Звонок в седьмой квартире скрежетал громко и пронзительно, но никто не открыл; Ять решил напоследок постучать – и дверь тут же распахнулась. Видимо, на звонки тут не отвечали принципиально, считая их буржуазным пережитком, – тогда как на стук сразу же вышла огромная суровая баба, уперла руки в бока и смерила Ятя враждебным взглядом. За спиной у нее клубился тот же пар, что дворниково семейство развело в квартире Ятя: то ли от кипящего белья, то ли от дворниковых самокруток, а всего верней – от тумана в их головах.

– Ну? – только и спросила она. Вид Ятя, впрочем, и в самом деле не внушал доверия.

– Матухина бы мне, – сказал он, стараясь говорить небрежно.

– Нету его. Всем вам Матухина. Ушел Матухин.

– А когда вернется?

– Когда придет, тогда и вернется. Он мне не докладывает.

– А где его сейчас можно найти?

– Почем я знаю. Может, в пятом доме, а может, в одиннадцатом. Он за весь участок тут ответственный, где ж мне знать, куда его позовут.

– Дело в том, – сказал Ять зло и твердо, – что он меня из дома выселил.

– Выселил – значит правильно, – сказала баба. – Взяли моду по одному в троех комнатах жить, – она так и сказала: в троех. – Он тебя выселил, а надо было тебя, сволочь такую, к ногтю.

– Э, э, – Ять сам изумлялся собственному спокойствию. – Ты язык-то не распускай.

– Чаво?! – закричала баба. – Иди отсюда, морда пархатая! Через вас все и вышло, через гнусавых! Пшел, покуда я с лестницы тебя не спустила!

Матухина он нашел почти сразу – в одиннадцатом доме по Большой Зелениной; баба не соврала – тот стоял посреди двора, опустив голову и глядя на свои сапоги. Матухин был рослый малый лет тридцати пяти – Ять, однако, никогда не заподозрил бы в нем ровесника: надо полагать, тяготы труда и нездоровый образ жизни состарили его прежде времени. Во всем его облике чувствовалась не сила, но тяжесть, не достоинство, но злость. Иногда он ковырял сапогом мартовскую грязь. Вокруг главы домового комитета стояло пять потрепанных и тоже преждевременно состарившихся женщин с детьми, и все наперебой кричали ему, что воды нет, и дров нет, и постановка на паек задерживается, а дополнительный паек вообще удерживается, а он молча, даже не кивая, выслушивал атот крик; создавалось впечатление, что обе стороны играют свои роли без всякой надежды на взаимопонимание. Одни кричат, потому что так положено, другой слушает, потому что таков его крест; и впрямь, выкричавшись, женщины успокоились и по одной разошлись.

Ять сразу понял, что перед ним именно председатель домового комитета. Да и к кому другому стали бы тут обращать жалобы?

– Вы Николай Матухин? – спросил он.

– Я, – ответил Матухин, подняв на него желтые глаза и неприятно щурясь.

– Председатель домового комитета?

– Участковый председатель, – поправил он. – Слушаю, товарищ.

– Пока я был в отъезде, мою квартиру заняли, – сказал Ять.

Матухин молчал. Вероятно, любая речь только роняла его в собственных глазах: власти подобала важность.

– И где мне теперь жить? – спросил Ять.

– Какая квартира? – после паузы спросил Матухин.

– Тринадцатая, в седьмом доме.

– А я почем знаю, – выждав еще около минуты, проговорил Матухин. – Не я ж решаю, верно? Есть решение: иди, товарищ Матухин, и уплотняй. Товарищ Матухин идет и уплотняет.

Именно тут Ять заметил главную речевую особенность всего нового начальства: получив самомалейшую власть, эти люди немедленно начинали говорить о себе в третьем лице, словно председатель домкома не был уже прежним Матухиным, а мгновенно объективировался от него. Был некий Николай, бондаревский рабочий, токарь или слесарь, – и отдельно от него, как огромная тень, молчал, двигался и разрешал мировые проблемы товарищ Матухин, та душа, которая в древних языческих культах проделывала самые опасные дела за своего носителя, пока он валялся в трансе у ног колдуна.

– Товарищу Матухину сказали, – продолжал товарищ Матухин, – он и сделал. Потому решение, так? Решение уплотнять. Которые не живут, тех целиком. Которые живут, тем комнату. Вы не живете – вас целиком.

– Но я выехал всего на месяц, по работе…

– Откуда же мне знать, куда выехал? Я вижу, что отсутствуют, я и вселяю. Если бы я видел, что присутствуют, я бы не вселил, верно? Или если бы предупреждение. Могли подойтить, предупредить: так и так, товарищ Матухин. Товарищ Матухин не вселил бы. Или вселил бы не целиком. Но если нету никого, так я и вселяю. Это ж не я решил, верно? Есть решение уплотнить… Ять понял, что по этому кругу товарищ Матухин может ходить бесконечно.

– А мне где жить? – снова спросил он.

– А я знаю? – отвечал товарищ Матухин. – Если мне будет распоряжение, то я вселю. Если не будет распоряжения, то не вселю, так?

– Чье расноряжение?

– От Петроградского совета распоряжение, – охотно ответил Матухин. Вероятно, это была цель заведомо недостижимая, и потому к ней он переадресовывал Ятя с такой же радостью, с какой дворничиха отправила его к главе домового комитета. – Петроградский совет должен распорядиться в районный совет, оттуда должны дать направление в участковый комитет, а там я на заседании участкового комитета рассмотрю и вселю. Если распоряжение, я сразу вселю, верно? Когда распоряжение, то как же… Ять почувствовал, что Матухин заходит на новый круг, и поспешил прервать его:

– Но есть договор, есть расписка об оплате. Эта квартира – на весь год моя.

– А что договор? Все договора не действуют, вон даже с Францией не действуют. Что мне договор? Мне нужно распоряжение от Петроградского совета, чтобы районный совет дал в участковый совет, а я потом на домовом комитете могу рассмотреть.

Вся эта цепочка, начиная с недосягаемого Петроградского совета, которому только и дела было до вселения Ятя, напоминала нечто сказочное, чуть ли не из Афанасьева: поразителен был мгновенный перенос фольклорных представлений на государственную жизнь. Изначальная установка была загадочна: пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что. Все выходило по грэмовскому рассказу: не успел Ять прийти в родной город после долгих странствий, как должен снова уйти, двинуться по кругу, найти волшебный клубок, по нему прийти в Петроградский совет, там усыпить дракона, умилостивить пса, расположить к себе стальной замок, добраться до Председателя (Кашей Бессменный: скелет, корона), от него получить перо лебединое, куда поплывет – туда пойти; поплывет в совет районный, где надо дунуть, плюнуть, подковать блоху, грянуться оземь, обернуться кисою, доказав тем самым столь ценимую новой властью способность к превращениям, – тогда председатель районного совета обернется мышью; председателя Петроградского совета изловить, тут он прямо в кошачьих лапах закычет зегзицею, а ты должен обратиться в коршуна, после чего, уже в твоих когтях, он сделается орехом, а ты белкою, и тогда, утомленный цепочкой превращений, довольно отдуваясь, выдаст он тебе предписание, а такожде лук со стрелами. Стрела упадет во дворе дома одиннадцать по Петроградской стороне, а там уже стоит товарищ Матухин в кожаном картузе; как стрела попадет ему в картуз, так он обернется серым волком, и ты на нем въедешь в квартиру тринадцать, дом семь, – после чего нынешние ее обитатели тотчас скатаются пыльными шариками, вернувшись в привычное свое состояние, только столяр, сопротивляясь дольше других, убежит огромным тараканом, рыжими усищами шевеля.

– Ну? – грозно спросил Матухин. – Что смешного нашел?

– Тебя, – беззлобно сказал Ять, повернулся спиной к представителю власти и, пошатываясь от смеха и слабости, пошел со двора. Темнело, и в густеющей синеве все ясней, становилась сказочность происходящего. Разумеется, ничего подобного нет и быть не может. И конечно, я не пойду ни в какой Петроградский совет. Я обожаю преодолевать препятствия, но лишь тогда, когда воздвигаю их себе сам, – я готов грянуться оземь и обернуться кем угодно, но не по твоему мановению, товарищ Матухин. Слава Богу, мне есть еще куда пойти, – и разрази меня гром, если я хоть на миг допускаю, что над этим моим прибежищем властна хоть какая-нибудь из властей.