– На пять процентов чище, чем в Байкале, – сказал директор автобазы. – Можете проверить лабораторно.

– Хорошо, – сказал председатель комиссии. – Отлично. А где же ваши так называемые осетры?

На лице директора отразилась растерянность, но он был правдивым человеком, поэтому честно ответил:

– Осетры вас не дождались. Уплыли.

Профессор Минц грустно засвистел на свирели.

– Значит, раньше были, а теперь уплыли? – сказал председатель комиссии.

– Позавчера последнего видели, – сказал директор автобазы. – Понятное дело.

– Непонятное.

– Им же жрать нечего! Чего им тут делать? Скоро настоящих запустим.

– Так, – сказал председатель комиссии, глядя в голубую даль. – Были и нет...

– Их надо теперь в Северной Двине искать, – сказал директор автобазы. – Мы туда уже предупреждение послали, чтобы не вылавливали.

– А с Марсия содрали шкуру, – непонятно для всех, кроме Грубина, сказал профессор Минц.

– Значит, мы ехали, теряли время... – в голосе председателя комиссии послышалась угроза. – И что увидели?

– Результаты успешного эксперимента, – сказал Минц. – Настолько успешного, что кажется, будто его и не было...

– Но вода-то чистая! – воскликнул директор автобазы.

– За это вам спасибо!

Наступила пауза. Все поняли, что надо прощаться... Что тут докажешь?

И в этот момент послышался приближающийся грохот лодочного мотора. Директор автобазы нахмурился. В Великом Гусляре недавно было принято постановление о недопустимости пользования моторами на чистой реке.

С моторки увидели людей на берегу, и лодка круто завернула к ним. Нос ее уперся в берег.

– Доктора! – закричал с лодки приезжий турист в панаме и джинсах. – Мой друг отравился!

– Чем отравился? – спросил Минц.

– Мы вчера рыбку поймали. С утра поджарили...

– Большую рыбку? – спросил Минц у туриста.

– Да так... небольшую... На удочку.

– Осетра?

– А вы откуда знаете? – турист вдруг оробел и двинулся к носу лодки, намереваясь, видно, оттолкнуться от берега.

– Длина полтора метра? – спросил сообразительный директор автобазы. – Динамитом глушили?

– Ах, разве дело в частностях! Человеку плохо!

– Чтобы не почувствовать бензино-кислотного запаха, – задумчиво сказал Минц, – следовало принять значительное количество алкоголя.

– Да мы немного...

– Так вот, уважаемая комиссия, – сказал тогда директор автобазы. – Я приглашаю вас совершить путешествие к месту стоянки этих браконьеров и ознакомиться на месте с образцом синтетического осетра, который, к сожалению, не успел далеко отплыть от родных мест. По дороге мы захватим доктора и милиционера...

– Там только голова осталась, – в растерянности пролепетал турист. – Мы ее в землю закопали.

– Головы достаточно, – оборвал его директор автобазы.

Члены комиссии колебались.

Марсий спокойно играл на свирели.

– Не надо туда всем ехать, – сказал Саша Грубин. – Не надо.

Он показал пальцем на расплывшееся бензиновое пятно за кормой лодки.

И тут все увидели, как огромная рыбина с длинным, чуть курносым рылом, широко раскрывая рот, забирает с воды бензин. Радужное пятно уменьшалось на глазах...

– Ну что? – спросил Грубин, зайдя вечером к профессору. – Не содрали шкуру?

– В следующий раз снимут, – философски ответил Минц.

Духовой оркестр – слабость Льва Христофоровича Минца. Духовой оркестр в Великом Гусляре отличный, он получил диплом на конкурсе в Вологде.

По субботам, когда оркестр выступает на открытой эстраде в парке, профессор Минц откладывает все дела, идет в парк и слушает музыку, которая напоминает ему времена молодости. Порой к нему присоединяется Саша Грубин или старик Ложкин, тоже поклонники солидных вальсов и танго об утомленном солнце.

В ту субботу Минцу с Грубиным не повезло. В городе была небольшая эпидемия гриппа, из-за чего оркестр временно лишился барабанщика и кларнетиста. Этих специалистов пришлось позаимствовать в джазовом ансамбле, игравшем обычно в ресторане «Великий Гусляр». Молодые люди, вторгшиеся в оркестр, нарушили консервативную традицию, они спешили, сбивали с толку тубу и литавры, отчего вальс «На сопках Маньчжурии» приобрел оттенок синкопированного легкомыслия.

Разочарованные ценители отошли от эстрады и присели на голубую скамейку неподалеку от пивного ларька. Высокие столики для пивохлебов, как неуважительно называл их старик Ложкин, отделялись от скамейки кустами сирени.

Минц и Грубин молчали, думали о науке, о смысле жизни и других проблемах, когда за кустами послышались голоса.

Басовитый, значительный голос произнес:

– Ты пей, Тюпкин, не стесняйся. Сегодня у меня большой день.

– А что, Эдуард, мысль есть или удача пришла?

– Мысль.

За кустами помолчали. Видно, тянули пиво.

– И какая? – раздалось через полминуты. Голос у Тюпкина был негромок и деликатен.

– Радикальная, – ответил Эдуард. – Задумал я переправлять материю на расстояние. Скажем, в Саратов.

– Ого, – тихо произнес Грубин.

– Я вас всегда уважал, Эдуард, – сказал Тюпкин, – но такие мысли почти невероятны.

– Нет преград для смелого полета ума, – ответил скромно Эдуард.

– И собираетесь внедрять? – спросил Тюпкин.

– Дай мне месяц, – ответил Эдуард. – Через месяц я эту проблему расколю, как грецкий орех. А пока – никому ни слова. Сам понимаешь, вокруг завистники, недоброжелатели.

– Разумеется, Эдуард, разумеется, – согласился Тюпкин.

Звякнули кружки о столик. Раздались шаги, и уже издалека донесся вопрос Тюпкина:

– А как я узнаю об успехе вашей идеи?

– Через месяц, на этом же месте, – ответил Эдуард. – В это же время. И я скажу – удалось или ошибка.

Некоторое время профессор Минц и Грубин сидели в полной растерянности. Первым пришел в себя Грубин.

– Нет, – сказал он. – Для нашего маленького городка напор гениев невероятен. Нарушение статистики. И я его не знаю.

– Я тоже не знаю, – сказал Минц. – Не слышал раньше такого голоса. Но дело не в напоре гениев. Дело в том, что передача материи на расстояние невозможна.

– Почему? – спросил Грубин.

– Потому что в ином случае я давно бы это изобрел.

Это был аргумент, спорить с которым Грубину было нелегко. Да и не хотел он спорить. Он глубоко уважал профессора Минца как человека и как мыслителя.

– Но если... – начал он неуверенно.

– Если это возможно, то я изобрету. Хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что как профессионал в науке я сильнее любого дилетанта. Я владею методом...

– Но допустим, у него, у Эдуарда, талант?

– Допускаю, – сдержанно сказал профессор и поспешил к дому.

В последующие дни Лев Христофорович буквально пропал. Выбежит утром в магазин за кефиром и на почту, куда на его имя поступали из Москвы редкие приборы и транзисторы, и сразу обратно, в кабинет-лабораторию. Если пройти по коридору, то услышите, как он ворчит, беседует сам с собой и с невидимыми соперниками.

Так прошло двадцать четыре дня. Все жильцы дома № 16 по улице Пушкинской давно уже знали о причине затворничества профессора – Грубин рассказал. Все с нетерпением ждали исхода заочной борьбы двух титанов – неведомого Эдуарда и любимого Льва Христофоровича. Несколько раз Грубин с Удаловым ходили к пивному ларьку в парке, проводили там вечера, но никого, схожего с Тюпкиным или Эдуардом, там не встретили. Предположили, что Эдуард тоже не покидает своей лаборатории.

На двадцать пятый день профессор вышел из кабинета, спустился во двор, где его соседи играли в домино в лучах заходящего солнца. Игроки замерли при виде Льва Христофоровича, вглядываясь в его умное усталое лицо.

– Ну и как? – нарушил тишину Удалов.

– Передача предметов на расстояние возможна, – сказал Минц. – Теоретически возможна.

– А практически?

Профессор вздохнул. Он был самолюбив.

– Еще придется поработать? – спросил Грубин.