Раз нет согласия меж союзниками, то нет и союза, подумал он. С другой стороны, вчера Оро'минга сказал, что оба повелителя не будут ловить дым над костром и туман над водами… Оба! Значит, они пришли к единому решению, и Тегунче сейчас играет, подбрасывая слова, как стерженьки фасита, и надеясь поймать палочку попестрей… Ну, в таких играх Дженнак тоже не был новичком.

Атлийский посланец принял позу раздумья: спина чуть согнута, ладони лежат на коленях, голова опущена.

– Не будем торопиться, - произнес он. - Слова твои ясны, однако мы хотели бы обсудить их… обсудить каждое, и все вместе. Ты ведь знаешь, что горький плод готовят с осторожностью, иначе недолго и отравиться.

– Когда же твое варево поспеет? Я полагаю, не сегодня?

Тегунче задумчиво нахмурился.

– Нет, не сегодня… еще не сегодня, если ты настаиваешь на своих словах. Быть может, в День Пчелы?.. Или Камня либо Глины?

– Тогда и говорить будем в День Пчелы… Или Камня либо Глины. - Дженнак скопировал нарочито неуверенную интонацию Тегунче. - Я не спешу. Время идет, и с каждым днем Очаг Одисса становится сильнее. Уверен, что брат мой Джиллор уже послал накомов ко всем границам… уверен, что не забыл он отправить флот в Бритайю за моими воинами… Не поспеют они к месяцу Войны, придут в месяц Дележа Добычи! И мы ее поделим! - Глаза Дженнака грозно сверкнули. - Поделим! Так что я не спешу. Торопливый койот бегает с пустым брюхом.

– Однако… - начал встревоженный Тегунче, но тут Оро'минга прервал его, вскочив и сделав жест угрозы.

– Я знаю, почему ты не спешишь! Знаю, плевок Одисса! Бычье дерьмо! Холощеный тапир! Крыса из сераннских болот!

– Харра! - взревели тасситские воины за спиной Оро'минги. Тегунче поджал губы, Чичен-те побледнел и заворочался, пытаясь что-то сказать и звеня своими браслетами, и даже Кутум-Тиа с неодобрением покачал головой. Но Оро'сихе, отец Оро'минги, оставался спокойным и глядел в пол с прежней мрачностью.

Дженнак поднял руку в знак того, что хочет говорить.

– Думаешь, желаю я укрыться за переговорами? Думаешь, боюсь встречи с тобой? - Он сделал паузу, глядя в искаженное гневом лицо Оро'минги. - Так пусть слышат все: на завтрашний день, День Керравао, я слагаю полномочия посланца! Завтра я лишь Дженнак, светлорожденный из Дома Одисса, и белые перья вождя сменю я алым воинским убором! Хайя! Я сказал!

Чичен-те но-Ханома Цевара приподнялся с подушки, отирая пот с высокого плоского лба.

– Помилуйте, ир'т-шочи-та-балам! Перед вами символ мира! Здесь место совета, а не ссор! Священное место! В дни предков моих звучали здесь мудрые речи, звучали резкие слова, случались и споры, но никогда в этих стенах не слышали оскорблений!

– Что поделаешь, достопочтенный, - сказал Дженнак, - времена меняются, и вместо мудрых слов слышим мы боевой тасситский клич, а споры превратились в брань и пустую болтовню. Да, времена меняются! Но кое-что остается неизменным: кровь и жизнь, которыми платят за поношение. - Он снял свой убор из белых перьев, скрепленных серебряным соколом, и повернулся к Оро'сихе: - Боюсь, светлый тар, в День Пчелы нас будет меньше. Не слишком ли просторным окажется твой ковер?

– Все в руках Шестерых, - вымолвил посланец Одо'аты, встал и направился к выходу. Тегунче и Кутум-Тиа шли за ним, дальше шагали их воины, цоланский правитель со своими людьми, а также Ирасса, Уртшига и Амад. Певец обернулся, посмотрел на две высокие фигуры в пространстве между колонн, и что-то беззвучно зашептал - похоже, первые строки нового сказания. О великом цоланском храме, о совете светлорожденных, о благородном Дженнаке и тасситском воителе, бросившем ему вызов… Но эта история еще не имела конца.

Зал Сорока Колонн опустел; все оставили его, понимая, что двум соперникам есть что сказать друг другу. Оро'минга небрежно потянулся; могучие мышцы заиграли на его смуглых руках, заплясали свисавшие с плеч бычьи хвосты, дрогнуло ожерелье с фигуркой ворона из темного дерева на белой шерстяной перевязи. Дженнак ждал молча, прижимая к бедру свой соколиный убор.

– Топоры? - наконец произнес тассит.

– Пусть будут топоры.

– У тебя есть свой?

– Нет.

Оро'минга презрительно хмыкнул.

– Пришлю тебе вечером… На бедность!

– Надеюсь, не с надломанной рукоятью? - отпарировал Дженнак.

– Рукоять из вашего одиссарского дуба. Скоро он будет нашим!

– Когда быки станут нестись черепашьими яйцами.

Тассит вздернул голову, но видно догадался, что в словесном поединке ему не победить.

– Время - на восходе солнца? - пробормотал он. - Как договаривались, до утренней трапезы?

– Да. Но не ближе пятидесяти полетов стрелы от города. Согласно слову халач-виника. Он наш хозяин.

– Эта плосколобая мокрица? Да скоро мы его…

– Он наш хозяин, - со значением повторил Дженнак. - А мы его гости.

– Ну, пусть так… - Оро'минга пожал плечами. - Я возьму своих быков и могу уехать хоть до гор Коатля.

– А я возьму колесницу.

– Колесницу? Зачем?

– Чтобы не тащить твой труп на спине.

На губах Оро'минги промелькнула кривая усмешка.

– Ты и впрямь считаешь себя неуязвимым?

– До сей поры боги меня хранили. От людей и демонов, от ран и болезней, и от поражений.

– Что ж, хорошо… Я убью тебя, и вся твоя слава будет моей. Ну, так где встретимся? На закат солнца, в лесу, есть отличный холм… И за маисовыми полями, в тростниках, что на юго-западе, тоже неплохо… А если отправиться прямиком на юг, то около дороги найдется ручей с травянистыми берегами, ровными, как ковер… Выбирай!

Холмы и овраги, тростники да речные долины, подумал Дженнак; юг и юго-запад от Цолана, непролазные дебри за узким поясом маисовых полей, две-три дороги, что тянутся к ближайшим городам, редкие охотничьи тропы, юкатские джунгли, столь же болотистые, жаркие и глухие, как леса Р'Рарды… А почему не залив, над которым гуляют свежие ветры? Не бухта с песчаной отмелью? Не морской берег?

Потому, что с берега видно море, сказал он самому себе. Море, и плывущие в нем корабли, и купеческие парусники, и лодки рыбаков, и галеры с метателями… тридцать галер из Кинапе! Выходит, не зря собирался тассит увести его с побережья - хоть в лес, хоть в холмы, хоть в тростники!

Глаза Дженнака блеснули, плечи расправились.

– Будем биться на Прибрежной дороге, к западу от городских стен. Я возьму воина, и ты возьми; один из них тоже умрет, ибо встретимся мы как на обряде испытания кровью, двое на двое: светлорожденные - с топорами, а наши бойцы - с любым оружием, кроме дротиков и самострелов.

– Двое на двое? Как в ритуальном поединке? Согласен! Но Прибрежная дорога не годится; я вырос в степи и не люблю морских берегов.

– А я не люблю топор, и предпочитаю свежий морской ветерок. Чего ты хочешь, ворон? Выбрать и место, и оружие?

Тассит нахмурился, но промолчал.

– Скажи, - Дженнак вытянул руку, и белые перья его убора коснулись плеча Оро'минги, - скажи, почему затеял ссору со мной? С посланцем, пришедшим на совет, сидящим под символом перемирия? Почему, оскорбив меня, бросил вызов? Отчего не хранишь свою сетанну? Хочешь отомстить за брата? Но он пал в честном бою, и за победу над ним я заплатил дорогой ценой… А сейчас мы не воюем, и хоть мы не братья, но родичи, ты и я; ведь кровь светлорожденных так перемешалась, что ни одному аххалю не исчислить, чего в тебе больше, от Одисса, от Мейтассы или от иных богов. Это не мешает нам сражаться в дни войны, но сдерживает от деяний недостойных - таких, как подлое убийство или поединок с тем, кто возвещает мир.

Оро'минга насупился еще сильней, упрямо стиснул кулаки и сжал челюсти; его красивое лицо вдруг стало походить на маску Тескатлимаги, древнего бога-ягуара.

– Я бросил вызов не посланцу, - произнес он, - и я не собираюсь мстить за брата - он сражался, он был слабей тебя, и он погиб. Причина иная… Помнишь ли наш разговор о пруде, отражавшем сперва мои черты, а потом твои? Так знай, я вызвал светлорожденного Дженнака, посягнувшего на мой водоем!