Кончился День Ясеня; промелькнули Дни Сосны и Ягуара. На третье утро, в День Каймана, Дженнак проснулся от негромкого гула сигнальных барабанов.

Он лежал, не раскрывая глаз, прислушиваясь к далекому барабанному бою и тихому дыханию Вианны; под сомкнутыми веками плыли видения, скользили тени только что отлетевшего сна, сияли чудесные миражи, посланные богами. На этот раз не было ничего загадочного, ничего страшного — ни корабля под белыми парусами, плывущего из неведомых далей, ни огненной бездны и языков пламени. Он парил в небесах, свободный, стремительный и сильный, как сокол; он купался в теплом прозрачном воздухе, пронизанном солнечным светом; он чувствовал, что это тепло и свет надежно защищают его от холода и мрака Великой Пустоты, раскинувшей свои темные крылья от земных пределов до самых далеких звезд. Жар и холод, свет и тьма, пустота и звезды были над ним, подобные накидке из пестрых перьев, прикрывавшей спину; внизу же… О, внизу лежала Эйпонна — в торжествующем великолепии своих земель, прекрасная, как цветущий сад!

В своем сновидении Дженнак мог обозреть ее из края в край, от скованных ледяным венцом северных пределов до Холодного острова на дальнем юге, скалистого и бесплодного, отделенного от Сеннама неширокой извилистой полосой вод. Очертания Верхней Эйпонны были угловатыми и резкими, словно выщербленный топор; ближе к экватору просторный континент сужался, превращаясь в гористый перешеек, в мост, переброшенный к южному материку, рассеченный бурным проливом Теель-Кусам. Нижняя Эйпонна походила на мягко очерченный треугольник с игриво загнутым острым кончиком; прибрежная линия ее шла более плавно — тут, в отличие от северного соседа, океанские воды не разрывали сушу голубыми клочьями огромных заливов. Оба континента со стороны заката ограждала гигантская горная цепь; Дженнак знал, что она протянулась с севера на юг на сотню соколиных полетов, и теперь — пусть во сне! — мог увидеть эту каменную преграду, то сужавшуюся, то расширявшуюся, то грозившую небу остриями обледенелых пиков, то пластавшуюся под ним щитами плоскогорий, то разорванную трещинами глубоких каньонов. К восходу от этой чудовищной стены материки становились более пологими, низменными, богатыми лесами, озерами и реками. Дженнаку, парившему в вышине, чудилось, что Север и Юг почти поровну разделили все земные богатства: тут и там были горы, степи и необозримые массивы зелени, тут и там струились великие потоки — Отец Вод в Верхней Эйпонне и Матерь Вод — в Нижней. Правда, Север мог похвастать пресным озером Тай-он-точи-ка, подобным морям, зато на Юге, кроме Матери Вод, была еще одна огромная река, что стремилась к океану среди сеннамитской прерии.

Неощутимым мысленным усилием он приблизился к Ринкасу, к пространству соленых теплых вод, и застыл над их сине-зеленой гладью подобно Сеннаму-страннику. Очертания Срединных Земель близ полюсов сделались туманными, размытыми, зато теперь он видел всю акваторию Внутреннего моря, простиравшегося меж Верхней и Нижней Эйпонной. Северная его часть напоминала овал, ограниченный с восхода двумя полуостровами, Серанной и Юкатой, и огромным островом Кайба; южная тоже была замкнута в кольцо земель — с запада изгибался перешеек, на востоке дугой тянулся архипелаг Йантол, с двух других сторон лежали большие кейтабские острова, Кайба, Гайяда, Йамейн, Пайэрт и побережье Нижней Эйпонны, принадлежавшее Арсолане и Рениге. То был центр мира, средоточие сокровищ, знаний и древней мудрости, завещанной богами. Прошло пятнадцагь веков с тех пор, как Шестеро явились в Юкате; затем дороги их пролегли в ближайшие Уделы — Коатль, Одиссар и Арсолану. Трое богов остались там; трое других продолжили путь на север, в Мейтассу и Тайонел, и на юг, в далекий Сеннам. Но эти страны все же были окраиной; главное оставалось здесь, в бассейне Ринкаса и на его берегах. Кроме Великих Уделов, здесь лежала Юката, Святая Земля, здесь находились многочисленные княжества Перешейка, острова и колонии кейгабцев. Жизнь бурлила в этих благодатных землях и теплых водах, люди роились подобно муравьям, утоптанные торговые тракты соединяли города, а весла тысяч кораблей пенили морские волны.

Дженнак вздохнул, раскрыл глаза, и яркий мираж погас, словно пламя задутой свечи. Он продолжал лежать неподвижно, чувствуя плечом теплое плечо Вианны; ее дыхание щекотало шею. Далекий грохот сигнальных барабанов словно бы сделался громче, отчетливей; почти непроизвольно он попытался понять сообщение, но не смог. Это удивило его. Осторожно поднявшись, Дженнак вышел в небольшой сад, к водоему рядом с его хоганом, и прислушался.

Нет, этого кода он не знал, хотя с восьми лет жрецы и сам Унгир-Брен обучали его многим сигнальным системам — связь с помощью барабанов всегда считалась самой надежной, быстрой, не зависящей от капризов погоды. Действительно, сокол не взовьется в небеса во время грозы, а в сезон увядания, когда идут дожди, не передашь вести с помощью солнечных зеркал. К тому же от Серанны до пресных вод Тайонела и гор Коатля насчитывалось более десяти соколиных полетов, тогда как барабаны позволяли передать сообщение за одни сутки. Правда, небольшое — и, разумеется, без рисунков, чертежей и карт. То, что было написано знаками или нарисовано, все же несли соколы или люди на запряженных быками колесницах, которые двигались почти с той же скоростью, что и пернатые гонцы.

Стоя у стены, увитой плющом и заросшей понизу благоухающей юккой, над бассейном, затененным листвой огромного дуба, Дженнак прислушивался, пытаясь уловить привычные сочетания звуков. Барабаны рокотали безостановочно, мерно, но он даже не мог понять, откуда пришло послание: Хайан, одиссарская столица, близ которой находился огромный дворец сагамора, лежала на юге Серанны, а значит, все сухопутные дороги, включая и путь Белых Камней, вели на север. Только за Большими Болотами тракты эти разветвлялись — к городам на побережье Бескрайних Вод, к Тайонелу, Коатлю и дальше, через Перешеек, к Арсо-лане; вдоль них, на расстоянии половины дня пути, стояли сигнальные вышки с барабанами.

Отдаленный грохот внезапно оборвался, но спустя недолгое время ответил большой барабан с одной из дворцовых башен; теперь звуки сделались громкими, четкими и били по вискам, словно выпущенные из арбалета стрелы. Код был тем же самым, и Дженнак, подняв глаза к безоблачному небу, пытался угадать, кто шлет это сообщение. Наверняка не Джиллор и не Джакарра; языки, принятые в войске, в Очагах Гнева и Торговцев, он знал достаточно хорошо — как и все сигнальные коды, что были предназначены для частных посланий в пределах страны или для связи с другими Великими Уделами. Секретной системой, неведомой ему, пользовались жрецы высшего ранга; существовал еще личный код сагамора, но Дженнаку почему-то казалось, что ни его отец, ни старый Унгир-Брен не имеют отношения к звукам, гремевшим сейчас в прозрачном утреннем воздухе.

Он сосредоточился, закрыв глаза и стараясь уйти от всего, что не было связано с рокочущей дробью барабана. Постепенно смолк птичий щебет, исчезло ощущение тепла от солнечных лучей, ласкавших обнаженную спину, стих налетевший с Ринкаса ветерок, и под веками Дженнака черным шелковым занавесом простерлась Великая Пустота. Сейчас он не видел, не чувствовал и не слышал ничего, кроме назойливого грохота била, плясавшего по туго натянутой коже; звуки постепенно сливались, превращаясь в странную мелодию — не то шум волн, ударявших о скалы, не то завывание бури в горных ущельях или шелест листвы, колеблемой ветром. Бум-бум-бум… бум… бум-бум… бум… ум-уммм… бу-бу-бууу… ууу… ууу… буушшш… шшш… шшш… Наконец грохот стих, отдаваясь в голове Дженнака лишь отдаленным невнятным шипением, черная завеса, обволакивающая сознание, уплотнилась, и он почувствовал, что должен прорвать ее. Унгир-Брен называл этот момент нырком; проникнув сквозь тьму подобно ныряльщику, что опускается на морское дно, вошедший в транс мог узреть н е ч т о… Разумеется, не камни, не водоросли, не ракушки и рыб; за черным пологом мрака жили сны и видения, насылаемые богами.