Персеваль, всегда поддерживавший добрые отношения с людьми из «Газетт» — сыном и внуком Теофраста Ренодо, аббата, всегда интересовавшегося последними сплетнями, — утверждал, что муж посещает сомнительные таверны и привержен возлияниям, а посему не советовал Сильви поддерживать отношения, не сулящие ничего хорошего.

Сперва Сильви сопротивлялась, полагая, что остается в долгу перед маркизой, помогавшей Франсуа освобождать Филиппа. Но Персеваль настаивал, «Вы полностью с ней расплатились! К тому же эта женщина преследовала собственные цели, вспомните, как ей хотелось отогнать от своего папаши красавицу де Базиньер! Когда ей подвернулся герцог де Бофор, она поспешила этим воспользоваться, оказать услугу принцу крови, пусть и по побочной линии, — это редкое везение!»

Co временем Сильви согласилась с правотой крестного и стала держать на расстоянии не в меру резвую маркизу, дважды посетив в ее обществе больницу. Тем не менее она не могла не признавать изящество и щедрость, с которыми молодая женщина помогала страждущим. Делалось это так картинно, что наверняка было лишь способом понравиться герцогине.

— Надеюсь, — сказала Жаннета в заключение, — она в конце концов поймет, что вы ею брезгуете. Я со своей стороны буду этому всячески способствовать.

Сильви улыбнулась и молча поднялась к себе. Она решила написать письмо крестной матери Мари, милой Отфор (к ее немецкой фамилии «Шомберг» она так и не привыкла), изложив происшедшее. Время оказалось не властно над дружбой двух женщин, Сильви по-прежнему доверяла ей, другой Марии, свои тревоги и старалась следовать ее советам.

Через час конный курьер выехал в Нантей, а госпожа де Фонсом вернулась в Лувр, к Марии-Терезии, чье поведение в эти критические часы вызывало у нее умиление, королева посвящала королеве-матери все свое время, свободное от молитв. Чувствовалось, что она старается окружить несчастную больную истинной нежностью и провести с ней каждую отпущенную господом минуту.

Первое письмо Персеваля, которого Сильви ждала с огромным нетерпением, пришло не скоро. Сильви уже беспокоилась, не стряслось ли с крестным какое-то несчастье. Однако содержание письма успокоило ее и объяснило причину задержки, Персеваль не хотел писать до тех пор, пока не выведает, где находится беглянка.

Сначала он надеялся, что, желая получше замести следы, Мари все же переоделась в простую одежду и села в лионский дилижанс, чтобы сменить его после на дилижанс до Марселя, Экса и так далее, но эта надежда испарилась, когда Персеваль догнал дилижанс на второй по счету станции. На всем пути он справлялся о молодой даме, путешествующей в карете, даже по реке, так как полагал, что Мари, зная о неминуемой встрече с Бофором в Тулоне, не будет слишком торопиться. Где ему было догадаться, что впереди него скачет с десятичасовой форой молодая смелая всадница…

— До чего же глупы эти мужчины! — всплеснула руками госпожа де Шомбер, которая приехала к подруге на улицу Кенкампуа, когда та получила первое письмо. — Им ни за что не придет в голову, что девушка, мечтающая о славе и подвигах, как моя крестница, начитавшаяся рыцарских романов, станет вести себя по примеру любимых героинь! К тому же крестница отличается недюжинным умом. О чем еще он пишет? Наверняка в этом длинном письме можно найти много занимательного!

Она не ошиблась. Взять хотя бы изложение невзгод путешественника, у его почтовой кареты — нового и еще несовершенного средства передвижения — сломалась ось в глубокой рытвине в окрестностях Макона, вследствие чего бедняге пришлось пересесть в более тихоходный, зато надежный транспорт. О том, чтобы продолжить путь верхом, не могло быть речи из-за почечной колики, начавшейся из-за поломки экипажа. Мари уже два-три дня находилась в Тулоне, а мучающийся болями Персеваль только приближался к городу. Девушка не теряла времени, о чем Персеваль, поспешивший в Арсенал, откуда Бофор не выходил, узнал незамедлительно. Бофора уже сутки трясло от негодования, и он оказал Персевалю де Рагнелю соответствующий прием.

— Теперь еще и вы? Вы что, назначили здесь семейную сходку? — загрохотал он. — Полагаю, за вами следует сама госпожа де Фонсом?

Однако Персеваль был не из робкого десятка, его нельзя смутить криком, тем более что крикуна он знал еще малым дитятею.

— Госпожа де Фонсом осталась в Париже, хотя, конечно, пребывает в сильном волнении. Она передала мне письмо, которое…

— Давайте!

Посланник без лишних слов исполнил приказание и стал с любопытством следить, как меняется выражение лица герцога под влиянием чувств, вызываемых чтением. Гнев сменился улыбкой, улыбка — грустью, грусть снова была потеснена гневом.

— Благословение… Она передала с вами свое благословение! — Он взволнованно скомкал письмо. — Она тоже хочет, чтобы я женился на этой сумасшедшей! А ведь она знает, как я люблю ее, Сильви!

— У вас нет никакого права сомневаться в ее любви. Однако она — мать, готовая ради счастья дочери на любые жертвы…

— Я еще не готов, хотя придется…

— Так вы собираетесь… жениться на Мари? — пробормотал Рагнель, пораженный быстротой, с которой девушка добилась своего.

— Экий вы быстрый! Просто мне пришлось дать ей слово дворянина. Вы не представляете, какую сцену мне пришлось пережить вчера прямо здесь…

Накануне вечером, вернувшись с верфей, где он наблюдал за постройкой нового судна и ремонтом шести старых, Бофор был вынужден принять посетителя, доложившего о себе как о «шевалье де Фонсоме». Для того, чтобы пробиться к адмиралу, посетителю пришлось назвать свое имя многочисленным караулам, сторожившим старый арсенал, возведенный Генрихом IV, благодаря которым Фонсом чувствовал себя здесь, как у себя дома. Обнаружив, что «шевалье» — это Мари, переодевшаяся мужчиной герцог был немало удивлен. Но еще больше его удивил излучаемый ею радостный свет.

«Я приехала, чтобы еще раз признаться вам в любви! — заявила она прямо с порога. Еще не оправившись от изумления, он запротестовал, сперва слабо, но она перебила его: — Здесь не место для споров и уверток. Предупреждаю сразу, я полна решимости стать вашей женой».

— Я хотел было, — продолжил свой рассказ Фрасуа, — обратить это неслыханное заявление в шутку, но было не до шуток. Ее личико было настолько серьезно, что это не могло не произвести на меня впечатления. Выхватив из-за пояса кинжал, она приставила острие себе к горлу молвила, что, если я не дам обещание взять ее в жены, с покончит с собой у меня на глазах. Мы были с ней одни, так как она потребовала «встречи без свидетелей ввиду важности дела»… Помощи ждать неоткуда. Меня покинула охота смеяться, так как в ее глазах я читал решимость полнить обещание. «В вашем распоряжении всего десять секунд, — поторопила она меня. — Поклянитесь, не то…

Для пущей убедительности она кольнула себя кинжалом я увидел капельку крови. Поняв, что она готова идти конца, я лишился рассудка. Она уже начала отсчет: «I два, три, четыре, пять, шесть…» На счет «семь» я сдался и поклялся на ней жениться… Чертовка улыбнулась, убрав кинжал в ножны и сказала, что с самого начала во мне не сомневалась и что мне не придется сожалеть о своем обещании, потому что она сделает все возможное и невозможное, чтобы дать мне счастье. «Перво-наперво я рожу вам детей, чего не сумела сделать моя матушка»…

— Это было уже слишком. Давая клятву, я думал о Сильви, которая возненавидела бы меня на всю жизнь если бы ее дочь из-за меня наложила на себя руки. Я сказал что свадьба — дело будущего, что о ней не может речи перед военной кампанией, в которой мне предстоит сражаться с берберским беем Хассаном — перебежчиком португальцем, адмиралом Алжира. Это будет таким затяжным делом, что она может спокойно возвращаться в Париж. Она отказалась, настаивая, что вернется только замужней и что ее не смутит, если для достижения этой прекрасной цели ей придется задержаться здесь на год, а то и на два. Я в ответ напомнил ей, что для брака требуются еще разрешения короля и ее родителей, то есть матери и брата, являющегося теперь главой семьи. На это она лишь улыбнулась — ведь она отлично знает, что Филипп будет счастлив, если я стану его зятем! Ждать его разрешения пришлось бы недолго, скоро он возвратится из Сен-Мандрие, куда я отправил его для инспекции фортификаций. Вот как обстоит дело на эту минуту, милейший Рагнель. Согласитесь, что я угодил в капкан, как последний кролик. Надо же было оказаться таким простаком!