Это было всеобщее поветрие! Если не считать кучки особо упертых консерваторов, вся страна ждала перемен! Плевать, что под этим каждый понимал что-то сугубо свое – состояние умов, ожидание бури делало возможным любые резкие повороты! Коли уж все были внутренне готовы: вот-вот что-то этакое грянет… не германские деньги, не большевистские листовки, не эсеровские бомбы, а именно эта всеобщая внутренняя готовность к слому и стала похоронным звоном по империи…

С этой точки зрения бесценным историческим источником является непритязательная вроде бы, мягкая и лиричная детская книжка Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания». Сейчас она почти забыта, но тот, кто ее помнит, быть может, со мной согласится.

А тем, кто ее не читал, напомню, в чем там дело. Где-то в южнорусском городке живет доктор, и у него два сына – Ося и Лева (будущий писатель Кассиль). Доктор вообще-то еврей – но исключительно по происхождению. Он – самый натуральный «ассимилянт», как это в свое время называлось, не имеет уже никакого отношения ни к еврейским национальным традициям, ни к иудаизму, вообще ни в какого бога не верит, атеист и вольнодумец. Ведет он жизнь классического русского интеллигента – и, между прочим, благодаря профессии отнюдь не бедствует: у него свой дом, прислуга, экипаж с лошадьми. Выражаясь по-современному, доктор входит в местный истеблишмент. Во всей книге – ни тени каких бы то ни было упоминаний об антисемитизме.

Дети доктора – гимназисты. Благополучные, воспитанные, сытые, образованные мальчики. Средний класс. Но в том-то и штука, что юные Лева и Ося – этакие неосознанные революционеры. Они яростно ждут того самого «очистительного ветра», перемен, ломки. Их еврейское происхождение тут абсолютно ни при чем: за исключением одного очень отрицательного помещичьего сынка, точно так же настроены их многочисленные соученики по гимназии – русские, как на подбор. И когда все же придет Февраль, а за Февралем – Октябрь, эта горластая компания шумит на всех митингах, поддерживает самую теплую дружбу с местным матросом – большевиком, любую контрреволюцию готова порвать, как фуфайку. Несмотря даже на то, что персонально докторской семье от революции стало только хуже – их быстренько «уплотнили», пианино, как буржуазную роскошь, конфисковали, прислуга ушла, лошадок и экипажа лишились. И все равно – даешь революцию!

Напоминаю, это не крестьянские дети и не рабочие. Это – гимназия. Куда попадали отнюдь не «кухаркины» дети (которых как раз запрещал туда допускать циркуляр министра Делянова). А годовое обучение в гимназии, между прочим, стоило для родителей шестьдесят пять рублей золотом, а кое-где и побольше. Гимназист – представитель, учено говоря, определенного социального слоя. Вьюнош из среднего класса, никак не пролетарий и не крестьянин. И тем не менее – даешь освежающую бурю!

Вряд ли Кассиль лукавил, описывая общие умонастроения. Скорее всего, так и было – потому что его воспоминания о детстве прекрасно сочетаются с тем, что нам известно из других источников. Это «предвкушение шторма», кстати, великолепно передает и Аркадий Гайдар в «Школе». Детские писатели, мемуаристы дворянских кровей, генералы, даже великие князья – все говорят об одном и том же: «ожидание бури» было всеобщим. Всем попросту надоело жить по-старому, и они истово стремились к переменам.

Другое дело, что перемены оказались совсем не такими, как многим представлялось, что многие ждали совершенно не того, и плоды своих усилий представляли абсолютно иначе – но это уже другой нюанс, другая тема…

Российская империя была обречена.

Попробуйте представить ее в виде корабля. Это будет очень странный, совершенно шизофренический корабль, более всего напоминающий алкогольную галлюцинацию. Многочисленные матросы с пустыми желудками и поротыми задницами – на грани бессмысленного и беспощадного бунта. Они кое-как ворочают парусами, в трюме полно воды, но никто ее уже не откачивает – и лень, и забыли, как это делается. Офицеры разделились на несколько партий: одна тайком сверлит дыры в днище, другая, махнув на все рукой, заперлась в каюте и хлещет шампанское с омарами, третья, прекрасно понимая, что этак и ко дну пойти недолго, составляет заговоры против капитана, но опять-таки лениво и неумело. Сам капитан регулярно торчит на мостике, сверкая аксельбантами и делая вид, будто он знает, как надо – но на деле не способен управлять не только кораблем, но даже шлюпкой. Время от времени к штурвалу прорывается кто-то толковый – но капитан с женой его быстренько сталкивают с капитанского мостика, чтобы «не заслонял». И штурвал большую часть времени вертится сам по себе.

А на горизонте – буря. А вокруг – рифы. И воды в трюме уже по колено…

Это и есть Российская империя, господа!

Летом четырнадцатого года вновь стало неспокойно – рабочие волновались, кое-где в Петербурге уже появились баррикады…

И тут описанный нами корабль, вдобавок ко всем напастям, вздумал еще и воевать!

Началась первая мировая война. Впрочем, тогда никто еще не знал, что она – первая, и ее называли просто: Великая война.

Грянуло!

И если прежде еще были какие-то шансы пристать благополучно к берегу или удержать корабль на плаву, то теперь никаких шансов не осталось вовсе…

В девятнадцатом столетии России не везло на войны – исключая победу над Наполеоном, остальные крупные кампании, как крымская, так и турецкая, унесли массу сил и жизней, но не послужили ни к славе, ни к пользе. В крымской войне Россия была откровенно бита, а в турецкой, как большинством признавалось, серьезные внешнеполитические цели так и не были достигнуты.

Пожалуй, единственным успешным предприятием стали среднеазиатские походы при Александре II. Во-первых, было покончено со средневековыми ханствами, которые, как во времена татар, ходили в набеги на русские земли, захватывали во множестве невольников. Во-вторых, с точки зрения глобальной стратегии, следовало самым решительным образом пресечь вползание англичан в эти самые ханства – ничего хорошего не следовало ждать от английских владений, непосредственно примыкающих к русским рубежам…

Александр III нешуточными усилиями во время своего царствования удерживал страну от войн, за что заслуженно поименован миротворцем. Однако Николай со всем пылом своей законченной бездарности кинулся в военные авантюры.

В начале века военный министр Куропаткин составил записку по истории войн за последние два века:

Самое время продолжать политику Миротворца! «Расширения пределов» и без того вполне достаточно – ведь никто толком и не заботится об устройстве того, что уже имеется. Витте, деятель неоднозначный, но человек умнейший, писал в свое время: «Черноморский берег представляет собой (как и многие местности Кавказа) такие природные богатства, которым нет сравнения в Европе. В наших руках это все в запустении. Если бы это было в руках иностранцев, то уже давно местность эта давала бы большие доходы и кишела бы туристами. Но куда там! Для этого нужны капиталы, нам же назначение капиталов – война. Мы не можем просидеть и 25 лет без войны, все народные сбережения идут в жертву войнам. Мы оставляем в запустении богатейшие края, завоеванные нашими предками, а в душе все стремимся к новым и новым завоеваниям оружием и хитростью. О каком благосостоянии можно при таком состоянии вещей серьезно говорить!»