Он ткнул в бок привязанного рядом сигнальщика и проревел:
— Труби, сын черепахи! Пусть подойдут ближе! Пусть держатся в полете стрелы!
Он знал, что приказ этот почти лишен смысла — в такой шторм, с одним крохотным парусом на мачте, суда не могли маневрировать. Хвала Сеннаму, если не опрокинутся и не разобьются!
Светлорожденный, хоть и был сухопутной крысой, тоже об этом догадался. Наклонившись к уху О’Каймора, онвытянул длинную руку на восток и прокричал:
— Земля, тидам! Там земля! Вели, пусть передадут: закончится буря, всем плыть на восток! И ждать, достигнув берегов!
О’Каймор снова пихнул сигнальщика:
— Слышал, что сказано? Труби!
Низкие протяжные звуки горна поплыли над бурлившими водами. Все корабли откликнулись: кто ревом рогов из раковин, кто барабанным боем. Ар’Чога, командир «Сирима», будто в насмешку над грозящей гибелью, вздернул на мачте плетеный шнур — золотисто-желтый, ярких победных солнечных цветов. Голова О’Каймора с одобрением качнулась; похоже, Ар’Чога не торопился идти на дно.
Затем он поглядел на светлого господина и недоуменно сморщил лоб.
Земля? На востоке? Откуда об этом ведомо вождю? Даже старый Челери, читающий в море и в небесах, как на собственной ладони, не заметил никаких признаков! Но О’Каймору тут же припомнилось, что Челери и этот шторм не предсказал; небо было ясней ясного, предвестники не летали, и ни с одной из сторон света не тянуло холодком. А вождь почувствовал!.. Ну, так чему здесь удивляться — с ним говорят боги! А с Челери если кто и болтает, так кувшин с вином…
Коль берег неподалеку, там удастся собрать корабли. Хорошо, отлично! Только бы перед бурей устоять…
И тут О’Каймор, оглянувшись, увидел раззявленный в неслышном вопле рот старого кормчего, ужас в глазах рулевых и бледную рожу сигнальщика, скорчившегося за барабаном. «Дее-еер-жи-иись! — долетело до него сквозь грохот урагана. — Дее-еер-жи-иись!» Он судорожно вцепился в веревки и опустил глаза; смотреть назад было страшно.
Гигантская волна догоняла «Тофал»; подобная горному хребту, она надвигалась, грозя гибельным обвалом, темная и мрачная, как бездны Чак Мооль; верхний край ее тянулся к облакам, а перед ней разверзалась пропасть. Она была столь велика, что перегораживала весь океан, от берегов Эйпонны до неведомых еще Восточных Земель; она казалась откосом чудовищной насыпи, возведенной руками богов. Или демонов! Ибо не сам исполинский вал устрашил О’Каймора, видавшего на своем веку всякие виды, но показалось тидаму, что на гребне жуткой этой волны сидит Паннар-Са и гонит ее вперед и вперед своим хвостом, тянет к «Тофалу» лапы с присосками и крючками, а лап у него целая тысяча! Да еще пасть — не пасть, а огромный клюв попугая, в который любой корабль проскользнет, словно в просторную рокаварскую гавань! Да еще глаза — огромные, бледные и мерцающие, как две луны в небесах! Да еще брюхо — мешок мешком, полупрозрачный и отвислый, набитый всякой морской живностью и останками неудачливых мореходов! Да еще венец из молний, окружавших голову Паннар-Са, будто огненные перья!
Взвыл ветер, рванул треугольный тино и сдернул его с мачты, скомкал, как синюю тряпку, унес в океан. И сразу же закричали рулевые — закричали с ужасом, словно и их взгляды встретились с огромными белесыми зрачками Морского Старца. Но О’Каймор знал истинную причину их воплей: управляться с кораблем без паруса куда тяжелей, и силы трех мореходов у рулевого кормила иссякали. С побагровевшими лицами, напрягая руки и спины, они пытались удержать толстый стержень из железного дерева; одежды их промокли от пота, подошвы сапог скользили по палубе, под ногтями выступила кровь. «Тофал», подхваченный гигантской волной, взмыл вверх и беспомощно повернулся на ее гребне, кренясь на бок; левый балансир утонул в воде, правый навис над бортом, словно окованная бронзой великанская дубина. Лоб тидама оросился испариной; сейчас за жизнь свою и жизнь всей команды «Тофала» он не дал бы и дырки от атлийского чейни.
— Грхаб! Грхаб!
Эти звуки показались О’Каймору ревом разгневанного Паннар-Са.
Не сразу он сообразил, что светлорожденный окликает своего сеннамита; а когда догадался о том, они уже стояли у рулевого рычага, оттолкнув изнемогших кейтабцев. Стояли, сбросив накидки, огромные, как две скалы, удерживая стержень в мускулистых руках; спины их согнулись и закаменели, ноги вросли в палубу, а свисавшие с поясов канаты щелкали и отзывались гулом под ударами ветра, точно рой рассерженных пчел. Затем вождь поднял голову и вопросительно уставился на Челери; губы его шевельнулись, и тидам понял, что он спрашивает, куда править. Осторожный! — промелькнуло в голове; соображает — повернешь рычаг не туда, опрокинешь корабль. Но хоть вождь впервые взялся за руль и не понимал сигналов навигаторского жезла, сил у него хватало. Хватало на троих или на пятерых, а если добавить сеннамита, могучего, как морской змей, то и на целый десяток.
О’Каймор бросился к ним и привычной рукой надавил на рычаг, чувствуя, что мощь его и впрямь удесятерилась: светлорожденный, догадливый парень, повел кормило вправо, чуть приподнял его, и рулевые лопасти захватили воду. Корабль выпрямился; правый балансир с грохотом рухнул вниз, нос встал поперек волны, и судно, полвздоха висевшее над темной морской пропастью, скатилось с гребня, пропустив под днищем гигантский вал. Он умчался к югу вместе с Паннар-Са, и Морской Старец ярился и ревел, щелкал ненасытным клювом и взбивал пену сотней рук — гневался, что добыча ускользнула. Волны тем временем стали поменьше, двое «предвестников» на носу ухитрились натянуть запасной тино, и О’Каймор, распорядившись, чтобы Челери подавал команду голосом, а не жезлом, взялся за свою трубу.
Где-то к западу, почти у самого горизонта, он разглядел синий парус «Сирима» и золотой — «Арсолана». Пожалуй, и «Одиссар» устоял, — мелькнула мысль; недаром назван в честь Очага Хитроумного Ахау. А вот «Кейтаб»… Кейтабу — и землям, и кораблю — божественного покровителя не досталось. Ну, все в руках Шестерых! — решил О’Каймор, опуская трубу. И да пребудет с «Кейтабом» их милость!
Прошла половина кольца времени, и он заметил, что ураган стихает; шнурок на подъятом жезле Челери начал провисать, а костяные шарики скользили вдоль него уже без прежней резвости. Волны тоже сделались поменьше, вставая теперь холмами, а не горами; оттенок их изменился, и краски Сеннама постепенно вытесняли мрачные цвета Коатля. Шторм уходил на юг, и вскоре потянуло ветром с запада, от далеких берегов Эйпонны, и хоть был тот ветер соленым и резким, тидаму чудились в нем знакомые запахи РоКавары и аромат цветущих магнолий, обступивших Хайан. Он шумно втянул носом воздух и скосил глаза на светлого господина: тот по-прежнему оставался у кормила и вид имел задумчивый и как бы отрешенный, словно прислушивался к чему-то внутри себя. «Боги, — с надеждой подумал О’Каймор, — боги опять говорят с ним и — клянусь странствиями Сеннама! — подскажут, где искать корабли».
Выждав немного, он велел раскрыть люк, вызвать на палубу рулевых и «чаек» Торо и самого одноглазого помощника; вскоре к треугольному парусу добавился большой квадратный чу, мощно взял ветер и потащил корабль на восток. Измученные рулевые Челери отправились отдыхать, уговорив кувшины с пивом, одиссарцы поднялись на палубу, встали к блокам у балансиров и втащили их наверх, уложив в гнезда вдоль бортов. «Тофал» покачнулся и прибавил ход.
Два одиссарских воина вынесли госпожу. Была она бледна и бескровна, измучена морской болезнью, но держалась с обычным своим горделивым величием; петь, правда, не стала, хотя близилось время вечерней молитвы. Увидев ее, вождь будто бы очнулся от своих снов, сунул руль людям Торо и спрыгнул на балкон — принять от воинов драгоценную ношу. Переправил ее бережно в хоган, поднял одну за другой девушек-прислужниц, выглядевших еще бледнее госпожи, и кликнул жреца. Вскоре О’Каймор уловил слабый запах травяного настоя, который пили арсоланцы вместо вина, и ухмыльнулся: две бури миновало — на море и в человеческих сердцах. А светлорожденный, божественный талисман, вновь подтвердил свою удачливость; скоро рулевые Челери разболтают, как он спас «Тофал», и, будучи истыми кейтабцами, нагромоздят гору вымыслов повыше корабельных мачт.
