Он на мгновение замер, всем телом прислушиваясь к тому, как вздрагивают ее ладони, как она прижимается к его спине сначала коленями, а потом и всеми ногами, и животом… Зина дышала прерывисто, почти неслышно. Георгий медленно повернул голову, взглянул в ее пунцовое лицо, оказавшееся почти перед его глазами. Губы ее были чуть приоткрыты, но не призывно, а, как и в день их знакомства, растерянно, почти испуганно.

Он поднялся во весь рост, и Зина сразу очутилась у него чуть ли не под мышкой.

– Я не чтоб помешать… – пролепетала она куда-то ему в грудь. – Я думала, книжку помочь… поискать.. найти…

Георгий не понимал, что исходит от этой маленькой девушки. Кажется, это было не просто желание, и, может быть, даже вообще не желание, а что-то совсем другое – неясное, неловкое. Но думать об этом, когда женщина дышит прямо в грудь, он уже не мог. Он почувствовал, что в глазах у него темнеет, и, наклонившись, накрыл губами Зинины испуганные губы. Она с готовностью приоткрыла их пошире и даже на цыпочки привстала, чтобы сильнее прижаться к нему. Но он уже и без того стиснул ее в объятиях так сильно, что ей, наверное, даже больно стало. Она вскрикнула – совсем тихо, почти вздохнула – и сразу же вскинула руки, обняла его за шею, как будто испугалась, что он оттолкнет ее. Какое там! У него и в мыслях не было ее отталкивать – у него вообще ничего уже не было в мыслях, в рыжей его, пылающей голове.

Георгий целовал Зину, руки у него дрожали, когда он неумело теребил шершавые пуговки на ее голубой блузке. И у Зины тоже дрожали руки, когда она помогала ему расстегнуть эти неудобно обшитые тканью пуговки, когда сама расстегивала застежку на лифчике, чтобы совсем ничто не мешало ему – его большим горячим ладоням, его пальцам, сжимающим ее грудь…

Он сам расстегнул «молнию» на ее юбке, и Зина торопливо стоптала тесную юбку на пол. Георгий бросил рядом свой бушлат, гимнастерку и прошептал:

– Ложись, Зин, ложись сюда, а?..

Колени у нее послушно подогнулись, она легла на пол между стеллажами, и Георгий упал на колени рядом с ней. Ему вдруг показалось, что ей жестко лежать головой на полу, и, накрывая ее сверху своим телом, он подсунул руку ей под голову. Шпильки выпали из ее прически, светлые волосы тут же хлынули, как потоки воды – на крашеный скрипучий пол, на руки Георгия… Волосы льнули, липли к его голой груди, щекотали и возбуждали больше, чем возбуждала сама Зина. Она затихла под ним, как мышка в норе, и только послушно выполняла все, чего без слов требовали его руки, его раздвигающиеся между ее ногами колени – все его большое тело.

– Ты не бойся, Зин, я осторожно… Зиночка… быстро… – шептал он, сам не понимая смысла своих слов.

Неизвестно, боялась она или нет, но была так податлива, как будто малейшее ее неверное движение могло оказаться роковым, как будто Георгий мог в любую секунду отпрянуть из-за какой-нибудь ее неловкости. Но он уже был в ней, уже двигался размеренно и мощно, и все его тело сильными, живыми токами, как узами, было привязано к ее дрожащему телу.

Все это длилось гораздо дольше, чем он мог ожидать от себя после полугода армейского воздержания. Прямо перед его глазами трепетали на полу страницы раскрытой книги про узника по кличке Мотылек, убегали куда-то буквы…

Наконец Георгий почувствовал, что телесные токи становятся в нем совсем сильными, жгучими – и наслаждение пронизывает его, заполняет до краев. Что чувствовала при этом Зина, он не знал: она по-прежнему молчала, часто дышала и была неподвижна под ним.

Он застонал, вдавливая ее в пол, задрожал и замер, потом наконец отпрянул от нее, перевернулся на спину. Рука его затекла у Зины под головой, но сейчас Георгий не чувствовал этого, потому что горячие иголочки кололи изнутри не только руку, но и все тело. Он был как песок, наконец-то пропитавшийся дождевой водой.

– Гошенька… – вдруг тихо произнесла Зина.

Взглянув на нее, Георгий с удивлением заметил, что в глазах ее стоят слезы.

– Что ты? – шепнул он и притянул к себе ее голову, поцеловал в висок, в светлую струю волос. – Испугалась?

– Нет, Гошенька, я… Ты не думай, я не гулящая, а что ты не первый у меня, так только второй, честное слово!..

Вот уж о чем он точно не думал сейчас! Георгий вспомнил, что Зина и в самом деле была слишком податлива для нежной и невинной девушки, какой она казалась, и преград никаких ему не было. Ну и что?

– Дурочка, – улыбнулся он. – Что я, счетчик при тебе?

«Мое-то какое дело?» – подумал он при этом.

Он осторожно высвободил руку из-под Зининой головы, принялся сжимать и разжимать затекшие пальцы. Зина тем временем застегивала блузку, закалывала волосы шпильками, которые быстро собирала с пола. В ее движениях была какая-то особенная женская умелость, и Георгий вдруг почувствовал, что умелость эта ему неприятна. А почему, он не знал.

Зина шмыгнула носом и вздохнула.

– У нас же тут знаешь как, – извиняющимся тоном сказала она. – Деревня глухая, тайга кругом… Кажется, ничего в жизни больше и не будет, никого не встретишь. Вот я и поддалась, когда парень хороший попался. А он, видишь, как… Был солдатик да сплыл. Но ты же не так, правда, Гошенька?

Этого только не хватало! В Зининых глазах, наивно распахнутых ему навстречу, стояла такая унылая трезвость, такой простой житейский расчет, что Георгию стало тошно. А ему-то еще казалось, что она может обидеться на его голодную торопливость и на то, что он ни слова не сказал ей про любовь, как положено…

Впрочем, насторожившись, Георгий одновременно успокоился. По крайней мере, было понятно, как вести себя дальше.

– Зин, я книгу возьму, ладно? – сказал он, не отвечая на ее вопрос. – Вот эту, «Папийон». Я тут прочитал пару страниц – интересная…

Зина улыбнулась так ласково и снисходительно, как будто ее попросил о какой-то ерунде малый ребенок.

– Да бери, конечно, – сказала она и провела рукой по его стриженой голове. – Ты, Гоша, красивый… Жалко, что рыжий, но ничего, глаза зато красивые у тебя.

– Да? – засмеялся он. – За красивые глаза, выходит, книжки дают читать? Я пойду, Зин, построение скоро.

Георгий шел к казарме, смотрел, задрав голову, на весеннюю кромку деревьев – зеленую лиственную дымку, – и ему было легко, радостно. Он во всем теле чувствовал свою молодую радость и совсем не думал о Зине. А думал о книжке про Мотылька-Папийона, о том, как страницы ее сами собою становятся картинками, подмигивают ему, дразнят его и смеются как живые.

Когда, набродившись с камерой до гула в ногах, он вернулся в общагу, Федька уже лежал в кровати.

– Чего так рано, Федот? – спросил Георгий. – Заболел, что ли?

– Да устал, как скот, – пожаловался тот. – С последней пары смылся и вот только что пришел. Объявления расклеивал. Ноги гудят, промерз, еле водкой отогрелся.

– Какие объявления? – удивился Георгий.

– Да насчет жилья. В смысле, варианты жилья ищу для обмена.

– А что тебе менять? – не понял Георгий.

– Ну, Рыжий, ты совсем тормоз! – хмыкнул Федька. – Не мне менять, а гражданам. Гражданам помогаю жилье поменять, сечешь? Слушай… – Он вдруг словно догадался о чем-то. – Может, и ты присоединишься? Вместе быстрей бы пошло. Это ж в разных концах Москвы, от Медведкова до Выхина мотаться – прикинь! А так бы – ты, например, в Солнцеве клеишь, я в Чертанове. Время – деньги.

– Ну давай, – пожал плечами Георгий. – Ты только объясни толком, что за жилье, каким гражданам…

– Завтра объясню, – пробормотал Федька. – Я уже отруба-аюсь…

Оказалось, что Казенав подрядился работать на какого-то мужика, который занимался расселением коммуналок. Федька клеил объявления в спальных районах, подыскивая варианты жилья для капризных жителей центра. Мужик платил немного, зато график работы был свободный, можно было не пропускать занятия.

– Но тебе же самому эти деньги нелишние, – засомневался Георгий, когда Федька изложил ему суть дела и предложил работать на пару. – Попробуй найди такую подработку…