– Значит, некоторые так одной командировкой и ограничиваются? Встретил, полюбил, увез?

– Совершенно верно. Эвакуатор ошибается один раз. Я вот ошибся, теперь буду, видимо, простым наблюдателем. Турдын-коол. Хрен меня, женатого, выпустят с альфы.

– М-да, – сказала Катька. – Ну ладно. Очень мне жаль, что я не курю.

– Да, конечно. Очень было бы эффектно выпустить дым вертикально вверх, поцеловать меня напоследок и гордо уйти умирать.

– Вот видишь, я тебя уже раздражаю.

– Дура и есть.

– Сколько лететь-то? – буднично спросила Катька.

– Восемь ваших часов где-то.

Помолчали.

– А возможен… возможен такой вариант, что я не пройду испытание, сделаю неправильный выбор, и ты меня разлюбишь?

– Такой вариант невозможен. Я буду тебя любить всю жизнь.

Он сказал это очень спокойно, без всякого пафоса, как о деле давно решенном и потому не стоящем обсуждения.

– Так. А могу я, допустим, мужу рассказать про это? Ему же, вероятно, надо подготовиться? И вполне возможно, что он не полетит без своей матери, которую обожает?

– Итого минус еще одно место, – сказал Игорь.

– Она худая.

– Хоть дистрофичная. У нас, знаешь, тоже планета не резиновая.

– Но мне рассказать ему?

– Не знаю, извини. Я эвакуатор, а не турдын-коол. Турдын-коол делает прогнозы, дает рекомендации, у него четыре высших образования и зарплата в десять зверьков. А я эвакуатор, низшая ступень в иерархии, ниже только президент, потому что от него вообще никакой пользы.

– А зачем он вам тогда?

– Ну как… положено. Не с нас началось, не нами и кончится.

– Игорь, – сказала Катька, заглядывая ему в глаза. – Ну а вот… если бы ты? Если бы тебя так? Ты поехал бы или нет? Если у тебя десять близких, а взять можно пять?

– Я тебе, Катя, скажу жестокую вещь, – ответил он спокойно. – У хорошего человека не бывает много близких. Он понимает, что ваш мир вещь ненадежная, и старается не заводить лишней родни, которая была бы слишком от него зависима. Зависимые нужны людям дурным, слабым, боящимся остаться с собой наедине. Приличные люди одиноки, им нужны, как правило, три-четыре человека.

– Ну правильно, у нас же тут ад. А у вас дивный новый мир, там можно иметь полон дом родни…

– У нас и того меньше, – сказал он. – Мы люди нормальные, самодостаточные. Если кто влюбился сильно, как я сейчас, – уже смотрят косо. Надо уметь обходиться, не порабощать, не нагружать собой. Тоже этика.

– Значит, три-четыре, – повторила Катька.

– Ну, пять максимум. Один или двое – те, кто дал тебе жизнь. Один – кого ты сильно любишь. И еще один или двое – те, кому дал жизнь ты.

– Послушай! Давай отправим их всех, а сами останемся?! – Эта мысль только что пришла Катьке в голову. – Давай, ей-Богу! Это же шикарный вариант! Представляешь, все любимые в безопасности. Все души милых на высоких звездах. Как хорошо, что нечего терять! Зато как нам будет отлично вдвоем! – Она даже вскочила. – Представляешь, все накроется. Нас двое, у нас последняя ночь. Ну чудесно же! Или ты не хочешь умирать вместе со мной?

– А тарелку муж поведет? – спросил Игорь.

Катька сникла.

– А это… а на автопилоте как-нибудь нельзя?

– Как-нибудь нельзя. Кать, я тебе все условия обрисовал уже несколько раз. Если остаемся, то остаемся все. Если летим, то летим всемером: я, ты плюс пятеро по твоему выбору. Дочка не считается, она как бы часть тебя. Дальше думай, ты человек взрослый.

– Значит, либо я приговариваю всех, либо спасаю семерых?

– Примерно так.

– Игорь! – Катька опять заревела. – Игорь, ну ты же умный… Тебе шестьдесят лет!

– Вот черт меня дернул тебе сказать. Да у нас живут по двести, я тебя младше на самом деле!

– Ох, ну что ты цепляешься! Скажи ты мне, что делать, я же сама не могу ничего, я со своей жизнью не могу разобраться, куда мне отвечать еще за пять!

– За шесть, – уточнил он. – Я тоже пока живой.

– И что мне делать? – простонала она совершенно по-детски.

– Я тебе сказал, – ответил он тихо. – Надо лететь. Иногда надо принимать решения. У вас очень много врут. Очень много сволочей, и они придумали всякие тормоза. Сами они, заметь, никогда их не придерживаются. Я вообще от вашей морали скоро всякие ориентиры потеряю. У нас никогда… у нас бы таких… Все ваши моралисты живут по одному принципу: нам можно все, а вам ничего. Если человек говорит про мораль – все, он мне ясен.

– Не будешь такого эвакуировать?

– Знаешь… вот честно, – он не на шутку разозлился. – Если бы я был не эвакуатор, а, допустим, гайдар – у нас так называют отдельных, особо ретивых… «а» – вообще звук агрессии, бардак, байрам, барабан… вот если бы я был гайдар, или даже гейдар, что означает уже крайнюю раскаленность, я бы все-таки поставил вопрос о нашем праве иногда вмешиваться. Некоторых я бы увозил, да. Но только для того, чтобы поместить в зоопарк. У нас огромный, вдесятеро больше вашего. «Тайна третьей планеты», можно сказать, sucks. Ты бы там неделю гуляла, там даже гостиница есть, чтобы подолгу жить и осматривать. Всякие есть экземпляры, вот моралистов я бы туда первыми. Особенно тех, которые за нашу и вашу свободу. Свобода у них на экспорт, это я сразу понял. Внутри у них такая несвобода, что не моги пописать без спросу. Ты думаешь, я там не крутился? Солнце мое, я столько здесь навидался, пока не встретил тебя! И еще, про мораль. Ты заметила – обязательно надо, чтобы кто-нибудь умер?! Спасение – аморально. Выжил – виноват. Когда после майского захвата двадцать человек уцелело – двадцать из девяноста! – ты помнишь, как одна сволочь в комьюнити писала: почему это, интересно, они живы? Может, переодетые спецназовцы? ФСБшные провокаторы? Тьфу, мразь! Гурулум, кундур! Тускупук…

– А ты, значит, гырылым, кындыр? Тыскыпык?

Он расхохотался.

– Повтори!

– Не смогу. А что?

– Ты знаешь, что ты сейчас сказала? Свежая пища, здоровый стул, чистое дыхание!

Катька, обессилев, прижалась к нему.

– Нет, конечно, я тебя не оставлю… Нет, нет, моя свежая пища…

– Мужу скажешь?

– Нет, какое… Ты понимаешь, я все-таки должна увидеть. Мне кажется, если я увижу, что-то решится само собой!

– Не думай, не решится.

– Почему? Почему ты так думаешь?!

– Потому что знаю. Я же ее видел, Кать. Я в ней каждый винт знаю. Она может, конечно, произвести впечатление. Но решать должна ты, серьезно.

– Хорошо. Когда мы едем?

– Электричка в десять тридцать, раньше они все мимо Тарасовки идут. Давай, что ли, на Курском вокзале – метро-то вряд ли откроют.

– Что мне наврать?

– Не знаю. Что угодно. Да и зачем врать? К десяти на работу…

– Ну ладно. – Она встала со скамейки, оправила коричневое пальтишко. – Пойду.

– К себе?

– А куда? Естественно, к себе.

– И что будешь делать?

– Буду думать.

– Ну, думай.

Он легко поднялся, и некоторое время они стояли друг напротив друга.

– Игорь… – Катька опять заглянула ему в глаза, снизу вверх. – Ну, а то, что тут потом будет… это как примерно произойдет?

– Не знаю. Думаю, что будет все сразу. Погромы, эпидемии, и хорошо, если без саранчи. Долго копилось.

– То есть…

– То есть будет очень страшно. И это не мои выводы, это мне сверху передали. Там аналитики сидят очень приличные. На моей памяти ошиблись только один раз.

– Когда?

– Когда сказали, что в Киеве будет буча.

– А ты и там был?

– Нет, – сказал он виновато. – Там другие были.

– Да. Хорошо. Ну, чего – значит, завтра на Курском?

– Давай. Третий путь, подходи в десять пятнадцать, около киоска «Соки – воды».

Очутившись у себя, она тут же освободилась от его обаяния: это происходило сразу, наверное, и впрямь есть магнетизм любви. В физическом отсутствии любимого – залог нашей свободы. На этот раз он действительно заигрался, чего уж, – но при этом Катька ни секунды не сомневалась, что завтра поедет на Курский вокзал, на его дачу, смотреть несуществующую тарелку или что у него там спрятано на участке. Вообще, если у него была задача вывести ее из оцепенения и отвлечь от ужасов, – он справился блестяще. Страх у нее теперь остался только один: выбрать не тех.