– Не пойму, куда вы клоните, – раздраженно сказал Бороздин. Он чувствовал, что надо ударить Эверштейна по рукам, обозначить границы, за которые ему заходить нельзя: да, перебежчик, да, покаялся, – но он человек, и человек государственный, с ним нельзя вот так… Он еще не знал, что можно.
– Сейчас поймете, – все так же ласково сказал Эверштейн. – Вы, наверное, действительно думаете, что можете нам пригодиться в качестве организатора, да? Я буду с вами откровенен, Алексей Петрович. В принципе вы свое дело сделали. Ваша миссия этим интервью и ограничится. Живите как хотите, дорогой.
– Но вы же понимаете, что мне некуда идти, – зло сказал Бороздин. – Я только потому и перешел к вам, что оставаться на русской стороне больше не мог…
– Понимаю, Алексей Петрович, отлично понимаю, – мелко захихикал Эверштейн. – И вы решили, что нам резко пригодится раскаявшийся враг. До известной степени так оно и есть, и убивать вас действительно никто не будет. Но брать вас в наши ряды – сами понимаете… Я бы еще понял, Алексей Петрович, если бы вы были какой-нибудь специалист. Но вы ведь никакой не специалист, положа руку на сердце. Вы всю жизнь умели одну нехитрую вещь, за которую и пострадали. Вы умели трахать коренное население в хвост и в гриву, за что вам большое человеческое спасибо, – но ведь вы и хазарское население не очень жаловали, верно? Вы всю жизнь принадлежите к прелестной местной касте, которой все мы многим обязаны, – вы, верно, и не догадывались об этом никогда? Я вам сейчас объясню. Это ваше устройство, дорогой, изнутри никогда толком не поймешь. Только со стороны, и то не сразу. Я долго наблюдал.
Он явно тянул время, наслаждаясь властью над губернатором. Бороздин никогда бы не поверил, что этот человек два часа назад чуть не бросился ему на шею.
– Понимаете, как функционирует система? Ваша власть и те, кто ее осуществляет, имеют тут простейшую функцию. Вот вы изволили говорить о бессмыслице – и говорили очень убедительно, я даже, видите, чуть не прослезился. Такая величественная, прекрасная в своей бессмысленности государственная машина. Но она на деле очень, очень даже осмысленная! Знаете ли вы, господин губернатор, что ежели бы британские колонии располагались друг к другу поближе – они бы тоже объединились в Британский Союз и были бы ничем не хуже Советского? Ничто так не сплачивает, как общее угнетение, совместно пережитый стыд – то-то вы и не можете до сих пор избавиться от ностальгии по родному Союзу. Отсюда и феномен братской дружбы, – нет? Только два народа не покорились этому угнетению – всего два, Алексей Петрович, потому что один из них как раз и выступал главным угнетателем, а другой – его единственным антагонистом! Вы ничего не умеете, кроме угнетения, и это так задумано, но именно поэтому из вашей власти нет никакого выхода. В любой другой среде вы тут же задохнетесь, как рыбка!
Эверштейн замолк и ласково посмотрел на губернатора. Бороздин молчал.
– В этом, кстати, ошибка большинства начальничков, когда они перебегают на сторону восставшего народа. Таких, если помните, было не очень много. Инстинкт у вас развит, ничего не скажу. Это у вас любовь его притупила, или что человеческое вдруг проснулось. Вам нельзя перебегать, Алексей Петрович. Другого какого перебежчика я бы, может, и принял, и обласкал… Но у вас же инстинкт угнетателя, Алексей Петрович! Вы если начнете, то уже не успокоитесь. Вы ничем, ничем не можете руководить просто так. Чистое подавление, без малейшей примеси. Как же я могу вас запустить к себе, сами посудите? Я никогда не приму вас в хазары, дорогой Алексей Петрович. Идите на все четыре стороны.
Бороздин молчал. Никогда и никого на свете он не мог бы ненавидеть так, как этого человека.
– Но я ведь не совсем зверь, верно? Я понимаю, что за вами слежка, а после нашего интервью вам вообще недолго гулять. И потому я вам советую: здесь недалеко юг. Уходите на юг, в Краснодар и дальше, в горы. Там воюют наши, чеченские. Вы им тоже, конечно, не нужны, но они вас по крайней мере спрячут. У них там оставаться не надо, но помогут переправиться из страны – куда-нибудь в Азию или мало ли… На других границах вас возьмут быстро. А тут все-таки недалеко.
Вы поймите, Алексей Петрович, – вкрадчиво продолжал Эверштейн. – Это в варяги можно записаться. А в хазары не принимают. Ведь у вашей элиты никогда не было другого желания, как только стать нами. Вы всегда хотели быть как мы, перенимали все наши черты… Вам невдомек, что все это не имеет смысла без одного маленького элемента, без крошечной гаечки – без богоизбранности, богоизбранности, Алексей Петрович! Каждый хазар – частица мировой души; у каждого из нас, конечно, лишь бесконечно малая ее часть, ибо душ было сотворено, как сказано в книге, всего шестьсот тысяч, а нас уже гораздо больше. Но у других-то ее вовсе нет, понимаете? Поэтому у нас все получается и будет получаться, поэтому для Всевышнего только мы имеем цену, и именно поэтому к нам нельзя ни прибиться, ни затесаться. Вас просто нет, понимаете?
Эверштейн посмотрел на Бороздина с невыразимым сочувствием. Он сделал бровки домиком, поцокал языком и покачал головой: ай-ай-ай, господин губернатор, как нехорошо получилось!
– Так что на юг, на юг, – спокойно сказал он. – Подальше куда-нибудь. Тридцать сребреников можете получить завтра в бухгалтерии штаба.
Бороздин встал и вышел, не прощаясь. Он знал, что ему надо сделать перед бегством на юг.
Глава одиннадцатая
Генеральное сражение
1
В это же самое время в Москве, в Генеральном штабе, пилили бюджет генерального сражения.
– Идеологическое обеспечение, – брезгливо говорил генерал-лейтенант Колесов, огромный, обрюзгший, оплывший, словно сошедший с карикатуры времен хазарского засилья, но и видевший истинную варяжскую доблесть именно в том, чтобы воплощать собою тип варяжского служаки: не красотою силен генерал, и не в изяществе его очарование. Колесов сипло дышал, не мог отжаться от пола, любил баню и страдал после нее тяжелыми мигренями. Истый военачальник не должен много шевелиться, чтобы солдату, глядючи на него, было о чем мечтать. – Войсковой молебен. Проводит генерал-иерей Гундоскин, ответственный полковник Козяев.
– Я! – Козяев встал и щелкнул каблуками.
Колесов с трудом подавил желание сказать ему что-нибудь вроде «Головка от патефона»: он любил пощеголять истинным окопным юмором.
– Плац-балет, – продолжал он зачитывать по списку. – Выполнение упражнений на раз-два-три, ружейные приемы, торжественное прохождение мимо трибуны, приветственная речь генерал-лейтенанта Колесова. Я. Ну, это я скажу. Показательный расстрел отобранных Смершем симулянтов – начальник Центрального отделения Смерша генерал-майор Тютюнин…
– Я, – холодно сказал очкастый прямой Тютюнин, не привставая. Смерш никогда не рубился перед начальством, все ходили под Смершем.
– Лично будете расстреливать? – В голосе Колесова впервые появилась заинтересованность.
– По обстоятельствам, – еще холоднее ответил Тютюнин, не обязанный делиться с «зелеными», как в Смерше презрительно называли боевиков, спецтайнами спецмероприятия спецслужбы.
– Ладно, – буркнул Колесов. – Не затягивайте с формальностями, в двенадцать ноль-ноль время «Ч». Подготовка поля?
Согласно новому варяжскому уставу гарнизонной, караульной и всенощной службы поле боя, как каток перед соревнованиями фигуристов, должно было готовиться загодя. На самом деле никаких работ не проводилось, только выгоняли роту-другую поутаптывать грунт и помахать метелками, но на расчистку поля перед каждым сражением выделялся серьезный бюджет, традиционно падавший в карман руководителя так называемых полевых работ.
– Поле готовится, – несколько суетливо доложил хозяйственник, генерал-майор Каблучный. – В процессе подготовки поля обнаружен холм, идет равнение холма.
– Вы что это, генерал-майор Каблучный? – брезгливо спросил генерал-полковник Колесов. – Вы в Дегунине ровного поля найти не можете? Вы, может быть, по Интернету рельеф выбираете? – В устах Колесова трудно было придумать ругательство страшнее «Интернета». – Вы за детей нас, может быть, держите, генерал-майор? Вэ че че пе, солдатская мать в душу… У меня послезавтра генеральное сражение с превосходящими силами ЖДов, а вы, солдатская мать, равняете мне тут холмы среди дегунинской равнины. Я вас в расход, генерал-майор Каблучный, я вами подотрусь, я топчу, я презираю вас и в ногах попираю! Я делаю с вами вот так, вот так! – Колесов встал, отшвырнул кресло и тяжело потоптался. Каблучный молчал, уставившись в пол. Он знал ритуал. – Вы будете жрать говно, генерал-майор Каблучный, и я лично прослежу, чтобы оно было жидкое! – Генералы услужливо улыбнулись. – Вы агент противника, генерал Каблучный, нет, полковник Каблучный, нет, прапорщик Каблучный.
