И он громогласно расхохотался, стискивая капитану руку.
— Пощадите, монсеньер! Вот это силища! А голос? Хотите подтолкнуть мирных жителей на бунт?
— Нет-нет, вы уж не сердитесь. Просто привычка громко отдавать приказания, стоя на капитанском мостике.
Он повернулся к Сильви, но та его уже не видела и не слышала. Мать и сын крепко обнялись и стояли молча, слишком взволнованные, чтобы говорить. Радость Сильви была настолько велика, что она боялась потерять сознание от счастья; по ее щекам градом катились слезы, уже вымочившие плечо сына.
Д'Артаньян и Бофор подождали, пока они придут в себя, после чего Бофор молвил негромко:
— Он уже перерос вас…
Так оно и было. За три года Филипп поразительно возмужал, ему можно было дать гораздо больше его шестнадцати лет. Да и было в кого пойти высоким ростом. Но за исключением роста — к тому же и Жан де Фонсом отнюдь не был коротышкой — да синих глаз ничто не позволяло догадаться, кто его настоящий отец. Каштановые волосы с несколькими светлыми прядями, скуластое лицо и улыбка — все это он позаимствовал у матери.
— Какого прелестного юношу вы мне возвращаете, Франсуа! — воскликнула она и чуть оттолкнула сына от себя, чтобы лучше его рассмотреть.
— Нет, не возвращаю, моя дорогая, а всего лишь одалживаю на время. Послезавтра мы отбываем в Тулон, где в доках стоят мои корабли, нуждающиеся в ремонте перед следующей кампанией.
— Проделать такой путь — и пробыть считанные часы?
Он заглянул ей в глаза, выразив этим взглядом всю свою любовь.
— Одного мгновения счастья бывает достаточно, чтобы потом вспоминать его целую вечность и тем довольствоваться… Еще мне предстоит встреча с болваном Кольбером, вознамерившимся отнять у меня флот из-за неудачи в Джиджеле, где не были выполнены мои приказы — наверняка по вине шпиона, затесавшегося в ряды моих моряков. Кольбер замыслил превратить меня в губернатора Гиенни, в землевладельца! — Тон Франсуа свидетельствовал лучше всяких слов о презрении моряка к оседлой жизни. — Ничего, я дойду до короля! Флотоводцем я стал по его повелению. При чем здесь Кольбер или кто-то еще? Постараюсь, чтобы он перестал мне вредить. До свидания, капитан! Дорогая Сильви…
Не дав ей времени на ответ, он уколол ей щеку усами, прыгнул обратно в карету и крикнул кучеру:
— Пошел!
Двор мгновенно опустел. Д'Артаньян тут же сел на коня и уехал следом за Бофором. Сильви оглянулась на сына, но тот уже попал в объятия Жаннеты, после которой наступила очередь всех слуг, поспешно собранных Беркеном. Все громко шмыгали носом, отчего не могла не пострадать его обычная величавость. Выступив вперед, управляющий произнес, борясь с волнением:
— Слуги господина герцога с великой радостью приветствуют его возвращение. Для нас это великий день… вернее, ночь.
Филипп, растроганный не меньше его, стиснул ему руки, расцеловал Жаннету, сказал доброе словечко каждому из присутствующих, знавших его с младенчества.
— А теперь, — заявил он, широко улыбаясь, — я бы перекусил, а, главное, выпил хорошего вина! Последнюю смену лошадей мы сделали в Мелене, и я продрог до костей!
Его желание было исполнено без промедления. В эту ночь Сильви не удалось сомкнуть глаз. Уговорив Филиппа лечь отдыхать в спальне, приготовленной для него уже не одну неделю тому назад, где оставалось всего лишь зажечь свечи и камин, она осталась с Жаннетой в углу своей спальни, чтобы обменяться с ней, старой своей подругой, впечатлениями о возвращении Филиппа, которого та любила не меньше ее. Обе были поражены происшедшей с ним переменой, ведь в глубине души они по-прежнему считали его маленьким мальчиком, доверенным некогда заботам единственного на свете человека, способного уберечь его от смертельной опасности в лице зловещего Сен-Реми. Теперь же перед ними предстал юноша с изменившимся голосом, даже с полоской над верхней губой — намеком на будущие усы…
— Скоро он станет взрослым мужчиной, — прошептала Жаннета, — а мы и не видели, как он рос…
— А ведь верно! В своих письмах аббат Резини — он вывихнул ногу, сходя с корабля Бофора, и был вынужден остаться в Тулоне — твердил только о его уме и успехах, а также пел дифирамбы герцогу де Фонсому, который «заменил ему отца», однако даже словечком не обмолвился о том, как он вытянулся!
— Ничего удивительного, когда видишься с кем-то каждый божий день, не замечаешь даже таких изменений. Совсем скоро юным герцогом завладеет какая-нибудь красотка мадемуазель…
— Женщина? Да, несомненно, но он уже оказался в плену у силы, оставляющей позади чары любого хорошенького личика. Эта сила поступит с ним так, как ей будет угодно… Зовется она морем. И, конечно, страстью к сражениям…
Она хотела добавить, «как у его отца», но в последний момент сдержалась, словно Жаннета ничего не знала, полагая, что молчание — лучшая могила для тайны. А ведь отдавая сына отцу, она и представить себе не могла, что они так подойдут друг другу! Бофор стал для Филиппа и отцом, которого он никогда не знал, и героем, о котором мечтает любой мальчишка. Только что, поглощая импровизированный ужин, поданный матерью, он отвечал на все ее вопросы, но во всех его ответах маячила тень Франсуа. В конце концов Сильви не удержалась и спросила:
— Ты его очень любишь, да? Не спрашивай, о ком я. О монсеньере Франсуа!
Он расплылся в восторженной улыбке. То был наилучший из всех возможных ответов. Филипп был еще слишком молод, чтобы уметь скрывать свои чувства.
— Это так заметно? Да, люблю и восхищаюсь им. Это необыкновенный человек, превосходящий всех отвагой и великодушием. А еще с ним можно говорить о вас. Он много рассказывал о вашем детстве. Одного не пойму, почему вы так и не поженились?
— Если он столько тебе порассказал, то ты должен знать, что мне недоставало знатности, чтобы составить партию для принца крови, даже побочной линии. Вандомы женятся только на принцессах…
— Покойная герцогиня де Меркер, его невестка, кажется, не была принцессой?
— Она была племянницей Мазарини, всесильного министра. Это превосходило все остальные соображения. К тому же наша связь была всего лить дружбой. А потом я повстречала твоего отца…
— О нем он тоже рассказывал, но реже, чем о вас. Мне кажется, вы ему бесконечно дороги — больше, чем родная сестра…
— Ты еще слишком молод, чтобы в этом разбираться. Иди спать, это тебе совершенно необходимо. Вернемся к разговору завтра.
Несмотря на ликование, Сильви дала себе слово всячески избегать щекотливой темы все те часы, которые сыну предстояло провести с ней рядом. Лучше его слова останутся у нее в сердце, и она будет вспоминать их в моменты одиночества или тревоги…
Заметив, что Жаннета, разомлевшая от жары и усталости, клюет носом, она потрясла ее за плечо.
— Иди отдыхать! Мне не хочется спать. На заре я пошлю человека к господину де Рагнелю и в Пале-Рояль , предупредить Мари.
Жаннета повиновалась. Оставшись одна, Сильви стала размышлять над оброненной Бофором фразой: «…наверняка по вине шпиона, затесавшегося в ряды моих моряков». Сейчас, среди ночи, смысл этой фразы ее ужаснул. Кто этот человек? Откуда Бофор знает, что он служит Кольберу? Возможно ли, чтобы это был Сен-Реми? Ведь во время схватки Бофора и подлого шантажиста на кладбище Сен-Поль было слишком темно, чтобы герцог запомнил его внешность, а значит, узнать его он никак не мог. С другой стороны, на борту находился и Филипп, а он-то обладал зорким глазом, живым умом, цепкой памятью и наверняка опознал бы своего обидчика. А главное, юноша предстал перед матерью живым и невредимым, хотя, казалось бы, в пылу сражений недруг имел немало возможностей его погубить…
Мало-помалу она успокоилась, хоть и не отказалась от намерения потребовать у Бофора дополнительные разъяснения. То, что недруг, вынырнувший однажды из небытия, на протяжении трех лет не подавал признаков жизни, выглядело весьма странно. Персеваль объяснял это страхом перед королем, который день ото дня прибирал к рукам все больше власти, даже Кольбер, пусть и не отказавшийся от поддержки этого темного субъекта, должен был это учитывать, чтобы добиться осуществления своих далеко идущих амбиций.
