Такая дилемма привела Амада в ужас. Он побагровел, вцепился в свой орлиный нос и выдохнул со стоном:

– Прости, светлорожденный… Ты спас меня от диких фарантов, приблизил к сердцу своему, позволил насладиться дивным знанием и видом всяческих чудес… Я полюбил тебя, ибо ты справедлив и мудр, и ты не прогневаешься на сказанное мной… Нет, я не подниму оружия, я просто встану между копьем или клинком, нацеленными в твою грудь. Как встал Хрирд, твой верный воин…

Дженнак усмехнулся и обнял его за плечи - неширокие, но крепкие, в буграх плотных мышц.

– У Хрирда был в руках топор, был кистень… Он сражался! Он шел не на смерть, а в бой! Ты же, Амад, ты должен решить… решить для себя… Пусть ты не поднимешь оружия для своей защиты, ни что бы защитить меня или любимую женщину… А ради справедливости? Ради торжества мудрости? Того, что ты ценишь и ищешь?

Сказитель отвел взгляд.

– Не знаю, мой господин… Справедливость и мудрость - это прекрасно, но это идеи… А разве не говорили боги: умный воюет за власть, богатства и земли, и лишь глупец дерется за идеи?

– Смотря какие идеи, друг мой. Идеи странная вещь; они невесомы, как дым над костром, и призрачны, точно мираж в твоей родной пустыне. Идея превосходства одного племени над другим, идея возвеличивания своей веры, идея всемогущества - не просто власти, но власти над всем миром… Опасные идеи! Вот против них и предостерегали боги тех дикарей, к которым пришли он в давние времена, глупцов, еще не различавших, что есть доброе, и что - злое… Но сейчас мы сделались умней и понимаем, что есть другие идеи, и что они не мираж и не дым от сгоревших поленьев. Все чаще они становятся реальностью более ценной, чем власть, чем богатства и земли, равновеликой самой жизни… Так ты готов биться за них?

Амад молчал, опустив глаза и обнимая свой мешок с драгоценным обручем и лютней.

Как и предсказывал Чааг Чу, рассвет Дня Пчелы путники встретили в море, на таком расстоянии от берегов, что протяжные звуки Утреннего Песнопения доносились к ним слабыми посвистами ветра. Огромный плот, поджидавший их в Боро, неторопливо и величественно плыл на юг, и перед взором Дженнака с одной стороны вставала гигантская, потрясающая разум и чувства горная цепь, а с другой блестел и мерцал океан, где голубые оттенки Сеннама сливались с алыми красками утренней зари. Впрочем, вид на эти морские воды ничем не отличался от подобных же картин, которые можно было лицезреть в Восточном Океане, и воображение Дженнака волновала лишь мысль о том, что за этой беспредельной розово-синей гладью тоже лежат неведомые земли.

Горы давали больше поводов для раздумий. Серые и хмурые, с подошвами, тонувшими в зеленых коврах лесов, они грозили небесам обледеневшими вершинами, словно некое воинство гигантов в серебряных шлемах и темных панцирях, желавших помериться силой с богами. Казалось, они бросают вызов земле и океану, и небу, и лежавшей за ним Великой Пустоте, уверенные в своей несокрушимости и мощи - либо наоборот, выступая их союзниками, показывают человеку его ничтожность и бренность в сравнении с вечностью. Дженнак склонялся ко второй мысли; и, вспомнив о рассказанных Амадом легендах, подумал, что горы, пожалуй, столь же подходящее место для бесед с богами, как и безбрежные пески пустынь.

Вскоре над исполинским хребтом поднялось солнце, священный Глаз Арсолана, и в жарких его лучах ледяные пики засверкали розовым и алым - оттенками, напоминавшими цвет крови светлорожденных. Являлось ли это неким знамением? Приветствием, которое горы посылали человеку, чуть более долговечному, чем все остальные, хоть срок его жизни тоже был неизмеримо крохотным для этих каменных гигантов? Некогда еще непрожитые годы представлялись Дженнаку в виде ступеней огромной лестницы, ведущей на вершину холма, с которой открывался вид на землю и океан, на страны и народы, на прошлое и будущее, но сколь ничтожно малой являлась эта высота рядом с величием гор! Он измерял свою жизнь веками, они - миллионолетиями; и все человеческие проблемы, все стремления и идеи, о которых Дженнак толковал сказителю-бихара, были для них столь же эфемерны, как дым над костром, отпылавшим во времена Пришествия.

С этой мысль Дженнак, вместе со своими людьми, отправился спать в большой хоган в носовой части плота. Рядом, в еще более просторном помещении, устроился Чааг Чу, и для посторонних глаз все выглядело так, будто верный телохранитель-сеннамит стережет покой хозяина. Но, пробудившись после полудня, Дженнак передоверил эту миссию Уртшиге, а сам, вместе с Ирассой и Амадом, отправился осматривать плот.

Он впервые путешествовал на таком плавательном средстве, хотя не раз доводилось ему встречать торговые арсоланские плоты, курсировавшие в водах южного Ринкаса. Но этот плот, называвшийся "Одотори Раа", что значило "Милость богов", являлся боевым, и ни один из купеческих не мог сравниться с ним размерами и быстроходностью. Собственно, "Одотори" был связан из четырех плотов шириною в сто локтей и вдвое больше длины, а значит, расстояние от носовой до кормовой башен равнялось четыремстам шагам. Плоты соединялись цепями и прочными сходнями, но каждый мог плавать и сражаться независимо от соседей, в том случае, если бы какой-то фрагмент сооружения был поврежден штормом или загорелся от зажигательных снарядов неприятеля.

У "Одотори" имелись две палубы, двенадцать мачт с огромными прямыми парусами, по три на каждом из плотов, восемь башен, стрелковые помосты и две сотни весел, используемых для маневрирования и причаливания к берегу. Нижняя часть плота была собрана из больших бальсовых бревен, пропитанных смолами и обеспечивающих плавучесть всего сооружения; их покрывали дубовые доски, и из того же розового дуба воздвигли каркас, поддерживающий верхнюю палубу, тоже бальсовую, так как эта древесина отличалась поразительной легкостью. Правда, она была не слишком долговечной, но тут человек мог помочь природе, укрепив дерево специальными составами. После этой обработки бальса приобретала золотисто-желтый цвет и звенела под ударом подобно бронзовому щиту.

На нижней палубе, под защитой верхней, располагались гребцы, они же - копейщики на случай штурма; еще было три сотни стрелков и секироносцев, а также прислуга метательных машин, установленных на обеих палубах. В межпалубном пространстве громоздилось всяческое снаряжение, сложенное в идеальном порядке и тщательно привязанное; были тут огромные баки с пресной водой, корзины с зерном и сушеными фруктами, связки копий и дротиков, метательные ядра и горшки с зажигательной смесью, запасы топлива и одежды. Кое-где в настиле зияли прямоугольные колодцы с установленными над ними громоздкими механизмами, поднимавшими и опускавшими лопасти из несокрушимого железного дерева; как выяснилось, они выполняли роль управляющих весел, обеспечивая поворот всей огромной махины плота. Моряк, помощник начальствующего на "Одотори", объяснил Дженнаку, что маневрирование с помощью весел, выдвижных килей и парусов требует великого искусства и согласованных действий всей команды; чтобы развернуть плот хотя бы на палец, надо трудиться целый всплеск времени.

Дженнак кивнул. За прошедшие годы он сделался опытным навигатором, и теперь мог оценить все достоинства и недостатки столь необычного средства передвижения, каким являлась эта плавучая крепость, способная разгромить своими метательными машинами целый прибрежный городок. Медленное и сложное маневрирование было платой за большую грузоподъемность, непотопляемость, огневую мощь и устойчивость; никакой шторм не был страшен плоту, но лишь в удалении от берега, от скал, рифов и мелей, грозивших если не гибелью, то долгой стоянкой и ремонтом. Разумеется, играла роль и скорость: даже под всеми своими парусами и веслами, "Одотори" шел вдвое медленнее "Хасса". Не сокол, летящий над волнами, а черепаха, что давит их своим плоским брюхом!

Но, без сомнения, такой плот сумел бы пересечь Бескрайние Воды, затратив на это пусть не месяц, а два или три. Что касается Западного океана, то тут Дженнака одолевали сомнения, ибо протяженность этих морских пространств оставалась неизведанной, и путешествие "Одотори" могло бы затянуться на год или два. А разве можно запасти воду и пищу на такой срок для шестисот-семисот мореходов? Даже огромные размеры плота не позволяли это сделать, и здесь преимущество быстрых драммаров было очевидным. Не говоря уж о морском сражении, где скорость маневра - залог победы!