Приступ внезапного гнева овладел князем.

— Ты что, жить с ним собираешься? Ты, верно, с ума сошла! — грубо крикнул он. — Ты — моя кузина! При твоем происхождении, при твоем положении в обществе будешь путаться с прислугой? Не надейся, что я это так оставлю!

Выстрел, однако, не попал в цель. Адриана ничуть не смутилась и ответила ему беззаботным смехом, правда, весьма деланным.

— Ну, Альдо, не говори глупостей! Мы не будем жить с ним в одном доме, хотя я и в этом не вижу ничего дурного, он уже много лет живет со мной под одной крышей, и пока никто еще не имел случая заподозрить что-либо недостойное. Что же это за жизнь, если придется отселять от себя всех слуг за два километра? Но я готова согласиться с тем, что с тех пор, как он перестанет служить у меня, между нами необходимо проложить некоторую дистанцию… Так что, если Скарпини не сможет поселить его у себя, я подыщу ему какой-нибудь пансион, а сама надеюсь воспользоваться гостеприимством наших кузенов Торлонья. Они обожают музыку, особенно бельканто!

Она продолжала говорить, словно повторяя заученный урок, приводила какие-то доводы, которые Альдо слушал вполуха, не вникая в смысл отдельных слов и фраз, и из всего этого потока красноречия делал один непреклонный вывод: восторженность тона не оставляет сомнений в пламенном желании милейшей графини поскорее отправиться в Рим и счастливо зажить там в обществе этого юного красавца, к которому — Морозини мог бы поручиться за это — ее привязывала не одна лишь любовь к музыке.

В невольном раздражении князь поспешил окончить разговор, сославшись на необходимость увидеться со своим нотариусом. Встав из-за стола, Альдо проводил Адриану до самой гондолы, давно ее дожидавшейся, поцеловал кузину на прощание и пожелал ей счастливого пути.

— Время от времени пиши мне! — крикнул он.

Морозини возвратился в дом, не в силах признаться себе, насколько все это его расстроило. Боже мой, какой из женщин можно верить после того, как Адриана, самая почтенная вдова в Венеции, строгой красотой напоминающая задумчивую мадонну, на пятом десятке вдруг пустилась во все тяжкие как бог знает кто?

Но он любил кузину и потому сейчас же упрекнул себя за излишнюю резкость, а увидев в приемной огромную фигуру верного Дзаккарии, который устремил на него вопросительный взгляд, пожал плечами, выдавил из себя улыбку и сказал со вздохом:

— М-да, видишь ли… Придется подыскать кого-нибудь другого в помощь господину Бюто, когда, конечно, он сможет взяться за работу. Наша любезная графиня отбывает в Рим и пробудет там не меньше месяца.

Не успел Альдо проговорить это, как в зале, не давая — Дзаккарии опомниться, зазвучал гневный голос, прокатившийся эхом по всему дому.

— Не думала я, что доживу до такого позора! Видно, донна Адриана совсем стыд потеряла! Матерь Божия! Кто бы мог подумать, что такая дама да так забудется… — Подобно фрегату, торжественно вплывающему в порт, из кухни вдруг явилась Чечина под парусами развевающихся на чепце лент, содрогаясь от негодования всем своим необъятным корпусом, причем даже ее белоснежный накрахмаленный передник грозно топорщился, а невероятно пестрое, в Чечинином вкусе платье сердито шуршало. Дзаккария тщетно пытался удержать жену, но Чечина, властно оттолкнув его, приблизилась к Альдо.

— Ты что же, князь Морозини, и пальцем не пошевелишь, когда твоя кузина…

Спрашивать, что именно собирается сделать кузина, не имело смысла. Никогда не выходя за ворота дворца, Чечина, лучшая повариха Венеции, была самым осведомленным человеком во всем, что касалось городских новостей.

— Спокойно, Чечина, — Альдо старался говорить как можно непринужденнее. — Не слушай ты этих своих кумушек-сплетниц! Они все перетолкуют вкривь и вкось. Вот и сейчас наплели тебе неведомо чего, а на самом деле все просто: донна Адриана съездит на несколько дней в Рим, отвезет своего лакея к знаменитому маэстро и вернется!

— Лакея, говоришь? — не унималась могучая неаполитанка. — Скажи уж, любовника!

— Чечина! — прикрикнул Морозини, разозлившись. — Ты говори, да не заговаривайся. Где ты набралась такой дряни?

— Нечего и набираться! Вся Венеция только об этом и говорит. Раз я сказала, что они спят со Спиридионом, значит, знаю. Ее Джиневра, несчастная старуха, сегодня рыдала у меня на плече. Она знала, что донна Адриана с тобой завтракает, и надеялась, что хоть ты удержишь ее от этой… этой гадости! А ты даже и не подумал! Ты ей еще счастливого пути пожелал! Тьфу!

— Да не мог же я ее силой удержать! В конце концов, она. вдова, свободная, богатая…

— Богатая, пока что… А вот твоя мать, наша бедная княгиня Изабелла, святая была женщина, уж она бы знала, что ей сказать! Она бы не растерялась! Ясное дело, что женщине на пятом десятке не годится связываться с ухажером на двадцать лет ее моложе, даже если в постели у них ладится…

— В конце концов, неужели и ты этому веришь? Ну рассуди сама: старая, завистливая Джиневра недовольна тем, какую власть забрал в доме этот молодчик, но нельзя же из этого заключить, что он непременно любовник хозяйки? Вывод нелепейший! Она им что, свечку держала?

— Свечку не держала, но видела все собственными глазами! — с трагическим пафосом провозгласила Чечина, картинно простирая руку. — Я повторяю: своими глазами видела, как этот варвар — она его иначе не называет — обнимал ее «маленькую мадонну». Тоже мне мадонна нашлась! Ну, спустилась она в кухню, думала себе молока согреть для припарки.

Поздно уж было, вот она идет тихонько, чтобы никого не разбудить, вдруг видит: у донны Адрианы свет горит, дверь-то была приотворена, и звуки из ее комнаты слышатся… странные. Стоны, вздохи. Она забеспокоилась: может, донна больна, помочь чем нужно — и толкнула дверь…

— ..чтобы подсмотреть? — иронически усмехнулся Альдо. — А заглянула она из чистого любопытства. Нечего мне всякие басни рассказывать. Ни за что не поверю, что такие стоны, если это действительно были те самые стоны, можно принять за стоны больного. Ведь ты и сама не поверила.

— Да, не очень-то верится! Но как бы там ни было, с первого же взгляда ей все стало ясно. Она была так потрясена, что бегом убежала оттуда.

— При ее ревматизме! Боже мой! Вот так чудесное исцеление! — едко заметил Морозини, с трудом сдерживая раздражение.

Он знал насквозь старую Джиневру, давно служившую в их семье, преданную хозяевам всей душой и нянчившую Адриану с рождения.

— Нечего издеваться, — возразила Чечина. — Бедняжка не решилась даже подняться к себе наверх: так и просидела на кухне, пока в Санта Мария Формоза к первой мессе не прозвонили. Только в церкви и выплакалась. А теперь ее бросают одну-одинешеньку в огромном доме, и она изведется от страха и от мысли, что ее дорогая хозяйка губит в Риме свою бессмертную душу!

— Что же, за домом следить больше некому? Сомневаюсь, что Джиневра в сторожа годится!

— Раньше еще одна женщина ходила к ним по утрам убирать комнаты, да донна Адриана ее рассчитала. Сейчас там все пришло в запустение: залы для приемов на запоре… Джиневре и так дела хватает: и готовка на ней, и хозяйская спальня…

Но Альдо не слушал. Он быстро вышел из комнаты и направился в кабинет. Снял телефонную трубку и, попросив соединить его с кузиной, искренне желал одного: чтобы к телефону не подошел «варвар». По счастью, ему ответила Адриана, немного запыхавшаяся, ибо наверняка бегом сбегала по своей великолепной готической лестнице.

— Так, значит, когда ты уезжаешь?

— Я же сказала тебе: послезавтра!

— И весь свой дворец оставляешь на попечение одной только Джиневры, которая и так еле ходит? Она старовата для этого. У тебя, слава богу, есть кое-что из того, что можно было бы и поберечь.

Последовало молчание. Слышалось только прерывистое дыхание графини.

— У меня нет времени нанять кого-нибудь еще. Постараемся получше запереть все двери и положимся на волю господа.

— Как просто! Лучше уж скажи честно: все деньги идут на Спиридиона. Только не нравится мне это…