Как-то Ленечку отнесли к врачу, сдать анализы и проверить здоровье. Все оказалось в порядке, Ленечка, по совету Ложкина, держал язык за зубами, но заинтересовался медициной – на него произвели впечатление обстановка в больнице и медицинская аппаратура.

– Знаешь, дедушка, – сообщил он Ложкину по возвращении, – мне захотелось стать врачом. Это – благородная профессия. Я понимаю, что придется упорно учиться, но я к этому готов.

В последующие недели Ленечка все-таки научился читать, и Ложкин подарил ему электрический фонарик, чтобы читать под одеялом, когда родители уснут.

Возникает естественный вопрос: а как же родители? Неужели они были так слепы и проглядели то, что было очевидно приходящему старику, который повторял своей жене: «Я углядываю знак судьбы в том, что ребенка назвали Леонардо Борисовичем. Полтысячи лет Земля ждала своего следующего универсального гения. И вот дождалась». Нет, родители оставались в слепом убеждении, что произвели на свет обычного ребенка.

За примерами недалеко ходить. В день Ленечкина девятимесячного юбилея Борис Щегол пришел к нему в комнату с новой погремушкой. Ленечка в это время сидел в кроватке и слушал, как Ложкин читает ему вслух «Опыты» Монтеня.

– Гляди, какая игрушечка, – показал Борис. Он, как всегда, спешил и поэтому собирался тут же покинуть сына, но Леонардик сказал вслух:

– Любопытно, что эта игрушка напоминает мне пространственную модель Солнечной системы.

Борис возмутился:

– Дядя Коля, что за чепуху вы ребенку читаете? Как будто нет хороших детских книг. Про курочку и яичко, например, я сам покупал. Куда вы ее задевали?

Ложкин не ответил, потому что Ленечка из книжки про курочку делал бумажных голубей, чтобы выяснить принципы планирующего полета.

Борис Щегол отобрал «Опыты» Монтеня и унес книжку из комнаты.

Еще через несколько дней произошла сцена с участием Клары Щегол. Она принесла Ленечке тарелочку с протертым супом, и, для того чтобы поставить ее, ей пришлось смахнуть со столика несколько свежих медицинских журналов и словарей.

– Вы о чем здесь бормочете? – спросила она миролюбиво у Ложкина.

– Шведским языком занимаемся, – откровенно ответил Николай Иванович.

– Ну ладно, бормочите, – разрешила Клара.

Ленечка положил ручку на ладонь старику: не обращай, мол, внимания.

Тут же они услышали, как в соседней комнате Клара рассказывает приятельнице:

– Мой-то кроха, сейчас захожу в комнату, а он бормочет на птичьем языке.

– Он у тебя уже разговаривает?

– Скоро начнет. Он развитой. И что удивительно, к нам один старичок ходит, по хозяйству помогает, так он этот птичий язык понимает.

– Старики часто впадают в детство, – произнесла подруга.

Леонардик вздохнул и прошептал Ложкину:

– Не обижайся. В сущности, мои родители добрые, милые люди. Но как я порой от них устаю!

В комнату вошла Клара с приятельницей. Приятельница принялась ахать и повторять, какой крохотулечка и тютютенька этот ребенок, и умоляла:

– Скажи: ма-ма.

– Мам-ма, – послушно ответил Ленечка.

– Прелестный младенец. И как на тебя похож!

Тут младенцу надоело, и он обернулся к Ложкину:

– Продолжим наши занятия?

Женщины этих слов не слышали. Они уже говорили о своем.

Когда Ленечка научился ходить, они с Ложкиным устроили тайник под половицей, куда старик складывал новые книги. Леонардик как раз принялся за свою первую статью о причинах детского диатеза. Чтобы не смущать родителей, он продиктовал Ложкину, и тот послал статью в химический журнал.

Где-то к полутора годам Леня, неожиданно для Ложкина, начал охладевать к естественным наукам и принялся поглощать литературу на морально-этические темы. Его детское воображение поразил Фрейд.

– Что с тобой творится? – допытывался Ложкин. – Ты забываешь о своем предназначении – стать новым Леонардо и обогатить человечество великими открытиями. Ты забыл, что ты – гомо футурис, человек будущего?

– Допускаю такую возможность, – печально согласился ребенок. – Но должен сказать, что я стою перед неразрешимой дилеммой. Помимо долга перед человечеством, у меня долг перед родителями. Я не хочу пугать их тем, что я – моральный урод. Их инстинкт самосохранения протестует против моей исключительности. Они хотят, чтобы все было как положено или немного лучше. Они хотели бы гордиться мною, но только в тех рамках, в которых это понятно их друзьям. И я, жалея их, вынужден таиться. С каждым днем все более.

– Поговорим с ними в открытую. Еще раз.

– Ничего не выйдет.

Когда на следующий день Ложкин пришел к Щеглам, держа под мышкой с трудом добытый томик Спинозы, он увидел, что мальчик сидит за столом рядом с отцом и учится читать по складам.

– Ма-ма, Ма-ша, ка-ша… – покорно повторял он.

– Какие успехи! – торжествовал Борис. – В два года начинает читать! Мне никто на работе не поверит!

И тут Ложкин не выдержал.

– Это не так! – воскликнул он. – Ваш ребенок тратит половину своей творческой энергии на то, чтобы показаться вам таким, каким вы хотели бы его увидеть. Он постепенно превращается из универсального гения в гения лицемерия.

– Дедушка, не надо! – в голосе Ленечки булькали слезы.

– Чтобы угодить вам, он забросил научную работу.

– Издеваешься, дядя Коля? – спросил Щегол.

– Неужели вы не замечаете, что дома лежат книги, в которых вы, Боря, не понимаете ни слова? Я напишу в Академию наук!

– Ах, напишешь? – Борис поднялся со стула. – Писать вы все умеете. А как позаботиться о ребенке – вас не дозовешься. Так вот, обойдемся мы без советчиков. Не дам тебе калечить ребенка!

– Он вундеркинд!

Ложкин схватился за сердце, и тогда Борис понял, что наговорил лишнего, и сказал:

– И вообще не вмешивайтесь в нашу семейную жизнь. Леонардик – обыкновенный ребенок, и я этим горжусь.

– Не вмешивайся, деда, – попросил Ленечка. – Ничего хорошего из этого не выйдет. Мы бессильны преодолеть инерцию родительских стереотипов.

– Но ведь вас тоже ждет слава, – прибегнул к последнему аргументу Ложкин. – Как родителей гения. Ну представьте, что вы родили чемпиона мира по фигурному катанию…

– Это другое дело, – ответил Борис. – Это всем ясно. Это бывает.

И тогда Ложкин догадался, что Щегол давно обо всем подозревает, но отметает подозрения.

– Мы сегодня выучили пять букв алфавита, – вмешался в беседу Ленечка. – И у папы хорошее настроение. С точки зрения морали, мне это важнее, чем все возможные открытия в области прикладной химии или свободного полета.

– Боря, неужели вы не слышите, как он говорит? – спросил Ложкин. – Ну откуда младенцу знать о прикладной химии?

– От вас набрался, – отрезал Боря. – И забудет.

– Забуду, папочка, – пообещал Леонардик.

С тех пор прошло три года.

Скоро Леонардик пойдет в школу. Он научился сносно читать и пишет почти без ошибок. Ложкин к Щеглам не ходит. Один раз он встретил Ленечку на улице, ринулся было к нему, но мальчик остановил его движением руки.

– Не надо, дедушка, – сказал он. – Подождем до института.

– Ты в это веришь?

Ленечка пожал плечами.

Сзади, в десяти шагах, шла Клара, катила коляску, в которой лежала девочка месяцев трех от роду и тихо напевала: «Под крылом самолета…» Клара остановилась, улыбнулась, с умилением глядя на своего второго ребенка, вынула из-под подушечки соску и дала ее девочке.

1973 г.

За десять минут до старта к народу вышел старик Ложкин.

Он был в длинных черных трусах и выцветшей розовой футболке с надписью «ЦДКА». В раскинутых руках Ложкин держал плакат с маршрутом. Маршрут меняли каждый день, чтобы было интересно бежать.

Участники пробега сгрудились, разглядывая сегодняшнюю задачу.

Бежать следовало в гору, до парка. Затем – по аллее до статуи девушки с веслом, вокруг летней эстрады, к строительной площадке нового цеха пластиковых игрушек, потом площадью Землепроходцев до пруда-бассейна за церковью Параскевы Пятницы. Финиш – перед городским музеем.