Когда они подъехали к Шенбрунну, совсем стемнело. Ночь была темная, безлунная, однако псевдокучер вел карету очень уверенно. Графиня превосходно знала окрестности дворца, знала, где следует остановиться, чтобы было легче перелезть через стену в том месте, где, как уговорились, их будут ждать принц и София.
Подъехав к дворцу и его хорошо освещенной решетчатой ограде, графиня повернула налево и въехала на узкую дорогу, идущую вдоль стены, окружавшей дворцовый парк. Проехав немного, она поставила упряжку под деревья так, чтобы ее не было заметно с дороги. Можно было подумать, что там укрылась парочка, ищущая одиночества. Тимур заранее выбрал время. Стража, обходившая дворцовую стену, прошла десять минут назад.
Фелисия и Тимур вышли из кареты. В аллее стояла глубокая тишина, нарушаемая иногда шорохом какого-нибудь ночного зверька. Леона Камерата прошептала с облучка:
– Бог вам в помощь! В случае чего свистните три раза. Я сразу же примчусь…
– Все должно пройти хорошо. Принц молод, хорошо тренирован на военных занятиях. Перелезть через стену – не проблема. Тимур может даже перенести его на себе. До скорого!..
Тимур уже стоял у стены, нагнувшись и скрестив руки. Фелисия поставила на них ногу, и Тимур легко поднял ее и усадил на стену, потом сам взобрался наверх. Еще через мгновение оба спрыгнули в парк, в густую траву, которая смягчила их падение.
– Далеко еще? – прошептала Фелисия. – Графиня говорила, что мы совсем близко от обелиска.
– Она права. Я считал деревья до него от углового здания. Пойдем…
Они пересекли небольшое пространство, густо поросшее высокими деревьями, вышли на аллею, идущую вдоль беседки.
– Смотрите, вот он, обелиск! – сказал Тимур. На фоне неба они увидели мраморную стрелу обелиска. В три прыжка заговорщики оказались возле него и подошли к небольшому пруду у его подножия.
– Мне кажется, мы прибыли вовремя, – сказал Тимур. – Где же…
Он недоговорил. Послышался сильный кашель, и они увидели Софию и Франца. Но в каком виде… Эрцгерцогиня поддерживала молодого человека, которого сотрясал приступ кашля. Он еле шел. Фелисия и Тимур подбежали к ним…
– Вы здесь? – прошептала София. – Тогда, ради бога, позвольте мне позвать кого-нибудь на помощь, чтобы увести его… Он хотел любой ценой прийти сюда, но я не могу позволить увезти его в таком состоянии…
Тимур подхватил принца, усадил его возле пруда и, намочив платок, стал протирать ему лоб, ибо принц вот-вот мог упасть в обморок. Прохлада, идущая от воды, немного оживила его, и он улыбнулся тому, кто склонился над ним.
– Сейчас… мне станет легче… И я… смогу последовать за вами…
Но София отвела Фелисию в сторону.
– Я сделала все, чтобы удержать его, – прошептала она, – но он ничего не хотел слушать. Он очень надеется на вас и хочет уехать…
– Но он уедет. Мы отнесем его…
– Это невозможно. Если даже вы сможете его отнести, он все равно не выдержит дороги. Вы хотите привезти во Францию его труп?
– Мне кажется, вы драматизируете, Ваше Высочество. Приступ кашля вовсе не означает, что принц умирает…
– Пожалуй… но он недолго протянет. Я в этом уверена. Смотрите!
Она протянула Фелисии носовой платок, который она достала из-за корсажа. Глаза Фелисии уже достаточно привыкли к темноте, поэтому она увидела на белом батисте черные пятна.
– Видите? Это кровь… И на платке, который он держит у рта, тоже. Умоляю вас: откажитесь от похищения… Вы убьете его…
– Его убивает жизнь здесь. Разве Франция не излечит его? Она его любит…
– А вы верите в то, что он туда приедет? Вот уже несколько дней я задаю себе этот вопрос. Луи-Филипп набирает силу. Это означает, что вам придется воевать с ним… И он тоже… Он не дотянет до конца года, если вы втянете его в эту авантюру. Здесь он может прожить дольше… если меня послушают и найдут ему лучшего врача. Этот Мальфатти настоящий осел. Я сделаю все, чтобы спасти его. Хотя и не очень верю в успех…
Фелисия ответила не сразу. В глубине души она понимала, что все кончено, все ее планы рухнули, но все еще цеплялась за свое страстное желание вырвать сына Наполеона из его золотой клетки.
– Что вы хотите, чтобы я сделала? – наконец вздохнула она.
– Вы должны ему сказать, что не все еще готово, что нет паспорта… что мадам де Лозарг больна и не может ехать. Он особенно надеется уехать из Вены вместе с ней… но поскольку ее сегодня нет с вами… Надо, чтобы вы сами ему сказали…
– Понимаете ли вы, Ваше Высочество, чего вы требуете от меня? – проговорила Фелисия дрогнувшим голосом.
– Я понимаю. Но я обращаюсь к вашему сердцу женщины. Франц… обречен.
– В таком случае ему, может быть, хотелось бы умереть на родине?
– Да. Но можете ли вы поклясться, что он дотянет до границы? У меня здесь есть хоть один шанс из миллиона его спасти. Так оставьте мне этот шанс!
Фелисия опустила голову. Она понимала, что столкнулась с непреодолимым препятствием, что судьба ополчилась против него, отправив его отца умирать на остров, а его в Вену, полную музыки. Его же любила только эта женщина, такая молодая и сильная, но теперь не скрывающая своего отчаяния. Гордая София сейчас, не скрываясь, плакала. И Фелисия могла поклясться, что она готова была броситься на колени, чтобы убедить ее оставить ей умирающего юношу, который, вместе с ее сыном, был ее единственной любовью…
– Не плачьте, Ваше Высочество, – проговорила она наконец. – Он все поймет, если вас увидит. Я сейчас поговорю с ним. Потом… вы позовете на помощь, после того как мы выберемся отсюда…
Она медленно подошла к принцу, который, лежа на широком плече Тимура, постепенно успокаивался. И она увидела новое черное пятно на белом галстуке, который развязывал на нем Тимур…
– Ну что же, мадам, вы уже попрощались с эрцгерцогиней? – проговорил он, стараясь улыбнуться. – Мне кажется, пора… ехать?
– Но не сегодня, монсеньор! Я только что сказала ее высочеству…
– Мы… не едем? Но… почему?
– Мадам де Лозарг больна… Не может ехать. Лихорадка… Я не могу ее оставить.
– Ах!
Он помолчал, потом проговорил хрипло, голосом, который напоминал шелест бумаги:
– Вы правы. Ни за что на свете… я не хотел бы… никому причинять вред… Вы помните: я ставил такое условие в случае моего отъезда… Ну что ж… До следующего раза… Не так ли?
– Да… сир. До следующего раза…
В волнении Фелисия упала на колени и прижалась губами к горящей от лихорадки руке принца. В темноте она все-таки увидела, что принц улыбнулся.
– Не надо плакать, – с бесконечной нежностью проговорил он, – потому что… будет другой раз… А сейчас… я хочу с вами попрощаться, княгиня Орсини! Лечите свою подругу, но особенно… берегите себя… до следующего раза, до нашей встречи. Вы мне… бесконечно дороги…
Несколько минут спустя Фелисия и Тимур перелезли через стену и услышали громкие крики о помощи эрцгерцогини.
– Что это за шум? Что происходит? Где он? – лихорадочно спрашивала Камерата, взбираясь на облучок.
– Он не придет, Леона. И думаю, он никогда не увидит Францию. Он болен. Очень болен. Все кончено!
И несгибаемая, непокорная Фелисия бросилась в карету, забилась в угол и зарыдала, как маленькая девочка, брошенная зимой на морозе. Ей казалось, что больше незачем жить…
На другой день после обеда тяжелая карета отъехала от дворца Пальм, увозя Гортензию и Фелисию, и медленно покатила по Шенкенштрассе. Величественная фигура Тимура возвышалась на облучке, а внутри кареты путешественницы молчали, погруженные каждая в свои думы, и даже не оглянулись назад.
Молчание Фелисии было молчанием человека, потерпевшего катастрофу. Она уезжала из Австрии, не сумев вырвать отсюда ее драгоценного заложника, но очевидно, что никто теперь не сумел бы этого сделать. Кроме смерти, которая была рядом с ним. Но амазонка все равно чувствовала себя униженной и побежденной. Может быть, это продлится недолго, ведь она была из тех женщин, которые не склонны долго поддаваться горю. Скоро, может быть, очень скоро она снова ввяжется в какую-нибудь битву, благо их не надо было искать. Были итальянские государства, жаждущие свободы и готовые к борьбе против иностранного оккупанта… Была большая мечта объединения всего полуострова под одним знаменем. Действительно, впереди было много дел, особенно для того, кто хочет отдать за это жизнь. Фелисия намекнула об этом Мармону, который при расставании прошептал дрогнувшим голосом:
