Согласилась бы. Потому что Лапка…
Она покрепче обняла дочку и наконец-то заснула.
* * *
Об их встрече можно было бы написать святочный рассказ в духе Лидии Чарской. О том, как жила-была маленькая девочка Лапка, которая больше всего на свете хотела, чтобы у нее была мама. Собственная Лапкина мама умерла, рождая девочку на свет, но ей в этом никто не признался. Лапка была уверена, что мамочка просто куда-то уехала, но однажды непременно вернется. Дома оставалась только одна мамина фотография: маленькая, нечеткая, но Лапка часто смотрела на нее и представляла, какая она – ее мама? Судя по неохотным и скупым рассказам отца, мама была высокая, с густыми русыми волосами и серыми глазами. На улице Лапка засматривалась на всех молодых и высоких русоволосых женщин, заглядывала в их серые глаза и ждала: вот сейчас эти глаза улыбнутся в ответ, вот сейчас незнакомая женщина радостно воскликнет: «Лапка! Это ты! Я тебя сразу узнала!» – и мама вернется.
Лапка очень горевала, когда они с отцом переехали в Нижний Новгород. После подмосковного поселка Дубровного, где Лапка жила у няни Кати, город показался ей слишком большим и шумным. И без няни Кати было плохо, потому что папа ничего не умел, у него убегало молоко и пригорала каша, яйца он варил только вкрутую, а Лапка любила только всмятку, от крутых у нее болел живот… Но это ничего, это ерунда, гораздо хуже, что теперь их не смогла бы найти мама! Например, она приедет в Дубровный, начнет ходить по улицам и искать свою дочку, но как же ее найдет, если Лапки там нет? Конечно, няня Катя сто раз дала Лапке честное слово, что она сразу скажет маме, где ее дочка, чтобы та могла приехать в Нижний, но Лапка почему-то в это не очень верила: няня Катя была такая забывчивая! Она даже в магазине умудрялась забывать покупки. Заплатит за хлеб или колбасу – и забудет все это на прилавке. Хорошо, если продавщица напомнит. А если нет? Папа ей всегда говорил: «Катерина Петровна, вы помните, что я вам говорил относительно Лапки? Не поощряйте ее фантазий! Смотрите, не забудьте!» – и лицо у него при этом было такое недовольное…
И еще было плохо, что папа сразу отдал Лапку в детский сад, где все друг на дружку орали как сумасшедшие, что дети, что воспитатели. К вечеру у Лапки начинала болеть голова, она садилась в уголочке и тихо плакала, не в силах дождаться той минуты, когда придет папа и заберет ее отсюда. Но вот он появлялся (иногда очень поздно, когда всех детей уже разбирали, Лапка оставалась одна со сторожем), а лучше не становилось. Папа всегда молчал, он не любил рассказывать сказки и читать их Лапке не любил, он покупал ей кукол, много новых кукол, но они ведь тоже молчали, все время молчали! Только видик не молчал. Вечерами Лапка смотрела мультики, потом ужинала невкусной кашей и ложилась спать. Иногда среди ночи она просыпалась оттого, что было страшно, ей хотелось позвать маму, но тут же она вспоминала, что мамы нет, она еще не нашла свою дочку и, может быть, никогда не найдет…
Но она ее нашла!
Нина в тот вечер возвращалась домой около девяти: у нее была вечерняя группа. В школе она работала только на полставки, денег не хватало, вот и устроилась в Доме культуры речников вести кружок рисования и лепки. Здесь ей по-настоящему нравилось, вот только дважды в неделю приходилось возвращаться поздно, уже в темноте. Ну и что? В конце концов, никто ее дома не ждал, она была сама себе хозяйка, хоть в два часа ночи заявляйся, кому какая разница?
Автобусы в это время уже ходили плохо, Нина долго дрогла на остановке (стоял на редкость ветреный май); наконец появился 61-й, набитый под завязку. Однако Нина умудрилась не только войти в заднюю дверь и ввинтиться в середину, где всегда свободнее, но и плюхнуться на чудом освободившееся сиденье, ловким поворотом обойдя какого-то ярого ветерана. Ничего! Не такой уж он немощный, вполне справный мужик, небось дома еще вовсю за своей бабкой ухаживает. Постоит. И вообще, он пенсионер, дома сидел целый день, куда поперся на ночь глядя? А она с утра на ногах, да еще угораздило надеть новые, еще не разношенные туфли… Никакому ветерану не пожелаешь такой участи! И потом, женщина она или не женщина, в конце концов?
Дядька уже утратил интерес к таким тонкостям, и если не сводил с Нины жгучего взора, то вовсе не из-за ее принадлежности к слабому полу и уж точно – не по причине неземной красоты. Нина отвернулась от ненавидящего взгляда и уставилась в окошко. Автобус медленно вползал на площадь Минина, фигура ветерана страдальчески моталась в темном стекле, и Нина закрыла глаза, чтобы какое-нибудь угрызение совести не прокралось ненароком в ее сердце. Так, в полудреме, она миновала всю Варварку, площадь Свободы, а как только отъехали от оперного театра, послышался злой старческий голос:
– Женщина, уступите место мужчине с ребенком!
Нина оглянулась, не поверив своим ушам. Точно, злопыхатель-ветеран обращался именно к ней, хотя на ближних сиденьях вовсю отдыхали молодые кожаные люди, сонными, незрячими взорами окидывая высокого мужчину с девочкой на руках и делая вид, что его вовсе не существует. Девочка крепко спала, оттягивая руки отцу. Автобус тряхнуло, мужчина споткнулся, с трудом удержался на ногах…
Нина привскочила:
– Садитесь, пожалуйста. Извините, я вас не видела…
– Не видела она! – громко возмущался ветеран. – Расскажи кому-нибудь другому! Глазки закрыла – вроде спит. Совесть твоя спит! Нахалка!
Нина сконфуженно взглянула на парня с ребенком – и встретила сочувственную улыбку.
– Ничего, ничего, сидите, – сказал он негромко. – Вы же тоже устали, я вижу. Но, если не трудно, возьмите дочку на руки.
– Давайте! – радостно согласилась Нина и приняла спящую девочку на колени.
Ветеран, возмущенный тем, что «нахалка» осталась-таки занимать сиденье, издал шипение сродни змеиному и полез, расталкивая людей, к двери. То ли признал свое поражение, то ли время пришло ему выходить.
Нина мгновенно забыла о его существовании, всецело занятая тем, чтобы устроить девочку поудобнее. Однако та уже сама прижалась к ней, положила голову на плечо, стиснула двумя руками Нинин палец и, невнятно выдохнув: «Мамочка…» – снова погрузилась в сон.
Нина покосилась на ее отца. Он смотрел хмуро. Наверное, ему было неприятно, что дочка, пусть и во сне, называет мамой совершенно постороннюю женщину. Наверное, он ревнует.
Нина отвернулась к окну, но продолжала видеть в темном стекле его неприветливую бородатую физиономию. Она опять закрыла глаза и всецело отдалась этому незнакомому ощущению детской, теплой тяжести на коленях.
Ей было уже двадцать четыре – самое бы время завести ребенка. Но он все почему-то не заводился. Вот странно: Нина совершенно не комплексовала оттого, что не замужем и даже любовника у нее нет, не чувствовала себя ущемленной в компании подружек, которые являлись со своими «половинами» и гордо демонстрировали их, словно новые платья или шубки. А вот когда то у одной, то у другой знакомой девчонки, бывшей одноклассницы или однокурсницы, рождался ребеночек, Нина ощущала прилив такой острой зависти, что несколько дней чувствовала себя больной. При этом замуж ей не хотелось совершенно! Вот если бы как-нибудь ухитриться родить без мужа… В принципе дело нехитрое, но, оставшись одна, потеряв родителей, Нина не находила в себе сил на такой антиобщественный подвиг. И зарабатывает она не бог весть что. А если сократят ставку руководителя кружка в Доме культуры, о чем поговаривают уже второй месяц? И вот-вот выйдет из декрета штатная преподавательница рисования, которая была в отпуске по уходу за ребенком, Нину-то взяли в школу на ее место временно… Она, конечно, устроится куда-нибудь еще, но об этом просто рассуждать, пока она одна, а если на руках окажется крохотное, беспомощное и совершенно неразумное существо?
Вот этой девочке, что дышит Нине в шею, уже, наверное, лет пять, с ней вполне можно разговаривать как со взрослой, ей можно объяснить, куда и зачем уходит мама, ее даже можно ненадолго оставить одну дома, уговорив не плакать, мамочка, мол, скоро вернется и принесет тебе конфетку. Или что-нибудь в этом роде.
