– Автомат не нужен? – спросил солдатик.

– Зачем? – спросила Катька.

– Да это, – смущенно сказал солдатик и шмыгнул носом. – Ну, мы расходимся типа… Знаете, у вас же тут часть стоит… По домам типа… Так мне с оружием как бы не резон…

– Пригодится, – сказал Игорь. – Время такое…

– А как я его понесу? – сказал солдатик. – Первый мент тормознет. Хватит, он мне вообще надоел, автомат этот. Я щас в граждань переоденусь – и к себе, в Тамбов. Маманя там, батяня. Ну, берете? Хороший, чищеный. Я оружие содержал в образцовом порядке, – он хихикнул и опять шмыгнул носом.

– А чего расходитесь-то? – спросила Катька.

– Да ну, бардак. Офицерье разбежалось все, а нам чего подыхать? Слышали, говорят, Москву взорвут. У нас один водила вчера в город ездил, говорит, правительство эвакуировалось уже.

– Звездеж, – сказала Катька. – Мы вчера из Москвы.

– Взяли бы, – просительно сказал солдатик. – Хорошая вещь, кирпичную стену за двести мэ пробивает. За пять штук отдам, серьезно.

– Нет, солдатик, – сказал Игорь. – Ты походи, поспрашивай, тут сейчас желающих полно.

– Ага, – сказал солдатик и побрел дальше.

– Так, – произнес Игорь, помолчав. – Ты уверена, что доберешься до города?

– Куда я денусь.

– Тут люди кругом всякие ходят…

– Им же не я нужна, им дачи нужны. Мой тебе совет, спрячь стрелялку.

– Я подумаю. Давай я все-таки довезу тебя до Москвы, а там сразу уеду к себе.

– Нет! – закричала она, и он отшатнулся. Она никогда на него не кричала. – Так я пойду сейчас лесом к электричке – и успокоюсь. А с тобой еще три часа буду мучиться. Пусти, я пошла.

– Да иди, – сказал он, – кто тебя держит.

Она подхватила рюкзак и быстро пошла к калитке.

Игорь Медников, 1975 г. р., программист, сидел на лавочке под березой и обсуждал сам с собою свои дальнейшие действия. Это был довольно высокий, худой мужчина типа «вечный юноша», лет тридцати с небольшим, с короткими светло-русыми волосами, высоким лбом и серыми, немного навыкате глазами. Нос у него был с горбинкой, рот мягкий, с пухлой нижней губой в мелких трещинках, плечи сутулые, особых примет никаких, кроме нескольких порезов на руках. Рядом с ним на скамейке лежало ружье, но Медников, разумеется, не имел в виду обратить его против себя. У него со вкусом все было в порядке.

За лесом слышался какой-то гул. Писатель-символист Андрей Светлый, проводивший в Тарасовке лето 1914 года, отчетливо слышал такой гул по ночам. Казалось, на Запад едут тысячи орудийных повозок, скрипят колеса, стонут раненые. Об этом он написал в журнале «Сивилла», за что его жестоко высмеял поэт-сатирик Саша Темный в стихотворении «Уховидец». Сейчас этот гул был еще отчетливей. Медников прислушался, различил скрип телег и стоны раненых, тряхнул головой и обозвал себя уховидцем.

Вариантов было много, их всегда много. Можно было пойти с убогим скарбом по окрестным селам и рассказывать детям сказки, как мечтал перед войной один сумасшедший. На даче вон целый ящик старых игрушек, среди них би-ба-бо, в детстве у нас тут был свой кукольный театр. Взять Петрушку, косолапого мишку, ежика, лису, круглого зверька неизвестного происхождения – и показывать сельским жителям веселые представления. Можно было какое-то время перекантоваться на даче, дядя Коля не даст пропасть. Можно было, наконец, взять лейку и улететь на Альфу Козерога. Чем черт не шутит, вдруг действительно летает.

На самом деле он, конечно, отлично представлял свои дальнейшие действия, только тянул время. Выждав ровно две минуты, он зачехлил ружье, быстро запер дом (надо будет заехать, забить окно в кухне – снегу нанесет), вышел за калитку, повесил на нее замок и пошел за Катькой в почтительном отдалении, чтобы она его не заметила. Отпускать ее одну совершенно не входило в его планы, приближаться – тем более. Это был не первый в его жизни случай неудавшейся эвакуации, он уже знал, как себя вести, как выходить из отчаяния, как отвыкать, как снова входить в колею. Рано или поздно должна была найтись та, которая сгодится для долгой и счастливой жизни на Альфе Козерога. Пока даже лучшая из земных женщин сгодилась только для того, чтобы все там испортить. Но это был не повод отпускать эту лучшую на станцию в одиночестве, без защиты, в трудный и опасный день. Он шел следом и видел, как метрах в пятистах впереди маячит ее красная куртка. Больше, слава Богу, на дороге никого не было. Только один кавказец встретился и взглянул со значением.

Интересно, ходят ли поезда. Скорее всего, не ходят, хотя далеко за лесом что-то пару раз простучало и прогудело. Может, товарняк, а может, симферопольский скорый. По вечерам они ходили с матерью махать поездам. Вечно он кому-то машет, а кто-то едет. Или наблюдает, как кто-то уходит навсегда.

Катька шла, не оглядываясь. Это хорошо. Если вдуматься, он ее уже почти не любил. У него это быстро проходило – как лампочку выключили. Если оказалась не та, нечего и мучиться. Та – не уйдет, а из-за не-тех переживать – никакой жизни не хватит.

Он шел сзади, не сокращая расстояния, по временам пристально оглядываясь вокруг. Так они вышли на бетонку, ведущую к станции. Выползло солнце, и от него стало еще неуютнее. В канавах по сторонам бетонки стыла темная вода.

Двадцатишестилетняя женщина Катька Денисова, в девичестве Кузнецова, 1979 г. р., художник-оформитель и газетный дизайнер, шла по узкой бетонной дороге к указателю с перечеркнутой красным надписью «Тарасовка». Росту в художнице было метр шестьдесят три, у нее были короткие черные волосы, густые брови, чуть раскосые черные глаза и высокие скулы. Назвать ее красавицей было трудно, но на любителя нервных, остроумных и непредсказуемых женщин она действовала неотразимо. Денисова была худощава и хрупка на вид, но чрезвычайно подвижна и вынослива. Ну вот, мы описали героев, – в сущности, у нас и не было другой задачи. Стало уютней и даже как-то теплей. Можно заканчивать нашу историю.

Тарасовка оставалась позади, а станция, судя по стуку проходяшего поезда, была впереди. Бетонка вливалась в широкое шоссе, по которому непрерывным потоком тянулись машины, и все в одну сторону. От них и шел непрерывный гул, – Москва разъезжалась. Ехали медленно, нервно сигналя. По обочинам шоссе из Москвы и окрестных поселков уходили люди.

Катька дошла до шоссе и остановилась. Машины шли сплошной массой – не перебежишь. Она и не знала, что в Москве столько машин.

– Не знаете, поезда не ходят? – спросила она у пожилого кавказца, который со всей семьей шел по обочине, таща за собой чемодан на колесиках.

– Мы до Луча доехали, – сказал кавказец. – Дальше не пошло. Видишь, сколько пешком идут? Это все с поезда.

– А на Москву ничего нет, не знаете?

– На Москву? – нехорошо улыбнулся кавказец. – На Москву теперь долго ничего не будет.

Он что-то знал, все они что-то знали.

– А, – сказала Катька. – Ну ладно.

Она пошла по обочине в сторону Москвы. Навстречу ей то и дело попадались кавказцы, узбеки и русские, покидающие город. В этом людском потоке все будущие враги шли пока вместе – еще не переходя к открытым боевым действиям, просто покидая обреченную столицу. Вокруг было много пустых деревень, дачных поселков и голых полей – будет где сойтись в случае чего.

Для бодрости Катька напевала про себя марш: «Та-дра-та-там, пам, пам. Та-дра-ра-па-па-пам. Тадра-ра, тадра-ра, тадра-ра-па-па-пам». Я всегда прикидывала, что буду делать, когда начнется. Ну вот, началось. И что? Никакого особенного страха. Гораздо лучше, чем ожидание. Когда идешь куда-нибудь, всегда легче. Есть чувство, что можешь что-нибудь изменить. Та-дра-па-пам, пам, пам. В трехстах метрах от нее Игорь пытался отвязаться от той же мелодии – что поделать, некоторое время им еще предстояло жить в одном ритме. Игорь извинялся, когда его толкали, и старался не выпустить из поля зрения красную куртку.

Катька, маленький печальный солдат, шла в Москву против движения, как против ветра, ссутулившись и глубоко засунув руки в карманы.