Окончив осмотр, Гортензия остановила холодный взор на Батлере.

– С нашей последней встречи ваше воспитание нисколько не улучшилось, – презрительно заметила она. – Вам бы должно быть известно, что даму не принимают в спальне. Этот особняк представляется мне достаточно большим, чтобы в нем нашлась хоть одна гостиная.

– Их здесь четыре, но все еще более обветшалые, чем эта комната. А потом… для того разговора, который у нас состоится, милая дама, – добавил он с особым упором на слове «дама», – эта комната представляется мне весьма подходящим местом. Кстати, не на такую ли комнату вы намекали, когда обещали приехать ко мне в Брест? Вспомните-ка! Вспомните, как благосклонно вы принимали мои ухаживания… и мои признания в любви! Вы ведь знали, что я вас любил? Да что я говорю? Я просто был от вас без ума и готов на самые безрассудные поступки, чтобы добиться взаимности. Ну же! Вспомните, что я вам сказал однажды! Я говорил, что готов отправиться в замок Торо и занять там место человека, которого, по всей видимости, вы хотели освободить взамен одной только ночи любви! А вы? Разве вы не клялись, что не знаете никакого узника и никого не собираетесь освобождать?

– Мы действительно никого не освободили, – устало ответила Гортензия.

Никогда еще она не чувствовала себя так мерзко, она кляла себя за то, что согласилась сыграть эту роль в надежде помочь Фелисии вызволить любимого брата. Каждый упрек Батлера был ею вполне заслужен, и никогда еще она не чувствовала себя такой униженной. Судовладелец своим смехом отвлек ее от горьких размышлений.

– Я прекрасно знаю, что вы никого не освободили, но лишь потому, что он умер раньше, не так ли? Его звали Джанфранко Орсини, князь Орсини! О, не удивляйтесь, я хорошо знаком с комендантом замка. Мне не составило труда узнать, что произошло той самой ночью, когда вы должны были бы нестись по дороге в Брест на свидание со мной. Вы любили этого князя, ведь так? Ради него вы согласились на эту малопочтенную роль?

– Да, ради него! Но я его не любила.

– Расскажите кому-нибудь еще!

– Мы не были с ним даже знакомы. Но я поступила так ради его сестры Фелисии, которую я люблю как родную. Мы вместе росли, и я не могла отказать ей в помощи. Ее брат – единственное существо на земле, кого она любила, не считая меня.

Батлер прошелся по комнате, под его ногой жалобно скрипнули планки узорного паркета. Он швырнул в угол шляпу, снял пальто и бросил его на стул. Страсть, пылавшая на его лице, когда он осыпал Гортензию упреками, казалось, остыла. Он совершенно спокойно подошел к ней так близко, что она почувствовала вновь легкий запах английского табака и вербены, исходивший от него.

– Должно быть, вы действительно очень любите ее, моя прекрасная незнакомка, если согласились на эту жалкую роль. А может, вы всего лишь хорошая комедиантка, актриса? Среди них попадаются прехорошенькие, вполне способные сыграть роль знатной дамы. Вы были неподражаемы, изображая ирландскую леди. Думаю, что уже говорил вам это, потому что обмануть меня трудно. Итак, с каких подмостков вы спустились? Из какого балагана?

Терпеть его насмешки было выше ее сил. Какая разница, если этот человек узнает ее имя, если ему все равно уже было известно, кто такая Фелисия? Ему ничего не стоило разыскать и ее.

– Я графиня де Лозарг, Гортензия де Лозарг. Вдова и мать маленького сынишки. Теперь вы знаете правду. О, только не напускайте на себя этот самодовольный вид! Вы решили, что уязвили мою гордость? Ничего подобного! Я все равно собиралась открыть вам свое имя. Я должна была это сделать.

– Вы должны мне еще кое-что, дорогая моя. Но, признаюсь, я доволен. Гортензия… Какое красивое имя! В моем саду этих цветов как травы по весне. Помните мой дом в Дурдифе? В тот день гортензии были голубыми, как ваше платье, как небо. Вы еще любовались ими…

Он опять отошел от нее. Гортензия по-прежнему осталась стоять у камина, гордость не позволяла ей даже присесть, хотя усталость сказывалась все сильней. Подойдя к массивному столу с витыми ножками, Батлер сел на краешек, болтая ногой и с улыбкой глядя на нее.

– Вы были так прекрасны тогда, а я… я просто с ума сходил. Но мне кажется, что сейчас вы еще прекраснее.

– А вы окончательно потеряли рассудок, если стали сводить счеты с безвинной женщиной.

– Ну, не такой уж безвинной! Она заставила вас так низко поступить со мной. Она поплатилась за это, как поплатитесь и вы. Вы не выйдете из этой комнаты, пока не отдадитесь мне!

Гортензия отпрянула как от удара и оперлась о каминную доску.

– Вы сами не понимаете, что говорите, – упавшим голосом проговорила она. – Умоляю, отпустите меня! Признаю, что страшно оскорбила вас, но умоляю, простите меня. Вот уже сколько времени вы мстите Фелисии и мне.

– Что касается вас, то ваши муки длятся чуть больше часа, – возразил Батлер, вынимая из кармана большие золотые часы. – Полагаю, этого маловато. Я настаиваю, чтобы вы заплатили свой долг за то, что когда-то заставили меня влюбиться в вас.

– Но вы же не любите меня! – вскричала Гортензия. Ее страх сменился гневом. – О какой любви можно говорить, чтобы вот так хладнокровно требовать от меня подобную вещь? Когда искренне любишь…

– Тогда вас водят за нос. Ладно, допустим, я не люблю вас. Зато желаю вас еще больше, чем раньше. Поверьте, это уже немало. Я поклялся, слышите вы? Поклялся, что овладею вами в тот же день, как отыщу. А я никогда не нарушал слова, особенно данного самому себе. Смотрите, постель готова и ждет вас… Через минуту принесут вкусный ужин, шампанское. Я зажгу все свечи, что есть в этой комнате, чтобы у нее был праздничный вид… – Подкрепляя слова делом, он взял из камина головню и принялся зажигать свечи, расставленные по всей комнате: на столе, в изголовье кровати, на камине… Комната, начинавшая уже было погружаться во тьму, ярко осветилась. – Я хотел бы зажечь здесь солнце, чтобы видеть, как наслаждение томно смежит вам ресницы… Я не хочу, чтобы малейшая тень скрывала вашу красу, когда я обнажу ее мгновение спустя. Я столько мечтал об этом теле, а вы хотите лишить меня удовольствия.

– Да вы просто сумасшедший! – вскричала Гортензия, напуганная его сверкающим взором, который точно был взглядом человека, окончательно лишившегося рассудка. – Я ни минуты здесь не останусь!

Она бросилась к двери, но он, швырнув головню в огонь, догнал ее, обхватил руками и оторвал от двери, за ручку которой она ухватилась. Началась борьба. Гортензия отчаянно вырывалась, пустив в ход все имевшееся у нее оружие: ноги, руки, ногти, – но силы были слишком неравны. Железные мускулы Батлера, натренированные годами, проведенными на кораблях, быстро справились с обессилевшей женщиной. Мгновение спустя она оказалась распростертой на постели, придавленная тяжестью навалившегося на нее тела. Батлер крепко сжимал ей запястья, чтобы удержать ее ногти подальше от своего лица.

– Настоящая дикая кошка! – сказал он, смеясь. – Но мне даже нравится, при условии, что это не будет продолжаться слишком долго… Вы исцарапали меня, моя прелесть, моя… Гортензия! Никак не могу привыкнуть к этому новому имени. Вы давно поселились в моих любовных грезах под именем Люси. Ну что ж, это вносит в наши отношения прелесть новизны. Посмотрим, состоит ли эта новая Гортензия из плоти и крови той Люси, что царила в моих снах.

Он приник к ее губам долгим поцелуем, в котором не было и следа грубости, зато была умелая ласка, удивившая молодую женщину. Она еще больше окаменела. Если этот человек понимал толк в ласках, он становился еще более опасным. Настолько опасным, что, несмотря на мелькнувшее у нее искушение, она не ответила на этот поцелуй. Она сама не могла бы сказать, из каких темных глубин ее существа возникло это искушение.

Он со вздохом разочарования отпустил ее.

– Нет, Люси была лучше! Вы просто кусок льда, дорогая моя!

– А на что вы рассчитывали? Женщина, которую насилуют, вряд ли может быть приятным партнером…

– Не будьте так уверены. В насилии есть своя горькая сладость. Бывает, что оно заканчивается гораздо приятнее, чем начиналось. Я прикажу сейчас подать шампанского и ужин. Это поднимет вам настроение.