– Ять, ты здесь?! – кричала Таня. – Охрана мне сказала, что ты здесь!

– Ты была там? – в отчаянии крикнул Ять.

– Да, конечно! Я не могла больше ждать. Они сказали, что тебя выпустили. Что они там с тобой делали? Где Маринелли?!

– Со мной не делали ничего. (Он скорее оторвал бы себе голову, чем рассказал ей о гимнастике и декрете.) Он продиктовал мне идиотский декрет о том, чтобы все писали, как слышит он. У него нет другой заботы, кроме грамоты. Маринелли увели и хотят сделать оперным певцом, но сначала обещают кастрировать. Думаю, угроза пустая, но чем черт не шутит.

Снова хлопнула дверь, и на второй этаж взлетел Зуев. Ять никогда не видел его таким: смуглое лицо стало зеленым, пенсне болталось на нитке.

– Вы здесь? Вы уже знаете?

– Смотря что, – отозвался Ять.

– Меня выгоняют из дома!

– Только этого не хватало. – Ять окончательно уверился, что спит. – Когда он столько успел?

– За мной пришли с утра… эти двое ублюдков… Он сказал, что теперь здесь будет жить дуканщик.

– А Маринелли арестован, – сказала Таня.

– Да черт с ним, с вашим Маринелли! Я прожил в этом доме полжизни, куда мне теперь деваться?! Здесь библиотека, архивы, рукописи… здесь всё!

– Может, можно как-то скинуть этого урода? Кто он вообще такой?

– Он местный садовник, – махнул рукой Зуев. – Никто не обращал на него внимания. Я всегда думал, что он сумасшедший. Ходил по саду, разговаривал сам с собой…

– Неужели в Гурзуфе не осталось нормальных людей?

– Откуда?! Их тут никогда не было много… Историческое общество частью разъехалось, частью запугано… Муравлев не пустил меня на порог, Самохвалов на рынке отвернулся, как от зачумленного… Откуда все так быстро становится известно?

– Знаете, – раздумчиво проговорил Ять. – Я был у него сегодня и знаю, что, если еще раз его послушаюсь, – дальше жить не смогу. Мне дышать будет стыдно. Вы не должны завтра уходить из дома.

– А что мне делать?

– Мы запремся тут. Таня, конечно, уйдет. Мы ее отправим в Ялту за подмогой.

Таня, все это время сидевшая на плетеном стуле молча, с низко опущенной головой и холодными руками, зажатыми между колен, – вскочила и топнула ногой:

– Я никуда не уеду! Как ты смеешь отправлять куда-то меня одну?

– Ну, не сидеть же тебе в осажденном доме…

– Идиот! Я никогда еще не сидела в осажденном доме! Мы же договорились попробовать всё!

– Таня, это не шутки! – крикнул Ять. – Шутки кончились!

– Шутки только начинаются. – Она тряхнула головой, внезапно развеселившись. – Что у нас есть, кроме ружья?

– Ружье есть у Самохвалова, – тихо сказал Зуев. – Ружье он, конечно, даст, но может и донести. Я его знаю, гниловат…

– А сколько человек сможет мобилизовать садовник?

– Сколько угодно, – пожал плечами Зуев. – Если он прикажет громить дачи… или грабить дома, что поприличнее… или откроет Голицынские склады…

– Кстати! Почему их не разграбили до сих пор?

– Это последнее табу, – покачал головой Зуев. – Не забывайте, гурзуфцы – потомки альмеков. Есть запреты, через которые и они не могут переступить. Но если этот заставит… тогда последние табу полетят к черту. В городе восемьдесят лет не было ни одного убийства! – Он вскочил со стула и бешено заметался по комнатке.

– Главное – первым выстрелом положить его, – твердо сказал Ять. – Без него толпа немедленно отрезвеет.

– Да? – скривился Зуев. – Вы хотите, чтобы толпу повели на штурм эти бандиты – черный с белым?

Ять замолчал. В словах историка был резон. Неожиданно снизу, с улицы, донеслась «Марсельеза», исполняемая на языке оригинала.

– Что это?! – встрепенулся Зуев.

– Это Маринелли. Ах, черт! Что же можно для него сделать, пока эти не пошли нас штурмовать?

– Передайте ему вина! – воскликнула Таня. – Я сейчас же куплю на базаре.

– Но, может, попытаемся насчет побега? – предложил Ять. – Как-то подговорить… стойте, я сейчас.

Он спустился вниз. Дверь участка была заперта снаружи на гигантский висячий замок. Караул был теперь не нужен. Ять забарабанил в дверь. В ответ донесся град ругательств на незнакомом гортанном языке. Голос, однако, с несомненностью принадлежал Маринелли.

– Маринелли, это я! – крикнул Ять. – Откуда замок – вы не знаете?.

– Он замок с собой принес, – отозвался печальный голос Пастилаки. – Это с его склада замок, он там лопаты хранит. Ключ всегда при себе носит. Ясно, безнадежно подумал Ять. Каждый входит со своим символом государственной власти; этот пришел с замком.

– А на каком это языке вы сейчас ругались? – не удержался он. Любопытство было в нем едва ли не сильней сострадания.

– Меня научил владелец кофейни! – отвечал Маринелли. – Он утверждает, что это кавказские ругательства.

– Вы что, подумали, будто диктатор явился за вами?

– Да. Учтите, я дорого продам свою жизнь!

– Хотите вина? Я попробую передать вам через окно.

– Лучше сбейте замок!

– Э, не балуй, не балуй! – раздался голос позади Ятя.

Он оглянулся. Наискосок, в тенечке, сидел его давешний охранник – человек из отряда Свинецкого.

– Я и не приметил тебя, – удивился Ять.

– Слона-то он и не приметил, – процедил образованный босяк. – Там на базаре отряд набирают – дай, думаю, послужу. Скушный город Гурзуф, грабить некого. На две дачи слазил – тошшишша!

– Слышь, – сказал Ять. – Я ему бутылку передам – ничего?

– Бутылку можно, – зевнул босяк. – Бутылку – милое дело…

Ять подошел к нему поближе и шепотом проговорил:

– А чтобы выпустить этих – сколько возьмешь? Босяк посмотрел на него как на недоумка.

– Ты чего? – сказал он наконец. – Ты с кем шутки шутишь?

– Но меня же ты… или забыл?

– Так то ж на ночь, – искренне недоумевая, как можно не понимать таких простых вещей, пояснил босяк. – И куда ты сбежишь, ежели у тебя баба тут? И начальство тогда в город уплыло, к тому же было больное на всю голову. А теперь такое начальство, что – ух! Ты мне хучь бочку выкати, хучь баб роту приведи – не, я с этим шутковать не стану… И тебе скажу – не пхуткуй. На Руси до трех считают, на Кавказе до одного…

– И многих он там навербовал, на базаре?

– Да человек, считай, до ста наберет, – уверенно сказал босяк. – А потом и больше. Делать в городе нечего, а он хучь порядок наведет…

– Что ж, он вам и оружие дал?

– Оружие у нас вот, – босяк молниеносно извлек и покрутил в пальцах перед Ятем превосходную стальную бритву. – Да от эсерчика кой-что осталось… В общем, хлюпа вроде тебя порешим, да и толстячка, если сунется куда, не упустим…

– Ять! Эй, Ять! – донесся снизу счастливый голос Грэма. – Я нашел, слышите? Все нашел!

Если подумать в тишине и при настоящей музыке, все сразу находится, – говорил Грэм, слегка задыхаясь. – У меня никогда не было кабинета: к чему? В кабинете ничего не высидишь. В ходьбе можно найти ритм, а у моря можно найти тему. И вот тема: старый моряк живет в поселке с маленькой дочерью…

Наивность Ятя была такова, что он посчитал это невинной болтовней, которой Грэм надеется отвлечь внимание босяка, чтобы сообщить нечто важное. Решив, что вино для Маринелли подождет, он вернулся с Грэмом в дом и вслед за ним поднялся к себе.

– Живет моряк с дочкой, – продолжал Грэм. – Он списался на берег, но делать береговую работу не умеет, как птица не умеет ходить. Город сплошь состоит из ужасных, приплюснутых жизнью особей…

– Да что вы нашли-то? – спросил наконец Ять. – Тут можно, все свои.

– Как – что? – не понял Грэм. – Это и нашел! Но послушайте сюжет: это будет феерия!

– Грэм… – Ять сардонически улыбнулся, поняв, что есть в городе люди, понимающие в жизни еще меньше, чем он. – Вы знаете, что в Гурзуфе переворот?

– Знаю, конечно, татар погнали. И что?

– Татар погнали вчера, – еще ехиднее улыбнулся Ять. – А переворот случился сегодня. И я сильно подозреваю, что он последний.

– Кто теперь? – по-прежнему радостно спросил Грэм. – Рыбацкое временное правительство?