже ответа Ворошилова жена командарма Дубового, конечно же, не получила. Более того, сама она вскоре была арестована и осуждена на восемь лет лагерей. Младшая дочь Дубового – Инна до возвращения матери из ссылки в Алтайском крае жила и воспитывалась у родственников, а старшая дочь Мария (приемная) испытала на себе все тяготы жизни члена семьи изменника Родины, не будучи арестованной. Упоминаемый в письме старик – отец И.Н. Дубового, старый большевик, вскоре действительно был исключен из партии, снят с пенсии и выслан в административную ссылку в одно из дальних сел на востоке Казахстана, где перебивался случайными заработками, выполняя обязанности сторожа в школе. Там же и умер в 1940 году. Пострадали и двоюродные братья командарма Дубового. Так, лейтенант А.С. Дубовой, слушатель одной из академий, был отчислен из нее «из-за родственных связей», а затем арестован. Правда, вскоре он был освобожден, но карьера его вконец была испорчена и выше старшего лейтенанта ему так и не удалось подняться.
И все-таки портрет Ворошилова будет неполным и одномерным, если представлять эту личность только в негативном виде, если рисовать лишь одной черной краской. Нельзя, вероятно, думать, что он никогда не сомневался в решениях, принятых Сталиным и ЦК партии, не усомнился в правомерности действий НКВД по изъятию из армии и флота ее командных, политических, инженерно-технических кадров. Известно, что такие случаи имели место и мы не вправе пройти мимо них, не сделав их анализа.
Если верить сообщению бывшего порученца Ворошилова – генерал-лейтенанта в отставке Р.П. Хмельницкого, то нарком в начале июля 1938 года пытался отговорить своего заместителя командарма 1-го ранга И.Ф. Федько от посещения НКВД, когда тот обратился с просьбой организовать ему встречу с Ежовым с целью доказать свою непричастность к заговору: «Не надо ходить к Ежову… Вас там заставят написать на себя всякую небылицу. Я прошу Вас, не делайте этого…»[559]
О чем может свидетельствовать сей весьма примечательный факт? При условии действительности его наличия это означает только то, что Ворошилов знал истинную цену признаний арестованных командиров РККА. Пусть не в полной мере, но знал. И основная его вина заключается в том, что он, зная это, не предпринимал решительных шагов против жестокого избиения подчиненных ему кадров. И все же, и все же…
«Железного наркома и первого маршала» изредка, но все же посещали сомнения в правильности политики, проводимой Сталиным в отношении военных кадров. И даже больше – известны случаи, относящиеся, правда, к 1939 году, когда Ворошилов ходатайствовал перед Сталиным за некоторых арестованных. Например, в начале 1939 года он обратился к «вождю народов» с просьбой освободить из тюрьмы бывшего начальника штаба ВВС 1 й Краснознаменной армии П.С. Володина и оставить в силе ранее сделанное представление о награждении его орденом Ленина за руководство действиями авиации в боях у озера Хасан. Удивительно, но на этот раз Сталин пошел навстречу. Его резолюция: «Тов. Ворошилову. Согласен.» одним росчерком пера решила судьбу человека.[560]
Правда и то, что Володин недолго побыл на свободе. Как уже отмечалось, НКВД, один раз захватив жертву, уже не мог с ней расстаться ни при каких обстоятельствах, находя новую (а чаще всего используя старую) причину для повторного ареста. Нам неизвестны случаи, чтобы после вторичного ареста «органы» кого-то затем снова освободили. Так получилось и с Павлом Семеновичем Володиным – он в 1941 году, уже будучи начальником штаба ВВС Красной Армии и генерал-майором, был снова арестован и в конце октября того же года расстрелян по приказу Берия вместе с группой военачальников (Г.М. Штерн, А.Д. Локтионов, П.В. Рычагов, Я.В. Смушкевич и др.)[561].
