Литмир - Электронная Библиотека

— Король! — раздался зычный голос, и четверка поспешно отошла в сторону. Все толпившиеся в спальне поспешили в Большой кабинет, перед причастием королева-мать пожелала побыть без свидетелей с сыновьями, с каждым по очереди. Спальня опустела, и король остался с матерью наедине.

Встреча так затянулась, что это вызвало если не беспокойство, то по крайней мере любопытство. Маршал Грамон, которого Сильви не видела со времени «дела Фуке» и который, казалось, теперь тщательно ее избегал, теперь приблизился к ней как ни в чем не бывало.

— Вы как будто посвящены в тайны богов, герцогиня. Известно ли вам, о чем так долго беседуют королева-мать и ее сын?

— Я — придворная молодой королевы, господин маршал, а не королевы-матери. Если это вас так беспокоит, обратитесь со своим вопросом к самому королю. Вы так старались занять место среди его приближенных, что от вас он ничего не станет скрывать.

Он бросил на нее смущенный взгляд, и его крупный нос приобрел багровый оттенок.

— Как вы ко мне несправедливы! Я надеялся, что со временем…

— Время не властно над дружбой, господин маршал. Пусть Фуке остается изгнанником и узником, мне он по-прежнему дорог.

— А я? Разве я не был вашим другом?

— Были, но слишком давно, и мне удивительно, что вы по-прежнему об этом вспоминаете. Насколько я знаю, не я потребовала, чтобы вы удалились. Скорее это работа вашей верной советчицы Осмотрительности и ее кузена, Образцового Царедворца.

— Кто бы подумал, что вы так жестоки! Значит, вы забыли, как…

Сильви замахала веером, словно учуяла неприятный запах.

— Прощать я еще способна, но забывчивостью не страдаю. Я не забываю ни хорошего, ни дурного. Вы стремились превратить меня в свою любовницу и теперь, когда жена вас покинула, снова, возможно, вознамерились на мне жениться?

— Ноя…

— Остановимся на этом, прошу вас! Позвольте мне высказать вам соболезнования, и пойдемте каждый своей дорогой. Надеюсь, они не пересекутся.

Задохнувшись от этих филиппик, вызвавших у госпожи де Шомбер улыбку, маршал все равно был готов продолжать беседу, но ему помешал король, появившийся наконец на пороге спальни. По его щекам катились слезы, сам он был смертельно бледен и настолько походил на призрак, что придворные разом смолкли. Впившись побелевшими пальцами в набалдашник своей трости, он сделал два шага, повернулся, как истукан, к Месье, взиравшему на него, но не смевшему заговорить, и, сделав над собой нечеловеческое усилие, произнес:

— Ступайте к матери, брат мой. Теперь она желает проститься с вами.

Медленно продвигаясь по коридору, образованному расступившимися и почтительно склонившими головы придворными, король добрался до двух женщин и Ла Порта и остановился перед ними. Взгляд его тут же приобрел стальную твердость.

— Госпожа де Шомбер? В последнее время вы редко у нас бываете. Что заставило вас появиться сегодня?

Ярко-голубые глаза женщины, которую называли некогда Авророй и которая до сих пор не утратила права на это прозвище, гневно блеснули.

— Любовь и верность к ее величеству королеве-матери, которые я сохранила до сих пор. Мне захотелось ее увидеть, .

— Она вас звала?

— Нет, государь.

— В таком случае вы, несомненно, будете чувствовать себя гораздо лучше в вашем замечательном Нантей-ле-Одуэн.

Прежде чем ошеломленная Мария нашлась с ответом, Людовик XIV перешел к Сильви.

— Мы желаем с вами побеседовать, госпожа герцогиня де Фонсом. После того как королева, наша августейшая матушка, встретится с господом и получит от него утешение, прошу пожаловать к нам в апартаменты. Что касается вас, господин де Ла Порт, то в вашем возрасте вредно так далеко уезжать в разгар зимы. Полагаю, вам не терпится вернуться в Сомюр?

— Государь…

— Я сказал, в Сомюр!

И король прошествовал дальше с неестественно прямой спиной, обтянутой парчой, не заботясь более о людях, которых только что растоптал, хотя они прислуживали ему с пеленок. Вокруг злополучной троицы уже нарастал шепот, ближние старались отойти подальше, словно монаршая немилость способна передаваться, как зараза.

Мария де Шомбер высокомерно оглядела придворных, презрительно хмыкнула и молвила, беря Сильви под руку:

— Уйдем, дорогая! Нам здесь больше нечего делать. Идемте, Ла Порт.

— Вам обоим придется меня подождать, Мария, — ответила Сильви. — Я должна остаться, ибо король соизволил предложить мне аудиенцию. Сядьте в мою карету и подождите там.

— Я не оставлю вас одну в этом дворце!

— Она будет не одна! — вмешался д'Артаньян, все видевший и слышавший. — Я останусь с госпожой герцогиней и провожу ее к королю, когда наступит время.

Сверкая глазами и топорща усы, он подал Сильви руку и покинул с ней Большой кабинет. Однако уже в прихожей им пришлось остановиться, апартаменты поспешно пересекла Мария-Терезия, чтобы принять в дверях дворца евхарстию, доставленную из Сен-Жермен-л'Оксеруа. Весь Лувр замер, пока у изголовья умирающей присутствовал сам господь. Король возвратился к матери.

Ждать пришлось долго. Наконец из глубин апартаментов донесся звон колокольчика у большой золотой дароносицы, потом — щелканье каблуков сменяющейся стражи. Процессия, возглавляемая погруженной в молитву королевой, достигла Большой лестницы и стала величественно спускаться. После этого король вернулся к себе. Д'Артаньян снова подал Сильви руку:

— Идемте!

Она попыталась воспротивиться:

— Полно, друг мой! Я нисколько не сомневаюсь, что мне уготована немилость. Представ перед королем вместе со мной, вы бросите на себя тень. Король может вам этого не простить.

— Он меня хорошо знает, госпожа, и ему известно, что моя преданность ему началась с его рождения и угаснет вместе со мной, однако распространяется не только на него, но и на тех, кого я… словом, на моих друзей. К тому же, если он меня не поймет, то я готов нести всю тяжесть последствий немилости.

Взгляд, которым она его удостоила, был полон восхищения и признательности. Как же милостив господь, позволяющий опереться в трудную минуту на столь великодушного человека, храбреца из храбрецов, с беззаветной преданностью предлагающего ей укрытие от бури, уже обрушившейся на Марию и Ла Порта. Буря эта непременно затронет и ее, если верны ее догадки относительно причин королевского гнева…

Готовясь предстать перед королем, д'Артаньян не выпустил руку Сильви, а всего лишь объяснил главному камергеру, что останется здесь до конца аудиенции, чтобы самолично проводить герцогиню либо до ее кареты, либо к королеве — в зависимости от исхода беседы.

— И не утверждайте, что я должен поступить иначе, — закончил он, обращаясь к спутнице. — Мне неведома цель вашей встречи с его величеством, но если он полагает, что ему есть в чем вас упрекнуть, то он сильно ошибается!

Прежде чем они вошли в королевский кабинет, оттуда выскользнул Кольбер. Он поприветствовал Сильви с безупречной учтивостью, однако ей не понравились его сардонически суженные глазки. Сердце сжалось от тревоги. Она понимала, что довольная ухмылка Кольбера сулит ей недобрые вести.

— Госпожа герцогиня де Фонсом! — объявил камергер.

Людовик XIV стоял спиной к двери, глядя на большой портрет отца кисти Филиппа де Шампеня, освещенный двумя монументальными канделябрами с толстыми свечами, колеблющееся пламя которых, казалось, оживляло изображение Людовика XIII; сын смотрел на отца так, словно видел впервые. Только треск огня в камине нарушал гробовую тишину, которую Сильви, присевшая в глубоком реверансе и не осмелившаяся подняться, уже через минуту сочла невыносимой. Однако о том, чтобы заговорить первой, нельзя было и помыслить…

У нее уже ныли колени, когда король резко обернулся, заложив одну руку за спину, а другой теребя кружевной галстук, и уставился на приглашенную даму.

— Встаньте, мадам.

Голос короля был сух, тон резок. Он не предложил Сильви сесть, но уже сама возможность выпрямиться принесла ей облегчение. Она глубоко дышала, ожидая, что он начнет разговор. Ожидание оказалось недолгим.

57
{"b":"3175","o":1}