Действительно, у самого усадебного забора расположились женщины с ведрами, полными яблок – золотых, зеленых, красных.

– А вот посвяченные тоже есть! – наперебой зазывали они. – Яблочки берите, на Спас берите яблочки! Утречком в церковь сходили, берите!

Марина спрыгнула с подножки автобуса и медленно пошла вдоль яблочного ряда, с наслаждением вдыхая томительный запах. Краем глаза она заметила, что у входа в усадьбу уже стоит автобус с московскими номерами, а к нему подъезжает еще один. Людно, оживленно было в Спасском в это ясное августовское утро.

Марина уже была однажды в тургеневской усадьбе, и ее не слишком мучило любопытство. Просто приятно было идти ясным утром по чистой аллее, мимо церкви Спаса Преображения – туда, где сквозь стволы деревьев просвечивала зеленая крыша старинного дома.

Экскурсоводша ждала их у крыльца. Едва увидев ее, Марина удивилась: неужели здесь работает эта изящная, элегантная женщина? Конечно, не колхоз – музей, люди здесь интеллигентные, но все же… На вид экскурсоводше не было тридцати, на ней была узкая бордовая юбка, чуть прикрывающая колени. Из-за высоких «шпилек» ее ноги с тонкими лодыжками казались особенно длинными и стройными. Под вишневой шелковой блузой, свободно падающей до бедер, угадывались изгибы такой фигуры, на которую только слепой не обратил бы внимания. Марина даже вздохнула потихоньку: вот это да, не то что ее узкие, как у подростка, плечики!

Прямые черные волосы падали экскурсоводше на плечи, черные миндалевидные глаза посверкивали под длинной челкой так таинственно, точно женщина собиралась рассказать не о Тургеневе, а о чем-то невероятно интригующем и загадочном.

Но, дождавшись, пока вся группа соберется у крыльца, она произнесла самые обыкновенные слова:

– Здравствуйте, дорогие друзья, я рада приветствовать вас в музее-усадьбе Спасское-Лутовиново! Меня зовут Наталья Андреевна Спешнева, я проведу с вами экскурсию по дому и парку.

Живя в Орле, трудно ничего не знать о Тургеневе. Даже если совсем ничего не читать, даже если ни разу не сходить в музей, все равно – само собой как-то знается о нем, такой уж город. А для Марины и вовсе ничего нового не было в том, что приятным, низким голосом рассказывала Наталья Андреевна. Она только с непроходящим удивлением рассматривала ее фигуру, костюм, прическу, гадая: что же за птичка такая залетная?

– Здесь властвует гармония изящных линий ампирной мебели, – говорила Наталья Андреевна. – Всюду теплые блики красного дерева и карельской березы. Мы с вами увидим столовую, гостиную, «казино», библиотеку, «комнату Полонских»…

Марина прислушивалась, как маняще звучит голос, произносящий простые фразы. Она сразу почувствовала необычность этой женщины, и смутная тревога почему-то шевельнулась в ее душе…

Она была сама по себе. Не было, наверное, во всем городе Орле человека, который был бы так не подвластен никаким внешним влияниям, как Марина Стенич. Она и в детстве была такая, и теперь. И это не была замкнутость или нелюдимость – наоборот, все, кто знали Марину, знали и ее приветливый, доброжелательный нрав. Это было что-то другое – необъяснимое…

Марина чувствовала вокруг себя какой-то прозрачный, невидимый радужный круг – не воображала его, а физически чувствовала. Он начинался где-то у плеч, вздымался вверх, подрагивая от каждого ее движения, как огромный мыльный пузырь, и уже внутри этого круга была она, Марина, – невысокая, хрупкая, с чуть угловатыми плечами и светло-рыжими волосами. Он ничуть ей не мешал, никто его не видел, а Марине было в нем легко и спокойно. И она никогда не чувствовала одиночества, и никто не мог ей повредить – просто потому, что круг надежно защищал ее от любых внешних влияний.

Вот только любовь… Любовь ведь тоже была внешним влиянием и была так же вне Марининого спасительного круга, как чужая зависть, недоброжелательность или любопытство.

Она была словно защищена от любви и знала это – и ничуть об этом не жалела. Что ж, такою, значит, уродилась. Бывают же люди, которым совершенно недоступна, например, музыка – и ничего, во всем остальном прекрасно себя чувствуют.

Жизненная тоска – это было единственное, неясное, но ощутимое, что ее угнетало. Но любовь здесь была совсем ни при чем, в этом Марина была уверена и даже проверила это однажды – самым простым способом.

В нее влюбился больной из шестой палаты, Саша Сташук. В пятницу вечером его привезли с сердечным приступом и даже подозрением на инфаркт. Странно, конечно, для крепкого парня, которому нет и тридцати, но ведь все больше бывает сейчас таких вот молодых инфарктников: жизнь такая.

Марина дежурила в ночь на субботу, и все было как обычно: сделала испуганному Сташуку укол, измерила давление. Потом взяла его за руку, послушала пульс и сказала, улыбнувшись:

– Саша, не волнуйся. По-моему, все у тебя в порядке. Сердце чуть-чуть прихватило, но ничего страшного. Полежишь немного и домой пойдешь, вот увидишь.

– Правда? – Сашка посмотрел на нее с надеждой и недоверием. – Ты просто так говоришь или по медицине знаешь?

– По медицине, по медицине, – успокоила она. – У меня ведь опыт уже, вот честное слово!

– Да какой у тебя опыт… – недоверчиво протянул Сташук, окидывая Марину быстрым взглядом.

Инфаркт у него не подтвердился, и уже к понедельнику Сашка повеселел. Друзья принесли ему гитару, и он вовсю развлекал медсестер страдальческими песнями и взглядами. Развлекал всех, но предназначены и песни, и взгляды были только Марине…

Он даже не слишком обрадовался, когда завотделением Иосиф Давыдович сообщил ему о выписке.

– Ты, Сашенька, не рад, кажется? – удивился зав. Он симпатизировал веселому, разбитному парню. – Или на работу неохота? Так мы ведь больничный выпишем, это ты не беспокойся!

– Да нет, Иосиф Давыдыч, я ж не потому, – смутился Сашка. – Коллектив у вас хороший, я и привык…

– Я тоже, – усмехнулся заведующий. – Особенно медсестрички, правильно, Саша?

Вообще-то Саша Сташук был не первый пациент, влюбившийся в медсестру Марину. Ей и цветы дарили, и норовили приобнять, когда народу поблизости не было, и даже любовные записочки писали. Но Сашка, кажется, влюбился по-серьезному – так пылко, что камень бы растрогался.

На следующий день после выписки он ждал Марину в больничном сквере. Она увидела его издалека, хотя уже смеркалось. Заметив ее, Сашка быстро поднялся со скамейки. На нем был новый джинсовый костюм, в руках он держал цветы в зеркальном целлофане.

– Мариночка, а я тебя жду! – обрадованно сказал он, быстро шагая ей навстречу. – Что долго так сегодня?

– Ну зачем ты бегаешь по городу, Саша? – укоризненно сказала Марина. – Думаешь, если не инфаркт, так можно и совсем о здоровье не думать?

– Да ну! – махнул рукой Сашка. – Чего о нем думать, что я, старик? Переработался немного, вот и прихватило, оно ж понятно. Отдохнул в больнице, все и прошло!

Марина невольно улыбнулась бесшабашности, так трогательно выглядевшей в этом крепком высоком парне со светлым волнистым чубом и широкими плечами.

– Можно домой тебя проводить? – спросил Саша, бросая на Марину быстрый взгляд.

Он не производил впечатления человека, привыкшего спрашивать разрешения у девушек, и поэтому его неожиданная робость была особенно привлекательна. Марина жила недалеко от больницы, и дошли они быстро, хотя Саша явно старался растянуть этот недлинный путь.

Весенняя тополиная зелень окутывала улицу легкой дымкой. Саша незаметно взял Марину под руку, она чувствовала, как подрагивает его локоть, и знала, что Саша хочет ее обнять, но не решается. Он рассказывал, что работы у него теперь стало предостаточно, что в деньгах он нужды не знает… Но не хвастался, а просто рассказывал, то и дело поглядывая на Марину с прежней трогательной робостью.

– Строителям теперь раздолье, – говорил он. – Если, конечно, квалифицированные и непьющие. Хоть у нас в Орле, хоть, говорят, и в Москве. А я, знаешь, люблю, когда возможности. По мне, так ничего, если и трудности временные, лишь бы перспективы были.