Но дела и повеления премудрого Че Чантара в тот момент Дженнака не волновали, ибо думал он о воле своего отца — и чем больше думал, тем больше поражался.
Почему он?.. Почему не Джакарра, богатый опытом и годами, умеющий все взвесить и все исчислить, помнящий все оттенки вод, изгибы рек и очертания берегов от туманного острова Кагри до жемчужных отмелей Рениги? Почти половину столетия правил Джакарра Очагом Торговцев, братством странствующих и путешествующих… сорок семь лет! Вдвое дольше, чем он, Дженнак, живет на свече!
Почему же отец решил послать его, а не Джакарру?
Возможно, одна из наложниц владыки ждет ребенка? Нового наследника? Но если бы родился мальчик, то он стал бы наследником лишь через двадцать лет, после поединка совершеннолетия. Случалось, конечно, что потомки властителей умирали в младенчестве- и не без чужой помощи! — рассуждал Дженнак. Но неужели отец ему не доверяет? Думает, что он, ради грядушей власти, способен поднять руку на дитя?
На брата, на кровного родича? Но ведь он — не Фарасса!
Или великий ахау решил, что наследником лучше оставить Джиллора? Накома и воителя, который может укрепить державу, раздвинуть ее пределы до атлийских гор, тасситской прерии и лесов Тайонела? Вождя, чья сетанна крепче скал и выше гор? Полководца, за коим воины пойдут хоть в джунгли Юкаты, хоть в снега Края Тотемов, хоть в Великую Пустоту? Ну, пусть будет Джиллор! Пусть властвует! Разве не одна мать их родила? К тому же Джиллор благороден и добр… Он — не ягуар, он — сокол! Белый сокол, чьи перья — знак власти над Очагом Одисса!
Но, быть может, думал Дженнак, отец собирается подвергнуть его испытанию? Такому же, как на фиратском холме, в горах Чультун? Тяготы далекого похода велики, но велика и слава, и сетанна… Ведь в людских глазах подвиг путника и подвиг воина равны: один ищет и находит новые земли, другой защищает и сохраняет их. Воином он стал; не пришел ли теперь черед сделаться путником?
Эти раздумья подбодряли его, однако на смену им, словно караван изнемогающих от тяжкого груза быков, тянулись другие мысли, невеселые. Да, в Фирате он стал воином и научился вовремя точить клинок, зато потерял Вианну. А кого утратит на этот раз? Грхаба? Или себя самого? Дальний поход — что война; морские дороги полны неожиданностей и риска, и кто ведает, где и когда придется собирать черные перья?
Но первая же встреча с кейтабцами положила конец этим грустным думам. Островитян было трое: приземистый тидам О’Каймор, с толстой шеей и хищным пристальным взглядом; кормчий Челери, старый и хромой, но напомнивший Дженнаку своим неукротимым видом Кайатту, санрата сесинаба; и одноглазый Торо, щеголявший в стальных тайонельских доспехах, явно больших для него и наверняка краденых (такие панцири с волчьей головой на сторону из Тайонела не продавались). Кроме этой троицы увидел Дженнак еще татуированного дикаря из северных краев с таким длинным именем, что запомнить его не смог бы даже Одисс; и потому звали северянина Хомдой — кратко, на кейтабский манер. Ростом он был на два пальца пониже Грхаба, но столь же широк в груди и выглядел могучим воином.
От людей этих веяло терпкими морскими ароматами, пахло солью и древесиной дуба; говорили они громко, как бы перекрикивая рев бурь, а двигались враскачку, будто под ногами у них расстилалась не прочная земная твердь, а корабельная палуба. Еще почувствовал Дженнак нечто неуловимое, странное, едва заметное — то ли исходившие от пришельцев флюиды разбойничьей удали и бесшабашности, то ли эманацию изменчивой и бурной океанской плоти, безбрежных синих просторов, где ни деревья, ни скалы, ни холмы не заслоняют горизонт. Казалось, в одеждах их прячется ветер, над головой клубятся облака, а за плечами летит шторм, посланный Сеннамом или Паннар-Са, Морским Старцем, которого почитали они не меньше, чем божественных Кино Раа.
Непростые люди, понял Дженнак. И самым непростым из них являлся, разумеется, тидам — крепыш О’Каймор, облачившийся, в знак уважения к Очагу Одисса, в пурпурный шилак и сандалии, отделанные алыми перьями. Традиционных поз киншу он не ведал, зато умел в нужный момент поклониться и сказать приятное слово; однако мнилось, что вот-вот, набрав в грудь воздуха, он гаркнет: «К веслам, акулья требуха! На мачты и к катапультам! Клинки вон! Р-руби!»
Но проходило время, шли дни, а О’Каймор не гаркал, не кричал, но с хитрым блеском в маленьких темных глазах обхаживал Дженнака. Видно, не лишен он был мудрости и полагал он, что повеление отца-сагамора одно, а искреннее желание совсем другое; понимал, что не нужен ему вождь, пошедший на рисковое дело с неохотой, против собственной воли. И, к чести О’Каймора, он догадался, чем взять молодого одиссарского наследника.
Он рассказывал — а иногда велел рассказывать Челери, у которого запас историй был так велик, что повозка, нагруженная ими, осела бы по самую ступицу. Поведанное ими было столь чарующим и необычным, что сердце Дженнака трепетало в радостном предвкушении: неужели и он увидит все эти чудеса! И даже больше, ибо кто знал, что ожидает их в Риканне? Рассказы О’Каймора касались только Срединных Земель, и говорил он о покрытых льдом берегах Кагри, о Туманном море, откуда можно попасть в огромное пресное озеро Тайон, о другом море, заросшем водорослями Сагрилла-ар’Пеход, за пределами коего плавают чудовищные морские змеи, о величественных дворцах Коатля и Юкаты, выстроенных из белых камней, изукрашенных паутиной причудливых узоров, о Перешейке, покрытом болотистой сельвой и протянувшемся меж двумя материками Оси Мира, о проливе Теель-Кусам, рассекавшем этот Перешеек, о бурных его водах, недоступных для плотов и кораблей, о городе Лимучати, что стоит у самого пролива и исполинского моста, переброшенного мастерами Арсоланы над стремительным течением вод, о жемчужных отмелях Рениги, некогда кейтабской колонии, а теперь богатом и сильном государстве, не уступавшем обширностью земель ни Одиссару, ни Тайонелу, ни прочим Великим Очагам.
Говорил О’Каймор и о тех краях, что не видели его глаза, но о которых слышали уши — например, о Сиркуле и загадочной Чанко, Стране Гор. Прошло не меньше тысячи лет, когда во Время Нашествия флот кейтабцев под водительством легендарного тидама Ю’Ситты достиг южных отмелей Ринкаса, богатых рыбой и жемчугом. На тех благодатных берегах островитяне выстроили первую хижину из жердей и пальмовых листьев, затем — каменные города, поглотившие деревушки местных дикарей, таких же невысоких и смуглых, похожих на пришельцев из-за моря. С течением лет города эти росли, богатели и крепли, пока не нашелся властолюбивый и удачливый воин, в чьих жилах кровь Ю’Ситты смешалась с кровью вождей туземных племен; захватив побережье, морские порты, копи, где добывались драгоценные камни, жемчужные промыслы и плантации какао, он объявил себя тидам-сагамором Рениги. Не всем это понравилось, но сила была на стороне захватчика, и несогласные ушли. Ушли на юг, в неприступные горы между Ренигой и Арсоланой, населенные воинственными дикарями, породнились с их знатью, обрели над ними власть, выстроили прочные гнезда-крепости, пробили шахты, добравшись до жил медной и железной руды. Так поднялся Сиркул — словно каменная суровая крепость над благодатным побережьем Рениги. Миновали века, обе державы расширились и утвердились в своих землях, но старые распри не были преданы забвению: и по сей день то горцы грабили прибрежные низины, то жители низин поднимались в горы, неся смерть на остриях своих изогнутых клинков.
О Чанко кейтабский тидам знал немногое, однако больше, чем мудрый Унгир-Брен, впервые поведавший Дженнаку о Стране Гор, что лежала в Нижней Эйпонне. Люди ее не приняли учение кинара и изгнали Арсолана, утвердившись в том, что для них и старые боги хороши. С той поры, с самого Пришествия Оримби Мооль, Чанко оставалась страной закрытой, не пускавшей к себе чужеземцев — ни купцов, ни ремесленников, ни любопытствующих путников, ни людей жреческого сословия. Никого к себе чанкиты не пускали и вроде бы торговых дел ни с кем не вели; однако О’Каймор, побывавший на Диком Берегу, южнее устья Матери Вод, утверждал, что встречались ему чанкитские изделия. То были гадательные яшмовые шары величиной с кулак, выточенные с невероятным искусством, ожерелья из белых и серых перьев кондора, какие-то сушеные целебные травы и бронзовые цепи с прикрепленными к ним острыми дисками — очевидно, оружие. Все эти редкости ценились жителями Дикого Берега очень высоко, ибо, по их мнению, обладали магическими свойствами.
