– Здесь она. На пару дней уезжала и вернулась. Пытается Василисе Андреевне доказать, что она – трудолюбивая девочка и даже в каникулы занимается у станка. Прежде такого рвения за ней не наблюдалось.

– Готовится стать новой фавориткой госпожи Берн? – с усмешкой спросила Зотова, но в душе шевельнулось что-то неприятное. Бурмистров не ответил, но в его глазах читался ответ, что Елена Петровна думает правильно.

– Когда Трушина домой уезжала и когда вернулась?

– За день до отъезда Колесниченко Таню забрали родители. Девятнадцатого декабря это было, под вечер. Веронику я отвез на вокзал вечером двадцатого. Вернулась Трушина… – Бурмистров задумался. – Вернулась Таня двадцать второго. К вечеру.

– Как раз в тот день, когда тело Колесниченко нашли в Ульяновском лесопарке, – сказала Зотова. – Это место в двух километрах отсюда. Близко.

– Да, но не тратьте напрасно время. Таня непричастна к убийству. Не тот она человек.

Елена Петровна допила чай, отставила чашку в сторону и поднялась:

– Спасибо за чаек. Необыкновенно вкусно! Мне бы еще комнату Вероники посмотреть.

– Сейчас отсыплю вам заварки и провожу. Танька сейчас в зале должна быть. Пока вы будете осматривать комнату Колесниченко, я ее вызвоню, – засуетился комендант, резко поднялся и снова сел с гримасой боли.

– Да вы сидите! Объясните просто, как найти комнаты девочек. Я сама схожу, – забеспокоилась Зотова.

– Без проводника в наших пенатах только смерть можно найти, – рассмеялся Бурмистров. – Так и крутится в голове крылатое выражение из «Чародеев»: «Кто так строит! Ну кто так строит», – пошутил комендант. – Я в порядке, просто неудачно встал. А когда расхожусь, так вроде и ничего.

Комендант поднялся и поковылял к своему волшебному чайному столику.

Нагруженная ароматными чайными мешочками, Зотова вышла с Бурмистровым в коридор.

– Скажите, пожалуйста, Яков Сергеевич, а как отец Тани относился к тому, что, несмотря на спонсорство, фавориткой Василиса Андреевна сделала не его дочь?

– Ясное дело – недоволен был. Он товарищ серьезный, тоже любит, чтобы все по струнке ходили. Пытался наезжать, но разве против Василисы попрешь?! Она хоть и выглядит лебедем, в душе кремень. Как решила, так и будет. Плевать ей на всех. Трушину она прямо сказала, что талант от денег не зависит. Танька на самом деле тоже талантливая, но ленивая. Думаю, поэтому Василиса сделала Колесниченко, а не Трушину, своей фавориткой. На втором этаже у нас мелкие. Девочки постарше на третьем, – по ходу объяснял Бурмистров.

Они поднялись на третий этаж, вновь пошли по длинным узким коридорам с бесчисленными дверями. Яков Сергеевич не обманул, в балетной школе без проводника можно было легко заблудиться.

– А что потом стало с девочкой, которая забеременела?

– Я же вам объяснил, не работал я тогда здесь, – немного резко ответил Бурмистров, застонал и остановился. – Простите… Лекарство забыл принять, дурень. Теперь расплачиваюсь. Вот комната Вероники – двадцать шестая, – указал он рукой на нужную дверь и открыл ее ключом. – Проходите. Тут, правда, беспорядок. Коллеги ваши осмотр проводили. Я ничего не трогал после их ухода. Вдруг дополнительные улики понадобится найти. Как знал, – улыбнулся Яков Сергеевич. – А я с вашего позволения пойду. Дела… Таньку сейчас пришлю. Ее комната тридцатая. Она вас к выходу потом проводит. Звоните, если нужна будет информация. Всегда к вашим услугам. – Комендант поклонился, ясно дав понять, что аудиенция окончена.

– Идите, конечно, – с сочувствием сказала Зотова. Ей стало неловко, что она проволокла по лестницам и коридорам человека с больными ногами. У нее самой ноги гудели, она даже физически чувствовала, что стоять коменданту тяжело.

Бурмистров поцеловал Елене Петровне руку и поковылял обратно. Зотова задумчиво посмотрела ему вслед и вошла в комнату Вероники Колесниченко, в которой коллеги устроили настоящий бедлам. На полу среди прочего хлама валялся одинокий балетный пуант, и сердце в груди болезненно сжалось.

Елена Петровна подняла пуант, села на кровать и огляделась. В отличие от роскоши холлов комната выглядела довольно аскетично: белые стены, светлые занавески, минимум мебели. Только необходимое для жизни и учебы: письменный стол, лампа, стул, шкаф, книжная полка, кровать, тумбочка, умывальник. В прихожей – небольшая вешалка для верхней одежды, зеркало и полочка для обуви. Здесь, в этой маленькой скромной комнате, в каждой вещи жили мечты юной балерины о будущем, славе, успехе и счастье. Мечты превратились в хлам из-за какой-то паскуды, которая лишила девочку жизни.

Елена Петровна отложила пуант и подняла с пола тонкий глянцевый журнал. Это был каталог работ художника Юлиана Дербеша. На первой странице помещался фотопортрет самого художника. Увлечение Вероники Колесниченко стало понятно Зотовой. С глянцевой странички на нее смотрел приторный белокурый красавчик, с томным взором синих глаз. Для шестнадцатилетней девушки влюбиться в такого болвана вполне естественно. Зотова вздохнула, пролистнула странички и зашвырнула каталог на стол. Ничего выдающегося в работах Дербеша она не нашла. Возможно, потому, что, как и Бурмистров, в живописи была не сильна. В балете, впрочем, тоже. Из всех направлений искусства она любила классическую музыку Шопена и высокое художественное кино. Такое кино, которое снимал гад Варламов. Что он там снимает сейчас? Философскую драму «Крылья демона». Совпадение не слишком нравилось Елене Петровне, но философствовать с режиссером на эту тему Зотова была не готова. Ивана Аркадьевича она даже видеть не могла.

В комнату заглянула рыжеволосая девушка, упакованная в черное трико.

– Что вам от меня надо? – не слишком вежливо поинтересовалась она. Голос у нее был с хрипотцой. Характеристика, данная Бурмистровым, была точной: Таня Трушина была похожа на маленького злого волчонка. Ее зеленые глаза смотрели на мир с ненавистью и презрением, которые девушка даже не пыталась скрыть.

– Идите к себе. Через пару минут я к вам загляну, – попросила Елена Петровна. Трушина изобразила на лице недовольство, но спорить не стала и скрылась за дверью.

26 декабря

В отличие от Вероники Таня Трушина в комнате жила не одна, но соседка ее явно уехала встречать Новый год с семьей. Одна половина комнаты выглядела нежилой. На половине Трушиной бурлила жизнь. Перед занятием в зале девушка явно украшала комнату новогодней мишурой. На подоконнике стояла маленькая искусственная елка. На столе вперемешку с очистками от мандаринов и фантиками от конфет лежали новогодние шары и игрушки, гирлянды, открытки и прочая новогодняя атрибутика.

Елена Петровна вздохнула. До Нового года меньше недели, а она даже не представляет, где и как будет справлять праздник. Да и не до праздника ей сейчас. Голова забита совсем другими проблемами.

Трушина встретила ее недобро. Девушка сидела на кровати и покачивала натруженной ножкой, утянутой в трико. Руки скрещены на груди. Взгляд нахальный.

Елена Петровна прошлась по комнате и застыла напротив Трушиной. Над головой балерины висел плакат с изображением молодого патлатого парня с гитарой. Музыкант был похож на Джона Леннона, только с чудовищным макияжем и пирсингом.

– Это что, пародия на Джона Леннона? – поинтересовалась она.

– Издеваетесь? Это солист современной популярной панк-рок-группы! Они за мир и против войны.

– Понятно, – пожала плечами Елена Петровна и подумала, что девочкам в самом деле нечем заняться в этой богадельне. Колесниченко увлекалась модным художником, Таня Трушина фанатеет от какого-то отмороженного музыканта. Бедные балеринки. В шестнадцать лет надо с земными мальчиками встречаться. Елена Петровна выдвинула стул из-за стола и присела напротив балерины.

– Вы не имеете права меня допрашивать без присутствия адвоката и родителей. Я несовершеннолетняя.

– А просто поговорить мы разве не можем? – спросила Зотова.