Выслушав сказанное телохранителем, Ах-Кутум почернел лицом и прошипел со злобой:

– Во имя Шестерых! Что творится в мире! Полукровка, дикарь, оскорбляет атлийского вождя! Пусть Мейтасса проклянет меня, если я не увижу цвет его крови!

В ладонях атлийца вдруг сверкнули метательные ножи, но Ирасса оказался быстрее: пальцы его легли на запястья Ах-Кутума, сковав их прочными узами.

– Вышвырнуть крысу за борт, мой лорд?

– Подожди. - Отобрав у атлийца оружие, Дженнак перебросил оба клинка Уртшиге. - Ты, Ах-Кутум, здесь не вождь, не воин и не взятый в бою пленник, которого я отпустил бы за выкуп или из милости. Ты сам проклят Мейтассой! Ты и правда койот и скунс, ибо попался на торговле людьми, запретной для всякого, кто почитает Чилам Баль! Или ты, называющий себя вождем, не знаешь Святых Книг и заветов Вещих Камней?

– Изумруд зелен, рубин ал, и этого не изменить даже богам! - пробормотал атлиец, словно желая продемонстрировать, что хотя бы Книга Повседневного, первая из свода Чилам Баль, ему известна. - Ты, светлорожденный, судишь так, как выгодно тебе. Ты носишь белые перья властителей Одиссара и думаешь как одиссарец; ты уверен, что вся Риканна, от Бескрайних Вод до Вод Заката, принадлежит Дому Одисса и Дому Арсолана, не считая тех жалких угодий, коими вы одарили кейтабцев. А раз так, то иным Великим Уделам нечего искать в Восточных Землях! Они там лишние! Мед и вино поделят без них!

Дженнак приподнял брови.

– Кто запрещает тебе возить норелгам вино и менять его на мед? Кто запрещает воздвигнуть город на их побережье? Кто запрещает торговать зерном и металлом, перьями и нефритом, свиньями, птицей и лошадьми? - Он выдержал паузу, всматриваясь в хмурую физиономию атлийца. - Но сагамор, мой родич, отправил послания твоему владыке Ах-Ширату и Ко'ко'нате, повелителю Мейтассы, и сказано в них, что ни один из эйпоннских Уделов не должен держать в своих землях двуногий скот. Ни рабов-ремесленников, ни земледельцев, ни рыбаков, ни прислужников, ни погонщиков, ни солдат! Ибо сказано в Книге Тайн: что есть человек? Существо, наделенное телом, свободой и разумом. Не только телом и разумом, но и свободой! Ты не согласен с богами, Ах-Кутум?

– Я с ними не спорю, как и мой владыка, повелитель Очага Коатля. Я спорю с тобой! Ты говоришь про тех людей - рабы! - атлиец грохнул кулаком по крышке люка. - А я говорю - наемники! Такие же, как твой ублюдок-полукровка и твои сеннамиты!

Наемники! Так он желает их называть, чтобы оправдаться перед богами, подумал Дженнак. Что ж, творящий неправедное тоже надеется уберечь и честь свою, и сетанну… Пусть на словах, но уберечь… Хотя обманывает он лишь самого себя…

На краткое время вздоха перед Дженнаком мелькнула палуба, залитая кровью, помертвевшее лицо атлийца, нож, пронзивший его шею, полураскрытый рот с белой полоской зубов. Картина слегка раскачивалась, и мерный ритм этих подрагиваний будто подсказывал, что дело происходит на корабле, то ли на паруснике из Йамейна, то ли на другом судне. В точности Дженнак этого не знал, ибо ни корабельных мачт, ни знаков Удела, ни самого моря или берега боги ему не показали; он видел лишь крохотный эпизод, что будет вплетен в незримую ткань грядущего через мгновение, через месяц или спустя десять лет. Но для атлийца этот ничтожный миг был равен расстоянию меж жизнью и смертью.

Он не собирался более пререкаться с Ах-Кутумом или сообщать о промелькнувшем перед ним видении, а потому, коснувшись белых перьев, развевавшихся над головой, произнес:

– Когда ты отправишься в Чак Мооль, атлиец, не рассчитывай, что уйдешь туда радужным мостом. Я думаю, что путь твой будет долог, достаточно долог, чтобы ты успел поразмышлять о рабах и о наемниках. И, быть может, ты попадешь к Коалю уже сегодня. Ведь жизнь твоя, как любил говорить один мой знакомый кейтабец, не стоит сейчас дыры от вашего чейни.

О'Тига, слушавший в почтительном молчании, выпучил глаза.

– Кто же это сказал, господин?

– О'Каймор, тидам на службе властителя Ро'Кавары… Слышал про него?

Глаза у йамейнского морехода совсем вылезли на лоб, а люди его, державшиеся в отдалении, принялись перешептываться.

– Кто же в Кейтабе не знает про О'Каймора! И кто же не знает о тебе, Великий Сахем! Вы с О'Каймором - да будет он благополучен в пространствах Чак Мооль! - первыми переплыли Бескрайние Воды. У берегов Лизира шторм обрушился на ваши корабли, а вместе с ураганом пришел Паннар-Са, Морской Старик, и ты сражался с ним, светлорожденный… Так сказано в песне О'Каймора! А песня та… - О'Тига раскрыл рот, намереваясь исполнить сказание о той схватке и победе, одержанной светлым господином с помощью Сеннама, покровителя странников, но Дженнак лишь усмехнулся.

– Ты видел мой знак и слышал мои слова, - произнес он, - и теперь ты знаешь, кто я такой. Готов ли ты покориться моему приговору, кормчий?

Под презрительными взглядами атлийцев О'Тига вновь повалился на колени.

– Готов, светлорожденный! Я признаю, что судно мое нанято почтенным Ах-Кутумом, дабы перевезти в Коатль отряд норелгских дикарей… Я признаю, что заплатил вождям их тканями и серебром, и что люди в трюме моего корабля куплены, как скот, как горшки вина, как кипы кож или иной товар… Я признаю, что за каждого из них мне обещано по двести чейни, если смогу я избежать твоих дозорных кораблей и добраться до атлийского побережья… Я признаю все это, потомок богов, и молю о милости и пощаде! И о прощении!

– Пощада и прощение - разные вещи, - вымолвил Дженнак. - Я не буду отбирать твой парусник и не пущу его на дно; вот моя милость и пощада, тидам - во имя памяти О'Каймора, кейтабца, ставшего мне другом! Но прощения не жди. Слушай мой приговор: ты высадишь всех норелгов на берег - не на родное их побережье, а прямо тут, среди бесплодных скал; пусть добираются на родину как могут и помнят, что в Стране Заката им не бывать. Потом ты отправишься в Йамейн, соберешь тридцать тысяч чейни - ровно столько, сколько обещано тебе Ах-Кутумом - и переправишь серебро в Хайан, брату моему, чаку Джиллору; и ты расскажешь всем в Кейтабе, как был наказан мною и предупрежден, что в следущий раз отберу я не деньги твои, а жизнь. Хайя! Я сказал!

О'Тига вновь стукнулся лбом о твердые доски палубы; казалось, он испытывал облегчение, отделавшись столь немногим. Кейтабцы любили деньги; они умели их наживать, но умели и терять. И хотя тридцать тысяч полновесных серебряных монет являлись крупной суммой, О'Тига мог компенсировать свои убытки за два-три удачных рейса в Лизир, Иберу или в богатый золотом Нефати. Перенаселенный Кейтаб нуждался в лизирском зерне, а иберских лошадей охотно покупали во всех Уделах Эйпонны, особенно в Сеннаме. Стада сеннамитов были необозримыми, и конный мог устеречь их гораздо лучше пешего.

– Хвала Шестерым! - воскликнул О'Тига. - Ты оказал мне милость, светлорожденный, ты почтил меня доверием! Ибо как ты узнаешь, что я выполню все, сказанное тобой?

– Я узнаю, - сказал Дженнак, - узнаю.

Он наклонился над кейтабцем, и глаза его вдруг стали темными, лицо - плоским и широким, нос - приплюснутым, а щеки - отвислыми. На мгновение О'Тига как бы узрел себя самого; он вздрогнул и сотворил священный знак, коснувшись правой рукой груди и дунув на ладонь.

– Я узнаю, - повторил Дженнак, выпрямляясь.

Атлийцы, кажется, что-то заметили: младший пытался дрожащими руками высечь огонь и раскурить табачную скрутку, а старший глядел на сахема Бритайи во все глаза и было заметно, что гордость борется в нем с суеверным ужасом. Наконец Ах-Кутум овладел своими чувствами и пробормотал:

– А мы? Что будет с нами, светлый господин?

Плечи Дженнака приподнялись и опустились.

– Если я снова поймаю тебя, Ах-Кутум, то предложу на выбор: или бассейн с кайманами в хайанском Доме Страданий, или загон, полный голодных волков у меня в Лондахе. Выбирай кайманов, атлиец; они неплохо обучены и вершат скорую казнь. Волки страшнее…

Кивнув, он направился к сходням среди раздавшейся толпы. Ирасса шел впереди него, Хрирд и Уртшига - по бокам; их доспехи матово поблескивали, наплечники и тяжелые браслеты щетинились стальными щипами, кистени и сумки раскачивались у бедер. Хрирд нес на плече боевой топор с изогнутым крючковатым лезвием и копейным острием; у второго сеннамита секира торчала за поясом, а в руках сверкали отобранные у Ах-Кутума ножи. Дженнак шагал между ними будто белый сокол-хасс в сопровождении двух бронированных черепах.