— Я должен был во что бы то ни стало заставить ее признаться. Ведь вы мне приказали, монсеньор!

— Я вам не приказывал ничего подобного. Чтобы человек признался, существует множество других способов. Правда, они требуют большей ловкости, чем ваша. А теперь мне в ближайшее же время придется самому отправиться в Шантильи и попытаться загладить последствия вашей невероятной бестактности! И это тогда, когда Ла Порт должен вот-вот заговорить.

Кардинал Ришелье очень редко выходил из себя до такой степени, особенно по отношению к членам парламента. Но он откровенно презирал грубую силу и те промахи, которые иногда становились следствием его распоряжений. Подчиненные редко до конца понимали его далеко идущие замыслы. Да, королеву он ненавидел, но отнюдь не желал ее падения. Кардиналу только хотелось внушить ей благоговейный страх, который заставил бы ее подчиниться его воле. Тогда, покорная суровой дисциплине, Анна Австрийская смогла бы, по своей воле или против нее, составить ту самую пару с королем, которую ей следовало бы составить уже давно. Ришелье хотелось в конце концов подчинить себе эту гордую испанку, так долго бросавшую ему вызов и не прекращавшую плести заговоры против него. А следовательно, и против короля. Но после того как улягутся страсти, ему бы хотелось, чтобы Анна Австрийская подарила королю наследника. Но его величество, к сожалению, больше не спал со своей супругой…

Ришелье вдруг почувствовал себя старым, но он был не из тех, кто причитает по поводу своих нескончаемых забот. Его высокопреосвященство подошел к столику и налил себе несколько капель вина из Аликанте, которому он отдавал предпочтение, взял на руки свою любимую кошку и сел у окна, выходящего в прекрасный сад. Да, очень скоро он поедет в Шантильи. В конце концов, глупость Сегье позволяла ему теперь сыграть роль миротворца при прекрасной испанке. Его высокопреосвященство был отлично осведомлен о том, что все или почти все теперь покинули королеву. И, поглаживая кошку, кардинал уже улыбался…

А в Шантильи продолжалась свистопляска ложных слухов. Поговаривали, что король не только разведется с королевой, но и прикажет арестовать ее и отправить в крепость в Гавре, чтобы там она ожидала высокого суда.

В тот день, когда эта сплетня прозвучала впервые, Мария де Отфор нашла в своем часослове невероятную записку. Невероятную с точки зрения правописания:

«Вы далжно быть устали от жизни взапирти в такую харошаю пагоду. Так прихадити падышать свежым воздухом возле домика Сильви вмести с другой Сильви. Ей тожи нада двигаца. Там всегда прахладна… Даже в три часа…»

Разумеется, никакой подписи, но тон письма и полная безграмотность выдавали друга, которого легко было угадать. Итак, в часы послеполуденной жары, оставив королеву на попечение Стефанильи и мадам де Сенсе, две подруги, прихватив маленькую корзинку, вышли из замка, стоявшего на берегу спокойного пруда. Они направились в лес под тем предлогом, что им необходимо набрать свежей лесной земляники, чтобы постараться пробудить аппетит у их дорогой больной.

«Домик Сильви» представлял собой особнячок в итальянском стиле, окруженный садом. Он стоял на краю небольшой лощины, по дну которой текли два ручейка, соединявшиеся в небольшом мраморном фонтанчике, чья вода падала в пруд.

Это симпатичное здание в прошлом веке построил Франциск де Монморанси, старший сын коннетабля. Своим именем дом был обязан поэту Теофилю де Вио. Его преследовали за его слишком вольные стихотворения и даже грозили сжечь на костре. В этом домике четырнадцать лет назад его прятала молодая и очаровательная супруга последнего графа Монморанси. Ее звали Мария-Фелиция, принцесса Орсини. Она происходила из знатной римской семьи. В ней было столько грации, что несчастный поэт, видевший в ней нимфу лесов, прозвал ее Сильви, влюбился в нее и написал маленький сборник стихов в честь своей благодетельницы.

Как описать мне золотым пером

Прекрасный дом над голубым прудом,

Где добродетель и мечта убежище нашли.

В приюте этом, для меня открытом,

Я прятался от бурь, хоть в мире позабытом

Мои стихи давно уж на костре сожгли…

Мария де Отфор звучным голосом мастерски прочла стихотворные строки. Она всегда любила поэзию, возможно, в память о своем предке, виконте и трубадуре Бертране де Борне. Он не был ни хрупким, ни слащавым, его неукротимые стихи воспевали любовь или войну, в зависимости от состояния его отношений с его возлюбленным сюзереном Ричардом Львиное Сердце… Мария унаследовала его нетерпимость, его горение и его страсть к мятежу.

— И что же стало с этим Теофилем? — поинтересовалась Сильви.

— Он умер в Париже почти одиннадцать лет назад, 25 сентября 1626 года, в маленьком особняке Монморанси от лихорадки, многим показавшейся странной. Ему было всего тридцать шесть лет. Накануне своей смерти он попросил своего друга Буассо принести ему анчоусов…

— Я вижу, вы его хорошо знали, не так ли?

— Мне нравятся его стихи. И потом, он носил фамилию де л'Аженуа, а это владение не так далеко от наших земель в Отфоре…

Беседуя, девушки приближались к цели. Увидев очаровательный особняк, Сильви подумала, что ей бы понравилось жить в таком. Это идеальное место, чтобы залечить раны, вновь обрести вкус к жизни. Воздух здесь казался более чистым и прозрачным, чем в других местах. Она закрыла глаза, чтобы вдохнуть поглубже, надышаться им, но взрыв смеха заставил ее открыть глаза. Мария указывала ей на рыбака, одетого в костюм сторожа лесных угодий. Он, казалось, дремал на берегу пруда, так низко надвинув шляпу, что невозможно было даже разглядеть цвет волос. Мария, улыбаясь, прочла:

Увидел Сильви я с удочкой в руке.

И вдруг заметил, как трепещут рыбки,

Честь предвкушая оказаться на крючке,

Готовясь жизнь отдать ради ее улыбки.

— Да, пожалуй, прелестная герцогиня серьезно изменилась. Ну-ка, посмотрим, кто это скрывается под этим головным убором! — весело заявила она и, взяв подругу под руку, заставила ее следовать за собой. Добежав до рыбака, Мария задала ему обычный вопрос:

— Клюет?

Мужчина поднял голову, и сердце Сильви на мгновение остановилось, хотя чего-то подобного она и ожидала. На них смотрел Франсуа. Он улыбнулся девушкам:

— Вы не опоздали. Это хорошо.

Но Мария уже рассердилась:

— Я догадывалась, что это вы! До чего же вы неразумны, мой дорогой герцог, раз устраиваете подобные шутки в такой неподходящий момент! Вам разве не известно, в каком положении мы находимся?

— Именно поэтому я здесь. Надо, чтобы королева покинула замок сегодня же ночью. Я все подготовил, и…

— Бегство? И больше вы ничего не надумали? Вы хотите, чтобы королева Франции сбежала, как испугавшаяся преступница?

— Не стоит бросаться словами, моя дорогая! Такое уже случалось, и ей не придется спускаться из окна по веревочной лестнице, как это сделала когда-то королева-мать. А она была и старше, и намного тяжелее. Вам достаточно будет вернуться сегодня в сумерках сюда, чтобы подышать свежим воздухом. Здесь, в лесу, вы переоденетесь, и отсюда выйдет уже не мадемуазель де Отфор, а ее величество королева в вашей одежде. Вы обе блондинки, и вы одного роста. Вы приведете королеву сюда, где все будет уже готово. Сильви, — добавил он, поворачиваясь к девушке, молча смотревшей на него, — вы уедете с королевой. Я очень боюсь, что, когда побег обнаружится, они возьмутся за вас!

— А обо мне вы не собираетесь проявить такую же заботу? — ехидно поинтересовалась Мария.

— Нет, — откровенно ответил Франсуа. — И по многим причинам. Вы самая смелая женщина из всех, кого я знаю, вы из знатной семьи и к тому же сам король любит вас!

— Да что вы говорите? Я его совсем не вижу. Он целый день проводит на охоте, возвращаясь только ближе к ночи. Его величество отдал очень строгий приказ — ни один человек из свиты королевы не должен к нему приближаться. И куда же вы собираетесь увезти ее величество? Если, конечно, допустить, что мы согласимся на ваш план?