Следующие несколько дней прошли внешне спокойно, но с глубоким внутренним волнением. Фелисия продолжала свои уроки фехтования и вместе с Гортензией посещала церковь. Дни проходили за днями, слишком медленно, по мнению заговорщиц, но они несли надежду. Много волнений доставило письмо Прокеша с просьбой перенести дату побега на 30 марта. Но эта задержка была связана лишь с тем, что надо было подождать окончания поста, чтобы организовать праздник.

– Мы должны были об этом подумать, – заметила Фелисия. – Если говорить правду, то мы представляем занятную пару заговорщиц.

Но она не говорила, насколько тяжела стала для нее мысль расстаться с Гортензией, даже зная, что она находится в надежных руках Дюшана и Прокеша. Они договорились, что Прокеш приедет вместе с принцем во дворец Пальм, потом вернется в Хофбург с тем, кто будет играть его роль, и приедет обратно за Гортензией, которая временно станет его сестрой.

Все казалось продуманным, но Фелисия все-таки беспокоилась. Говоря откровенно, этот план был единственно приемлемым, он один имел шансы на успех. Может быть, потому, что он был слегка сумасшедшим…

– Вы подвергаете себя риску, – в свою очередь беспокоилась Гортензия, – а я не рискую ничем. Ведь если вас схватят вместе с принцем, вас посадят в тюрьму. Вас могут обоих убить.

– Это было бы для меня большой радостью и большой честью, но не бойтесь за принца. Он слишком ценная фигура. Меттерних его ненавидит, но ему нравится роль человека, от которого зависит судьба Наполеона.

Все это выдавало взаимную привязанность двух женщин и их заботу друг о друге. Но обеим не терпелось действовать… Незаметно подошло 28 марта, понедельник. Это был канун отъезда.

В это утро Гортензия сопровождала Фелисию к Дюшану, чтобы как-то справиться со своим нетерпением. Как только они вошли, у них появилось ощущение, что что-то не ладится. Дюшан давал урок сабельного боя длинному, худому и апатичному молодому человеку, для которого это было явным наказанием. Полковник был явно вне себя, осыпая ученика таким градом ударов и такими проклятиями, что Фелисия забеспокоилась:

– Осторожнее, Грюнфельд, вы отрежете ему уши!

– Не бойтесь, госпожа княгиня! Урок окончен. Но видели ли вы когда-нибудь такого увальня? Я уже несколько месяцев вожусь с ним. Исчезните, сударь!

Молодому человеку не нужно было повторять дважды, он исчез мгновенно. Дюшан вытирал лицо полотенцем с таким мрачным видом, что женщины заволновались.

– Что-нибудь не так?

– Все не так! Наш план провалился. Если бы вы не пришли сегодня утром, я обязательно пришел бы сам.

– Что произошло?

– Шевалье де Прокеш-Остин назначен посланником в Болонье и должен покинуть Вену сегодня или завтра.

– О боже!

Повисло такое тяжелое молчание, что был слышен даже шум дыхания. Резким жестом Дюшан сломал маску и швырнул ее в дальний угол, свалив при этом военный трофей, упавший с громким стуком. Наконец Гортензия решила, что он немного успокоился, и осмелилась спросить:

– Может быть, это всего лишь помеха? Ведь наш план не предусматривал участия шевалье. Я должна была присоединиться к вам и ехать с вами.

Дюшан посмотрел на нее с бесконечной нежностью и нашел в себе силы улыбнуться:

– Я был бы счастлив! Путешествие вместе с вами было моей самой заветной мечтой. Но вы ведь знаете, что принц отказывается ехать без своего заветного друга.

– Какая глупость! – возмутилась Фелисия. – Прокеш присоединится к нам потом. Когда мы победим, он без труда получит пост посланника во Франции. Надо вернуться к нашему первоначальному плану и попытаться поговорить с принцем как можно быстрее.

Дюшан лишь покачал головой и помрачнел еще больше:

– Ходят слухи, что, обеспокоенный волнениями в Модене, император Франц собирается послать туда своего внука, которого, как говорят, соблазняет мысль стать королем в Италии.

– Я могу его понять, – с горечью сказала Фелисия. – Все, что угодно, лишь бы не задыхаться здесь! И все-таки! Трон во Франции или в Модене…

– Один ненадежен. Если другой более вероятен, понятно, почему принц соглашается. Это приблизит его к матери, через нее он сможет править Пармой, а дальше кто его знает? – высказала свои соображения Гортензия.

– Наполеон тоже начал с Италии! – с горящими глазами воскликнула Фелисия. – Может, новости не так уж и плохи, как мы думаем? С полуострова перебраться во Францию…

– Я согласен с вами, – вздохнул Дюшан. – Но должен признаться, что мне с трудом верится в эту историю с Моденой именно потому, что император начал оттуда. Мне трудно представить Меттерниха посылающим своего пленника в этот пороховой погреб.

– Не надо быть таким пессимистом! Вы нам сообщаете новость, а потом сами же ее опровергаете. Давайте лучше приступим к нашему уроку, это вас успокоит.

Несколько минут спустя Гортензия устроилась в кресле у огня и под звон клинков погрузилась в свои думы. Она вдруг почувствовала смутное чувство облегчения, которого тут же устыдилась.

«Видно, никакая я не героиня и тем более не амазонка», – думала она, наблюдая за гибкими движениями Фелисии, напоминавшей черную пантеру.

К чувству облегчения примешивалось и чувство сожаления: ей так хотелось вернуться во Францию!

Однако судьбе было угодно, чтобы это был день плохих известий. Когда женщины вернулись на Шенкенштрассе, они обнаружили, кроме записки с выражением сожаления от Прокеша, который все-таки не терял надежды, и весточку от Марии Липона: «Патрик Батлер воспользовался отсутствием хозяйки дома и бежал. Письма с извинениями или благодарностью за заботу, которой его окружили, он не оставил».

– И это француз! – вздохнула Фелисия. – Хорошо же мы выглядим!

Воздух, напоенный ароматами духов и изысканными запахами шоколада, ванили, кофе, сдобных булочек и взбитых сливок, слегка трепетал под взмахами вееров, создавая впечатление, что находишься в кондитерской знаменитого Демеля на Кольмаркге, а не в особняке владетельной герцогини. Но Вильгельмина и ее сестры были известными сладкоежками, поэтому за чаепитием в правом крыле дворца Пальм всегда собиралось множество друзей, предпочитающих коротать зимнее ненастье в компании очаровательных женщин, умеющих к тому же устраивать великолепные приемы. Фелисия и Гортензия с удовольствием принимали участие в чаепитиях, и в этот час их частенько можно было застать в роскошной гостиной, где Вильгельмина принимала гостей.

В этот вечер в особняке у Трех Граций Курляндии было многолюдно, как бывало всякий раз, когда князь Меттерних покидал свою резиденцию в Балхаусплатц и отправлялся с визитом к сестрам. Тогда некий таинственный слушок перебегал из дворца во дворец Вены, извещая их обитателей, что принц-канцлер отправился к герцогине де Саган. Меттерних, одетый в элегантный, строгий костюм, выгодно выделялся среди цветника, который представляло собравшееся общество: Кински, Пальфи, Эстергази, Цихи и прочие, разодетые в бархат, шелк, тафту, тончайшее английское сукно самых разнообразных расцветок, ценнейшие меха, перья и тюрбаны. Гости с интересом прислушивались к теплому глубокому голосу Меттерниха, нанизывающему в разговоре фразу за фразой. С возрастом ему все больше нравилось покорять своим красноречием тех, кого в молодости очаровывал лишь своей красотой, ибо его лицо и тело казались когда-то точной копией статуи Антиноя.

Сидя в кресле с высокой спинкой с чашкой шоколада в руке и скрестив длинные ноги, он вел своеобразный диалог с человеком, представлявшим другой полюс притяжения в салоне. Им был шевалье фон Генц, его давний и надежный советник, о котором говорили, что ему знакомы все европейские секреты. Но боже, какой же незавидной внешностью обладал этот влиятельнейший столп европейской политики! Немощное, постоянно трясущееся тело, согбенные плечи, помятое лицо человека без возраста под рыжим париком. Генц носил темные очки, которые придавали ему уверенность в себе, а также скрывали робкий, редко на ком-нибудь останавливающийся взгляд. Костюм сидел на нем хорошо, хотя и давным-давно вышел из моды. И последнее: фон Генц чрезмерно сильно душился.