– А, – кивнул Гуров. – Ну, тогда понятно. Надоело, значит?

– Давно надоело. Всем надоело. Сколько можно? Конца не видно.

– Будет конец, – сказал Гуров. – Дождешься.

– Может, и дождусь.

Это было сказано без вызова, очень тихо, но очень твердо.

– Да тогда ведь и ребенку твоему конец, – так же тихо сказал Гуров. За деревней, в поле, грохнуло. Явно танки, понял инспектор. Смотри ты, как все серьезно. Северяне свои давно продали, а у этих осталось еще. Грамотные ребята, никого не пожалеют.

– Ребенка я заберу, – сказала она. – Мы уйдем, не бойся, сторож.

– Не уйдешь.

– Уйду. Я слово знаю.

– Таких слов, какие я знаю, ты и слыхом не слыхивала.

– Что, спробуем? – сказала она.

– Поиграть захотелось?

– Зачем поиграть. Я так сказать могу, что будет мне дорога отсюда до самых гор, и уйду.

– Смотри, землю разбудишь.

– Земля и так проснулась.

Именно при этих ее словах в трех километрах от избы земля расступилась перед хазарским отрядом – двух батальонов как не было, выплюнулись за двадцать верст.

Не сказать, чтобы Гуров ничего не чувствовал. Он чувствовал, и даже очень, – но на то нам и воля, чтобы держать себя в руках. Сильна девочка, подумал он, сильна, и зря я недооценил ее. Сибирь есть Сибирь. Надо кончать с этим делом, и быстро. Последняя попытка, и довольно. Пока еще в ней говорит только ее собственная сила, но будет час – и добавится сила ребенка, что растет с каждым днем, с каждой минутой.

– Землю-то не жалко тебе? – сказал он. – Мертвое место здесь будет, пустое место.

– Землю жалко, – сказала она и заплакала. Но и в слезах ее Гуров не почувствовал слабости – и понял, что не сдвинул ее ни на шаг.

– Эх, – сказал он горько, – не так бы нам встретиться, волчица. Мы с тобой могли бы неплохие дела делать…

– Не могли бы, – ответила Аша. – Не хочу твои дела делать, не хочу одних зверей на других натравливать. Не хочу длить. Сама не буду и тебе не дам.

– Ну, смотри, – сказал Гуров. – Защищать тебя некому. Тетка твоя ушла, я знаю. Я за Дегунином слежу.

Аша молча кивнула.

Гуров знал, что не отступит, и знал, что деваться им обоим некуда. Она была девушка серьезная и ставила его перед выбором с решительностью умной волчицы: хочешь спасать свой мир – убивай меня, сама не поддамся. Пистолет был при нем. Страшно сказать, он никогда еще не стрелял в людей.

7

Плоскорылов ворвался в избу именно в этот момент. Он не мог упустить случая: Гуров должен был видеть, что капитан-иерей сражается в первых рядах.

– Инспектор! – крикнул он, размахивая гранатой. – Вы в опасности?

Гуров окинул его таким взглядом, что более впечатлительный персонаж растаял бы в воздухе.

– Ты что здесь делаешь? – спросил он тихо.

– Вашу жизнь, инспектор… спасаю вашу жизнь… вы в опасности… кругом ЖД…

– Пошел на х…! – заорал Гуров, и западный ветер пролетел по Дегунину тяжелой холодной птицей.

– Инспектор… – попятился Плоскорылов. Он и вышел бы из комнаты, но сзади его вдруг похлопали по плечу.

– Тихо, тихо, капитан. Не спешите. Поговорим. Это был Эверштейн, взявшийся непонятно откуда.

– Ба, Гурион! – воскликнул он. – Какая встреча! Контрразведка и тут впереди. Но уж этого вы не трогайте, не трогайте. Этот – мой.

Плоскорылов дрожал и покрывался крупным потом.

– Как это вы его выцепили? – без умолку трещал Эверштейн. – Я и мечтать не мог о такой удаче. Ну, думаю, этот-то мне никогда не дастся! Я ведь могу добраться только до тех, кто в бою, а патриотические мыслители всегда в обозе. Много, много про него наслышан. И как он при пытках любил присутствовать, и пленных расстреливал, и своих мог… Колоритнейший персонаж! Да, Плоскорылов, гранатку-то отдайте. Отдайте, нечего. Все равно не взорвется. Во-первых, не умеете, а во-вторых, небоевая.

– Она боевая! – завизжал Плоскорылов.

– Бросьте, бросьте. Боевое – вот, это настоящее, оно действительно стреляет. – Он достал маленький хазарский пистолетик, прекрасное боевое оружие, мечту офицера. – Давайте ваш муляж, и нечего.

Поджимаясь, словно прикосновения хазара способны были отравить его, Плоскорылов отдал гранату.

– То-то же. А чего это вы со своими в бой пошли? Я видел, конечно, как вас солдатики прикрывали, – не боялись вы, Плоскорылов, что вас свои пристрелят? Вас же страшно любят в войсках, идеолог гребаный.

– Что вы знаете о войсках! – взвизгнул Плоскорылов. Он уже понял, что Эверштейн сразу не убьет, сначала поглумится. На богфаке учили: кто хочет убить, убивает сразу.

– Знаю, – сказал он. – Знаю больше чем достаточно. Удивительный народ – все никак не пойму, почему они не повернут оружие против начальства? Впрочем, это детали. Что ж вы, Плоскорылов, по избам отсиживаетесь во время боя? Ваши там уже побежали, а вы решили в погребе закрепиться?

– Я охраняю жизнь инспектора Гурова! – гордо сказал Плоскорылов.

– Похвально, похвально. Инспектор Гуров – наш человек, охрана его жизни вам зачтется.

Плоскорылов побелел еще раньше, поэтому теперь посерел.

– Петя, это правда? – спросил он с надрывом.

– Неправда, – спокойно сказал Гуров. – Вы, Миша, зря перед ним так распространяетесь.

– Думаете, кому-нибудь успеет рассказать? – улыбнулся Эверштейн. – Дудки. Вы меня, Гурион, плохо знаете. Я за иереем слежу с довойны. Интересный малый. Я его ЖД читал – прямо поэма. Так расписывал наше будущее четвертование на Красной площади – я плакал! Говорил, что пусть мы только сунемся. Лично, лично! Зубами будет грызть! Ну и вот, мы и сунулись. А, Плоскорылов? Что делать будем? Молиться или деньги предлагать?

Плоскорылов молча трясся, перебегая глазами с Гурова на Эверштейна.

– Деревня, кстати, за нами, – бросил Эверштейн. – Генеральное сражение проиграно блистательно. Вас уже земля не терпит – Дресва в ясный день из берегов вышла.

– Около заухало? (Твои дела?) – быстро спросил Гуров у Аши.

– Не я, – покачала она головой.

– Но не я же!

– Говорила я тебе – земля встает.

– Э, э! – заинтересовался Эверштейн, не опуская, однако пистолета, направленного в живот Плоскорылову. – Что еще заухало?

– Так, пословица.

– А это еще кто? Прекрасная пленница? Что-то я вас в Дегунине не видал…

Эверштейн шагнул к Аше, не забывая поглядывать на Плоскорылова. Эта предосторожность, впрочем, была лишней – капитана-иерея парализовал ужас. Он вообще уже ничего не понимал.

– А-а! – радостно воскликнул Эверштейн. – Подтверждаются лучшие предположения! Интересно, интересно. Не ушли, стало быть. А где же наш возлюбленный? Наш доблестный губернатор Бороздин, якобы перебежчик? Вот оно как все оборачивается-то, а? Ну, Гурион, ну, умница! Не зря ценим. Как же вы их раскололи-то, Гурион? Вас же не было, когда он приходил!

Гуров молчал. В теперешней обстановке это было самое верное.

– Значит, вот оно как! – повторял Эверштейн. – Чудесная операция. И как масштабно! Сначала объявляем человечка преступничком. Потом он якобы перебегает к нам – психологически очень убедительно. Потом остается в Дегунине, и заметьте, что все это аккурат к генеральному сражению! Троянский губернатор, а? Чудесно. В наших лучших традициях. После чего во время боя за деревню включается наша пятая колонна! Ну-ка, говорите: что вы должны были тут делать?

В его голове мгновенно выстроилась истинно хазарская схема. В эту секунду он и помыслить не мог, что подобное хитроумие варягам не свойственно; роковым дефектом варяжества и хазарства была именно неспособность допустить, что в мире существует иная логика, отличная от их собственной. Варяг во всем видел подлый шантаж, хазар везде обнаруживал заговор – и если версия не подтверждалась, предполагал в этом лишь более глубокую конспирацию. Бог распоряжался только хазарами, все прочее было делом рук человеческих. Заговор надлежало разоблачить. Эверштейн направил пистолет на Ашу.

– Ну! Где он?

– Здесь! – крикнул Бороздин и выпрыгнул из соседней комнаты. В руках у него была хазарская винтовка.