Гигант встал посередине зала, под чучелом демона, и осмотрелся, медленно ворочая головой на бычьей шее. Появился Селиверстов и замер у порога; физиономия бдительная, руки скрещены, и правая – за отворотом куртки, в наплечной кобуре. Клиенты оживились, тренер-сероглазик хмыкнул, и даже девочки-лесбияночки перестали тискаться – видно, решили, что ожидается какой-то забавный аттракцион.

Наклонившись, Ким ощупал под стулом сумку с дисками и, припомнив, что в голове у него не раз уже тренькало и звякало, мысленно спросил:

«Разосланы инклины? Сколько?»

«Девять, – отозвался Трикси. – Твоим друзьям, официантам, повару и менеджеру».

«Тогда принимайся за трансформацию. Предчувствие у меня. Не нравится мне этот тип!»

«Думаю, мне тоже», – заметил пришелец, и теплая волна тут же захлестнула Кима, переполняя мышцы энергией и силой. Стул под ним жалобно скрипнул, столик под локтями задрожал, и он поспешно отодвинулся.

Гигант стукнул себя кулаком по груди.

– Ну, сейчас заведет шелупонь: мы люди-беженцы, не местные, ночуем по вокзалам… – пробурчал Доренко.

Но в этот раз сценарий был другим.

– Я – Семитха Кулрикс из Офирии! Непобедимый воин и боец! Камни жру, песком отплевываюсь! Кто тут Конан, выходи!

Глаза у Даши округлились, Альгамбра Тэсс захихикала, а дотошный Леонсон сказал:

– Заврался ты, парень! Семитха и Кулрикс – пиктские имена, а не офирские.

– А мне по барабану! – рявкнул великан и топнул сапогом – так, что зазвенела посуда и британские дамы испуганно пискнули. – Где ты, Конан, сучья пасть! Конана хочу! Чтоб вырвать ему яйца… то есть печень!

– Развлекаем публику? – Дрю-Доренко повернулся к Даше. – А здоровый хряк! Почем наняли? За кружку пива? Так я бы лучше сыграл и даром.

Даша улыбнулась, недоуменно пожала плечами, а за ее спиной, под лампой-факелом, возник Канада.

– Прикажете выкинуть, Дарья Романовна? – Менеджер поднял руку, собираясь махнуть Селиверстову, но Ким его остановил:

– Не торопись, Славик. Это, кажется, меня.

Он почувствовал, как Дашины пальцы вцепились в рубашку, ласково отстранил ее и поднялся.

– Тебя, тебя, – подтвердил Доренко, – только не твоя весовая категория. Вы его, Дашенька, не пускайте, а я сейчас этого хряка вилкой уложу.

– Сиди, – негромко сказал Ким и повернулся к Даше. – Ты, женщина, тоже сиди, смотри и не пытайся меня остановить. Киммерийцы не прощают оскорблений.

Он вышел на середину зала. Британские дамы притихли, замерли с раскрытыми ртами и впитывали славянскую экзотику; от столов, где сидели журналисты, доносился сдержанный гул, а на лицах молодых кавказцев было написано жадное любопытство. Один скользнул к дверям, другой – к стойке бара, а остальные развернули стулья и посматривали то на Кима и Семитху, то на тренера-сероглазика. Казалось, мигни он либо пальцем шевельни, и парни вынесут из зала всех, вместе со столами и закусками.

«Подозрительно», – решил Ким, обратив внимание, что сумки у них под руками. Еще он заметил, как бледнеет Даша, как спорят о чем-то Киселев и Леонсон, а Дрю-Доренко хмурится и крутит пальцем у виска. Вдруг Альгамбра взвизгнула: «Потешный бой! Потешный бой!» и застучала кулачком по столу.

– Заводной бабец, – пробасил Семитха. – Потом я ее отымею. И ту, рыжую, тоже. Или сперва рыжую, а после…

Ким коротко и страшно ударил великана в пах. Коленом, с разворота. Его восприятие, как это уже бывало, изменилось; Конан, возобладав над ним, вырвался на свободу и глядел сейчас с холодным торжеством на стонущего человека. В том, что должно свершиться, Конан не видел ни потешного, ни театрального; бой есть бой, и все в бою дозволено, чтоб подобраться к врагу, сломать ему хребет или проткнуть глазные яблоки.

Семитха выпрямился. Лицо его было жутким: распяленный рот, выкаченные глаза, побагровевшие щеки.

– Что, имелку прищемили? – поинтересовался Ким.

– Щас… – прохрипел великан, – щас, паскуда… Щас я тебя закопаю!

Они закружились под чучелом демона, обмениваясь сильными ударами. Противник был могуч и крепок, и Кима, подставлявшего то локоть, то плечо, слегка покачивало. Сознание его раздвоилось: разум, принадлежавший Киму Кононову, был словно сам по себе, а киммерийские инстинкты обороняли плоть и кровь, не требуя разумного вмешательства. Он размышлял, зачем подослан этот тип, то ли скандал устроить и напугать клиентов, то ли с иными злобными целями, а руки и ноги вкупе со всем остальным делали привычную работу, сгибались, разгибались и совершали множество движений, потребных в нынешних обстоятельствах. Недремлющий инстинкт подсказывал, как уклониться от удара и в какую точку бить; он видел пот, стекавший по лицу Семитхи, слышал его шумное дыхание и в то же время замечал происходившее извне и не имевшее сейчас к нему касательства: напряженные лица зрителей, раскрытые рты британских дам, следившего за битвой тренера, Селиверстова в дверях, хмурого Доренко и потемневшие Дашины глаза.

«Ха!..» – выдохнул гигант. В плечо… «Ха, ха, ха!..» Снова в плечо, в локоть, в кулаки… «Ха!..» А это уже по корпусу, справа по ребрам, а целил в печень… «Профессионал, – мелькнула мысль у Кима, – боксер-тяжеловес и, кажется, не из последних». Он ударил, рассек до крови бровь противнику, переместился назад, к столам, где сидели кавказцы. Один из них, повинуясь кивку сероглазого, стал приподниматься, но Доренко, вытянув руку, придавил ему затылок.

– Куда?

Парень дернулся, пришипел: «Грабли обломаю, гнида!» – но палец Дрю уже воткнулся в тайную точку за ухом, тяньжун или ваньгу, нажатие которой ведет к мгновенной смерти.

– Не суетись, джигит, – сказал Доренко, подмигнул сероглазому тренеру и добавил: – Вот так-то, друг! Белое арийское сопротивление не дремлет!

Глаз Семитхи заливала кровь, и Ким, обойдя его слева, нанес безжалостный удар по почкам. Гигант развернулся, послал тяжелый кулак в пустоту, вытер лицо и получил прямой в челюсть. Голова его откинулась, словно на шарнирах, взгляд остекленел. Журналисты зашумели, одна из дам азартно свистнула, а сидевшие под окном лесбиянки полезли на стулья, чтоб лучше видеть.

– Хайль Борисия! – выкрикнул Дрю-Доренко.

– Хайль! – дружно поддержали остальные конанисты.

Ким ударил гиганта по ноге ступней, сбил на пол, уперся коленом в необъятную спину, нашарил на загривке цепь. «Хорошая цепочка, крепкая», – подумал он, накручивая на кулак стальные звенья. Семитха захрипел, ткнулся лицом прямо в туфельки Альгамбры.

– Ну, вот! – с неудовольствием промолвила она. – А говорили, бой потешный!

Ким хищно ощерился.

– Это кто сказал? – Чуть ослабив цепочку, он наклонился к уху противника и рявкнул: – Значит, ты Семитха Кулрикс из Офира? А как по-настоящему? Отвечай, моча шакалья! Задушу! Или хребет сломаю!

– От-пус-сси… – Речь великана была невнятной. – Семен я Кх-кулешов… От-пус-сси, урод!

Но Ким не ослабил хватки.

– Откуда? Кто нанял? – Он задавал вопросы, фиксируя каждое движение сероглазого и его бойцов. А в том, что в бар пришли бойцы, сомнений у него не оставалось. Вот только чьи!

– Из «Ультиматума» я… – прохрипел бывший Семитха Кулрикс. – Бойцовский кх-луб такой… А наняли черножопые… Вон старшой их сидит… Зай… Зайцев Гх-леб Ильич…

– Ты чего плетешь, дебил хренов? – осведомился сероглазый, приподнимаясь. Его команда дружно потянулась к сумкам, парень у стойки напрягся, а стоявший рядом с Селиверстовым полез за пазуху. «До дисков бы добраться», – подумал Ким и стукнул великана по затылку, погрузив в беспамятство. Темноволосые бойцы тащили из сумок что-то железное, громыхающее, визг лесбиянок резал уши, Дрю-Доренко внезапно совершил кульбит и принял боевую позу, Альгамбра с грозным видом ухватила нож, а Даша – пустую бутылку. «Только этого нам не хватает», – мелькнуло у Кима в голове. Он опрокинул на сероглазого тренера стол, пнул в голень парня с автоматом, ужом скользнул к стене мимо растерянного Леонсона и выпрямился, сжимая свой боезапас.

Сталь протяжно запела под его пальцами. Не дротики, не топоры и не кинжалы – диски… Умеет Конан их метать? Ким еще размышлял над этим, когда стальная звездочка врезалась в зад сцепившегося с Селиверстовым бойца. Дальнейшее свершилось быстро, под визги и крики, треск автоматных очередей, звон стекла, грохот ломавшейся мебели и стук предметов, одушевленных или нет, валившихся на пол с воплями либо в покорном молчании. Ким метал свое оружие и мысленно бился с взъярившимся киммерийцем: тому хотелось всадить острия в лоб и горло, а не в запястья и локти. «Не лес, – убеждал его Кононов, – место людное, торговое, зачем нам столько трупов? Руки порежем, чтоб автоматы бросили, добавим по сусалам и вышвырнем вон». «Кром побери!.. – гневался Конан. – Какие руки и сусалы? Насмерть бей, Нергалово отродье! В глотки целься да по вискам! Короче, мочи!»