— Казалось бы, в его плачевном состоянии надлежит заботиться о спасении души, а не о толщине кошелька.

— Сие правило действует в отношении нормальны, людей, как вы да я, тогда как его преосвященство ныне более, чем когда-либо, озабочен богатством. Видели бы вы, как он бродит по залам своего дворца или по своим покоям в Лувре, опираясь на палку, со слезами на глазах! Во время, свободное от притеснения моего брата, он посвящает прощанию с благами, которые копил всю жизнь, чтобы рано или поздно — теперь уже скорее первое — с ним расстаться. Представляете, он при этом рыдает! От такого зрелища и скончаться недолго… со смеху, разумеется.

— Вряд ли это может всерьез угрожать господину суперинтенданту. Уж он-то давно знаком с алчностью кардинала.

— Несомненно, но новизна состоит в том, что теперь его преосвященство невозможно застать без Кольбера, тот вечно вылезает из какой-нибудь щели, вооруженный очередным меморандумом. Совершенно невыносимая ситуация! Пора бы Создателю поторопиться да призвать кардинала к Себе на небеса, иначе Кольбер совсем его доконает.

— Видимо, вы возлагаете надежду на то, что молодой король проявит больше внимания к конкретным делам?

— Да, возлагаю. Ввиду своей молодости король прислушивается к своей матушке, а она благоволит моему брату, умеющему убеждать. Быть ему премьер-министром?

Персеваль завидовал уверенности аббата Базиля, но сам ее не разделял. Относясь к Никола Фуке с уважением и симпатией, он, тем не менее, опасался, как бы его блестящие достоинства не выглядели в глазах мрачного Кольбера недостатками, и не ждал от их соперничества ничего хорошего. Тем не менее встреча с Базилем оказалась полезной, аббат был именно тем человеком, который мог оказать настоящую помощь, и Персеваль радовался, что ему удалось избавить и без того занятого суперинтенданта от лишней обузы.

На следующий день господин де Сен-Реми явился в дом Фонсомов строго в назначенный час. Шагая следом за лакеем в черно-зеленой ливрее с серебряным шитьем, он стрелял глазами во все стороны, словно пытаясь оценить богатства, собранные в этом благородном жилище. Выражение его лица не понравилось бы здешним обитателям, если бы они видели его сейчас. Путь его лежал в библиотеку, где трудами покойного маршала были собраны литературные раритеты, составлявшие главную радость Персеваля. Тот как раз знакомился с каким-то документом из архива грамот, когда в двери появился гость. Судя по приветствию, последний не испытывал ни малейшей робости. С ви предложила ему присесть, представив своего крест и Сен-Реми с достоинством опустился в кресло.

Во второй раз он понравился Сильви ничуть не больше, чем в первый, хоть и передвигался с несомненной цией и обладал немалым магнетизмом. Тем не менее не было пока причин обходиться с ним невежливо.

— Итак, сударь, в чем состоит важность дела, принудившая вас следовать за мной до самого Лувра?

Господин с Островов пришел в замешательство и ответил не сразу. В конце концов, он обнажил в улыбке превосходные зубы и молвил:

— Речь идет о довольно старой истории, госпожа герцогиня. Возможно, вы сочтете ее банальной, однако меня она чрезвычайно важна, ибо от вас, от вашего отношения, зависит ее счастливый или неудачный к Дело в том, что я имею честь приходиться вам деверем.

Сюрприз и впрямь вышел знатный. Сильви инстиктивно перевела взгляд на Рагнеля. Тот перестал свертывать пергамент и застыл. Сильви взяла себя в руки и посмотрела на посетителя так спокойно, как сумела.

— По всей видимости, вы допускаете ошибку сударь, — проговорила она холодно. — Это совпадет фамилий, не более того. Мне неизвестно, чтобы у моего покойного супруга существовал брат.

— Старший брат, с вашего позволения. Спешу пояснить, что сам он никогда этого не знал. Повторяю, история старая. Сами знаете, юношеские увлечения, плохо кончающиеся, но оставляющие последствия…

Персеваль рассудил, что настало время, присоседился к разговору.

— Насколько я понимаю, сударь, вы — бастард.

Посетитель издал такой тяжкий вздох, что со стен чудом не посыпалась штукатурка.

— Можно назвать это и так, хотя я не должен стать. Когда покойный маршал был еще полон сил и титул маркиза д'Отанкура, доставшийся позднее его сыну, он испытал сильное увлечение моей матерью. Она была красавицей, но, увы, относилась к слишком мелкому булонскому дворянству. Когда она забеременела, он по примеру Генриха IV, поступившего так же в отношении мадемуазель д'Антраг, подписал перед уходом на войну обещание, что женится на ней, если ребенок, которого она вынашивает, окажется мужского пола. На беду, отец моей матери, которого у меня язык не поворачивается именовать своим дедом, заметил, в каком состоянии пребывает дочь, разгневался и заточил ее в женский монастырь до разрешения от бремени с мыслью, что родившееся дитя должно исчезнуть, а роженица — выйти замуж за богатого человека, которого он подберет ей самостоятельно. Моя мать не смогла смириться с такой участью и сбежала из монастыря при помощи влюбленного в нее юноши, мечтавшего об Америке. Я родился уже на корабле. Приплыв на остров

Сен-Кристоф, к господину Белену д'Эснамбуку, они поженились. Однако моя мать сохранила обещание женитьбы, которая превратила бы меня в герцога де Фонсома, владельца всего этого…

Завершающие слова были произнесены без гнева, даже ласково, что понравилось Сильви даже меньше, чем более подобающая ситуации вспышка зависти. Персевалю услышанное тоже не пришлось по душе.

— Ваш роман, сударь, любопытен, хоть и банален, но я, по правде говоря, не вижу, чего бы вы могли ожидать от нас. Полагаю, вы не станете подвергать сомнению законность брака покойного маршала Фонсома с мадемуазель де Нель, как и брака покойного герцога Жана с мадемуазель де Валэн, присутствующей здесь?

— Вовсе нет! Но дело в том, что обещание женитьбы, скрепленное честь по чести подписью, — серьезный документ, который должен быть принят во внимание парламентом в случае, если у госпожи герцогини не окажется наследника мужского пола…

— Сразу видно, что вы приплыли издалека, сударь, — не стерпела Сильви. — У меня есть сын!

— Родившийся, увы, уже после смерти вашего мужа. Как видите, я посвящен в курс дела лучше, чем вам представлялось, госпожа. А раз его отец покинул сей мир до его рождения, то признать его он никак не мог. Следовательно, ваш сын может называть себя герцогом де Фонсомом только потому, что его мать — вы.

Сильви почувствовала, что бледнеет. Персеваль понял, что наслушался достаточно. Не отходя от кресла своей крестницы, он указал пальцем на дверь.

— Уходите! Не знаю, какую цель вы преследуете, неся весь этот вздор, зато знаю точно, что мы уже потеряли с вами достаточно времени. Вон отсюда!

Он уже потянулся к звонку, чтобы вызвать лакея, но Сильвн остановила его жестом. Она была удивлена тем, что Персеваль, обычно такой хладнокровный, в этот раз так легко вышел из себя.

— Погодите! Я хотела бы узнать об этом субъекте побольше. Начнем с того, что одно дело — объявить себя обладателем некоего документа, и совсем другое — быть в состоянии его предъявить…

— Если загвоздка только в этом, я рад вам его показать… То есть не сам документ, а его точную копию, поскольку подобную ценность было бы неосмотрительно повсюду носить при себе. Я все подробно скопировал, вплоть до рисунка на зеленой восковой печати.

Сильви мельком глянула на факсимиле и передала его Персевалю.

— Вы называете это точной копией? — проворчал тот. — Откуда мы знаем, что это — не единственное, чем вы располагаете?

— Очень просто, можете оставить ее себе и изучить в мельчайших подробностях, дабы увериться, что это не шутка. Оригинал вы увидите после того, как он окажется у судьи. Впрочем, я ожидаю, что до этого не дойдет…

— Вот именно! — молвила Сильви. — На что вы надеялись, явившись в этот дом? Думали, я скажу, мы крайне удручены тем, что занимаем его вместо вас, и все сделаем так, как пожелает истинный господин герцог? Что я соглашусь предать забвению свою свадьбу в Пале-Рояль, в присутствии короля, королевы и кардинала Мазарини?