Стоп, сказал Лев себе, неприметно стараясь дышать глубже и усмиряя не в меру расходившееся сердце. Тебя возбуждает, когда женщина употребляет инвективную лексику в постели, но сейчас-то ты не в постели ! С чего возбуждаться-то? К тому же эта зеленая – объект для твоих вожделений просто никакой.

И, мстя ей за бесплодные переживания, из-за которых пришлось закинуть ногу на ногу, Лев со всей возможной иронией изрек:

– Трагические? Скорее трагикомические, вы не находите? – Ох, как кстати пришелся этот великосветский оборот – «вы не находите»! Она – писательница, типа, интеллигентка – однако почти что матюгается, а он – черная кость, мент поганый, мусор – как еще там честят милицейскую братию детективщицы (да и детективщики, если на то пошло!) – выражается как английский лорд. – Вы рассказываете, что убить этого человека угрожал детский голос! Но это же, простите… – Лев развел руками. – Вам наверняка почудилось. Кроме того, вы уверяете, что голос этот раздавался со стороны черемухи. Она растет справа от крыльца. Но стреляли-то слева! Вы случайно не знаете, ваш провожатый – не школьный учитель?

– Нет, – растерянно уставилась на него писательница. – А что? Почему вы так решили?

– Ну, я не знаю, – ехидно усмехнулся Лев. – Может быть, он чем-то напакостил деткам, своим ученикам, вот они и устроили на него охоту. Окружили его, окружили и гонят на номера! Вы фантастику любите? Помнится, у Рэя Брэдбери был такой жуткий рассказ, там дети охотились на своих учителей, всех на свете поубивали. Не помню, как называется…

– «Кошки-мышки», – мрачно сказала писательница. – Только там дети охотились не на учителей, а на взрослых вообще, прежде всего – на своих родителей, и вы правильно говорите: всех на свете поубивали. Рассказ, и верно, жуткий. Не знаю, был ли Влад школьным учителем, но я ничего не путаю и мне не почудилось: именно детский голос грозил убить его. А вот стрелял вряд ли ребенок! Очень уж метко.

– А-га… – протянул Лев. – Итак, его зовут Влад? Так какого же, простите, черта, вы мне столько времени голову морочили и клялись, что ничего, ровно ничегошеньки о нем не знаете!

– Каков вопрос, таков и ответ, – огрызнулась писательница. – Вы меня о чем спрашивали? Как фамилия моего провожатого? Но я и в самом деле этого не знаю! Имя он свое назвал, когда начал меня, так сказать, кадрить. Ресторанные знакомства не предполагают перечня анкетных данных. Поэтому я и правда не представляю, как его фамилия, где он живет, женат, разведен или холост, есть у него дети или нет, кому вообще сообщить о том, что случилось…

Писательница вдруг осеклась, потом с силой прижала руки ко лбу и сказала:

– Господи, какая же я дура!

Ну что ж, если человек сам ставит себе диагноз… Лев внутренне усмехнулся.

– Как я могла забыть! – сокрушенно замотала головой Дмитриева. – Это от шока, конечно. Но странно, что никто другой тоже не подумал… Ведь мы приехали из ресторана на машине! На сером «БМВ»! Там наверняка остались какие-то документы, по которым можно узнать его фамилию и адрес! Мне даже кажется, на заднем сиденье лежал пиджак… а в пиджаке, конечно, найдется паспорт, ну а права-то уж определенно!

Лев не раз замечал, что идиотия – болезнь не только врожденная, но и заразная. Правильно – дамочка полная дура. То есть она скорее худая, чем полная, и «круглая дура» о ней тоже не скажешь, но все равно – кретинка. Вот и распространяет вокруг флюиды своей дурости. Причем дама энергетически очень сильная. Она умудрилась оказать одуряющее влияние не только на Саню и на Муравьева, но и на милицейскую бригаду. В самом деле: никому даже в голову не взбрело, что пострадавший притащился в этот роковой дворик не пешком. Но слава богу, что у этой идиотки наступило временное просветление!

– Если есть машина, то где пульт? – спросил Лев, хватаясь за эту незначительную соломинку. – Или ключи?

– Наверное, Влад их выронил, когда свалился со ступенек. Может быть, пульт или ключи где-нибудь около крыльца так и лежат в полыни, их ведь никто не искал в темноте.

Точно, вспомнил Лев, крыльцо и подступы к нему бригада не обшаривала. Долго слонялись по двору, подсвечивая себе фонариками, но ничего не обнаружили, даже гильзу. Так что имеет смысл пойти и пошарить около крыльца прямо сейчас.

Он встал, глядя в окно. Темновато еще, конечно, всего половина четвертого утра. Светать начнет через полчаса, не раньше, а уж пока развиднеется… Но у него больше нет физических сил находиться в обществе этой особы.

– У вас фонарик есть? – спросил он у писательницы.

Она покачала головой:

– Перегорел. Но можно свечку зажечь. А вам зачем?

Лев мученически завел глаза. Детективщица?! Можно представить, какие она там детективы валяет, если задает такие вопросы и забывает о вещах, которые элементарно имеют определяющее значение для расследования.

Свечку зажечь, бог ты мой! Лев представил, какой у него был бы вид в полчетвертого утра – со свечкой в руке шарящего у крыльца этой тихой, сонной «сталинки»! – и даже оскалился от злости. Никто – никто! – из жильцов дома даже носа не высунул на шум, который происходил у крыльца два часа назад, когда подстрелили этого злополучного Влада. Не выглянули даже обитатели боковой квартиры на первом этаже, чьи окошки находились буквально рядом с крыльцом. Ну ладно: выстрела они не слышали, его и писательница почти не слышала, и они с Саней – конечно, пистолет был с глушителем. Ну ладно: спали соседи так крепко, что их не разбудила суета, которую подняли тут врачи и милиция. Кто-то и правда спал, но, по мнению Льва, причина гробовой тишины была куда проще: если и имелись свидетели, они не захотели себе лишних проблем, побоялись связываться с милицией, справедливо рассудив, что каждого из жильцов всяко допросят сегодня днем или вечером на предмет ночных событий, так что зачем по своей воле лезть в неприятности? Но можно спорить на что угодно: если некий типус начнет в тусклом свете занимающегося утра блуждать около их крыльца со свечкой в руке, каждый увидевший это жилец сочтет своим долгом непременно позвонить на улицу Ульянова, в ближайшую психушку!

– Лёвушка, у меня есть фонарь, – сказал Саня. – Причем очень мощный, так что пошарим и наверняка найдем или пульт, или ключи. Только… только я вот еще что хочу сказать – насчет детей. Может, Алёне детский голос вовсе не послышался? Может, этого Влада никакие не ученики, а собственные дети подстрелили? Я тоже тот рассказ Брэдбери читал – давно, конечно. И не фиг на меня так пялиться, Лёвушка, – промолвил Саня с ноткой обиды, потому что друг детства на него и впрямь пялился. – Судя по всему, Влад за свою жизнь опасался. Скажете – нет?

Никто и рта не раскрыл, чтобы возразить. Прежде всего потому, что было совершенно очевидно: подстреленный человек по имени Влад и впрямь за свою жизнь опасался, и очень сильно. Иначе… иначе разве он носил бы под пуловером пуленепробиваемый жилет, который нынче ночью спас ему жизнь, и поэтому Влад оказался не убит и даже не ранен, а только лишь контужен?..

– Алло! Алло, я слушаю!

– Это я. Привет, подруга. Слышала уже, что с нами произошло? Или мне придется обрушить на тебя неприятные новости?

– Слышала…

– Ага, так, значит, он уже у тебя?

– Добрался, да.

– Настроение?

– Ну какое у него может быть настроение?!

– Понимаю. У меня такое же. Хоть плачь, хоть матерись. Ладно, плакать будем потом, а пока позови его к трубочке.

– ……………………!

– Это ты теперь так здороваешься? Живописно… Ну что ж, не повезло… Полный Илья Ильич Обломов.

– Кто?!

– Ладно, забыли. Как тебе удалось оттуда убраться?

– С трудом. Наплел такого, что… Пришлось такси вызывать, сплошное разорение.

– Ладно, кончай на судьбу плакаться, меня этим не проймешь. Цена обговорена, так что мое ты мне отдашь.

– Отдашь… сначала надо найти то, что отдавать!

– Найдем, не сомневайся.

– А что там случилось-то? Почему все наперекосяк пошло, я так и не понял?