Прибавить к этому было нечего. Морозини узнал все, что намеревался узнать, и даже больше, чем хотел бы. Он встал;

— Благодарю за прямоту, с которой вы говорили со мной, — сказал он. — Хотя я, быть может, не так уверен в виновности леди Фэррэлс, как вы. Теперь, мне кажется, я яснее вижу мотивы вашего поступка, но полагаю, что не последнюю роль сыграла в нем ревность…

Джон Сэттон, который сидел задумавшись, при этом слове встрепенулся. По его лицу пробежала дрожь, и он направил на своего гостя взгляд, затуманенный слезами.

— Ревность? О да, но совсем не та, которую вы воображаете. Я не ревновал ее в привычном смысле этого слова, хоть она и отказала мне в своем теле, предпочитая марать его с низким слугой. Это была ревность совершенно другого рода, но я не намерен вам о ней докладывать. Всего хорошего, князь Морозини.

— Вам тоже. Я хотел бы пожелать вам душевного покоя, но, боюсь, вы избрали не правильный путь, — к покою он вас не приведет.

Несмотря на мелкий моросящий дождь, который, похоже, и не думал прекращаться, Альдо решил пройтись до гостиницы пешком. Ему необходимо было привести в порядок свои мысли, а ходьба всегда казалась князю лучшим средством для этого. К тому же идти было не так уж далеко.

Засунув поглубже руки в карманы, Альдо торопливо зашагал вперед. Приближалась ночь, и из густеющих сумерек навстречу ему то и дело выплывали стоящие неподвижно полицейские, одетые в каски и пелерины, что придавало им сходство с пирамидами. Попалось ему навстречу и несколько случайных прохожих, хотя в этом аристократическом квартале принято было перемещаться в автомобилях.

Разговор с Сэттоном оставил в душе князя горький осадок. Все, что он услышал за последний день, вселяло в него необъяснимое чувство неуверенности и растерянности. Его не покидало ощущение, будто на него набросили сеть, сплетенную из лжи и полуправды, она опутала его с головы до ног, сковав движения. Подробности, которыми с такой откровенностью поделился Сэттон, потрясли Альдо. К тому же секретарь не отрицал, что тоже пробовал добиться Анельки. Что же она представляла собой на самом деле? Состояла ли Анелька в сговоре с Ладиславом? Если да, то кто из них манипулировал другим? А он сам, насколько он мог верить в искренность тех чувств, в которых она ему призналась? Чего она ждала от него и в какой мере собиралась его использовать? Вопросы теснились у Альдо в голове, и чем больше он думал о них, тем больше раздражался, ибо не мог найти однозначного ответа…

И подумать только, еще утром, выходя из Брикстона, он чувствовал себя таким счастливым и был полон решимости пуститься в бой ради золотистых глаз своей прекрасной дамы, сделать все возможное и невозможное, лишь бы помочь ей!

Теперь князь уже не знал, что ему делать.

Ему припомнилась фраза Шатобриана, которую часто повторял его воспитатель, Ги Бюто, когда юный Альдо проявлял нерешительность: «Двигайтесь вперед, если только не боитесь, и ни за что не закрывайте глаза!..»

Не закрывать глаза? Да куда уж больше, он и так чувствовал себя почти слепым. Значит, двигаться вперед? Но в каком направлении?

Боль нахлынула на Альдо, столь острая, что он ощутил ее почти физически, — то же чувствует любой мужчина, заподозривший, что подарил свою любовь недостойной женщине.

Боль была так невыносима, что он готов был закричать. Ему пришлось остановиться и опереться на парапет. Никогда еще он не испытывал такого отчаяния и бессилия. Даже тогда, когда расставался с Дианорой . Резким движением Альдо сорвал каскетку и подставил голову под холодные струи дождя.

Слезы, которых он не смог сдержать, смешались с дождевыми каплями.

Женский голос заставил его открыть глаза.

— Могу ли я помочь, сэр? Вам, кажется, нехорошо?

Из-под большого зонта выглядывало милое лицо в бархатной шляпке. Незнакомка была молода и недурна собой.

Морозини заставил себя ей улыбнуться:

— Спасибо, мисс. Сейчас все пройдет. Старая рана время от времени напоминает о себе.

Ни он, ни она не успели сказать больше ни слова: из темно-зеленого лимузина, который, шурша, остановился возле них, вышел шофер в черной ливрее и так властно взял Морозини под руку, что тот, застигнутый врасплох, ничего не сумел возразить.

— Его светлость князь не должен выходить в такую погоду. Я уже не раз говорил об этом его светлости, но он не желает слушаться. Хорошо, что я его нашел, — выговорился шофер, увлекая князя к машине, и его монголоидное лицо показалось вдруг Морозини знакомым.

Все произошло стремительно, и Альдо, едва успев пробормотать слова благодарности отзывчивой женщине, уже сидел на бархатном сиденье вместительного автомобиля рядом с господином, чье лицо было скрыто за полями элегантной шляпы, темными очками и поднятым воротником шубы, подбитой каракулем. Однако взгляд Альдо сразу привлекла эбеновая трость с золотым яблоком вместо набалдашника, которой поигрывала рука в перчатке. Князь был так изумлен, что на миг позабыл обо всех своих печалях и воскликнул:

— Вы здесь? Вот уж не ждал!

— Конечно, не ждали. Однако имейте в виду, что я приехал только ради вас и следую за вами с той самой минуты, как вы покинули гостиницу.

— Но… почему?

— Потому что, услышав о смерти Фэррэлса, я стал опасаться за вас, и не без оснований. Любовь, которую вы испытываете к дочери Солманского, начала подтачивать ваши силы, и если вам не помочь, это может плохо кончиться.

— А вы не преувеличиваете? — запротестовал Морозини. — Что дурного со мной может произойти?

— Уже происходит! Посудите сами, всего несколько часов назад вы были счастливы, а теперь мучаетесь и вашу душу терзают сомнения. У вас на лице написано, что вы глубоко страдаете…

Морозини пожал плечами, достал платок и принялся вытирать мокрое от дождя лицо.

— Да, так оно и есть, — согласился он со вздохом. — Я почувствовал себя полным идиотом. Не знаю, кому верить, что думать…

— А если вы отвлечете свое внимание совсем на другие вещи?

Глубокий бархатный голос Симона Аронова звучал ласково, но Альдо все-таки почувствовал в нем затаенный упрек и покраснел.

— Вы хотите напомнить мне, что я приехал в Лондон не для того, чтобы заниматься делами леди Фэррэлс. Мне нечего вам возразить. Однако кое-что изменилось, и вам наверняка об этом известно. Надеюсь, вы понимаете, что смерть Хэррисона нарушила наши планы. Мне показалось, что в создавшейся ситуации Адальбер один сможет раздобыть нужные нам сведения, а я смогу пока посвятить себя той…

— Которая вас околдовала и ради которой вы уже рисковали своей жизнью. Вы готовы рисковать ею вновь, и я не могу вас осуждать: чисто по-человечески мне понятны ваши чувства. Вы человек отзывчивый. Но я прошу вас, не вмешивайтесь слишком активно в это дело… по крайней мере хоть какое-то время. Это слишком опасно!

— Опасно? Но позвольте… До сих пор я действовал заодно с начальником полиции Уорреном, которому, кстати, должен сообщить обо всем, что сумел узнать. Где же тут опасность?

— В «Кларидже»! Из Америки вернулся Солманский.

— Знаю, я видел, как он вчера приезжал в дом своего покойного зятя и в какой ярости он оттуда вышел.

— Согласитесь, ему было от чего прийти в ярость: ни о чем не подозревая, он переплыл океан и приехал в Лондон для того, чтобы участвовать в аукционе. Весть о смерти зятя он, без сомнения, воспринял с большим восторгом, ведь теперь он мог прибрать к рукам сапфир, ну или, во всяком случае, тот камень, который он принимал за подлинник, а заодно и стать обладателем немалого богатства. Но тут оказывается, что дочь его в тюрьме, а «Роза Йорков» исчезла. Граф не из тех, кого на пути к достижению своей цели могут остановить какие-либо препятствия.

— В этом я не сомневаюсь. Но все-таки не могу понять, какая опасность грозит мне, если я пытаюсь отыскать настоящего убийцу и спасти его дочь.

— Вспомните, что я говорил вам в Венеции: как только Солманский поймет, что вы стоите у него на дороге, ваша жизнь окажется в опасности. Поймите же, что дочь для него самое главное орудие, и он никому не позволит встать между ним и ею.