Когда сопротивление пограничных крепостей было подавлено и неприятель продвинулся глубоко в Ломбардию, герцога посетили кардинал Асканио и ученый астролог мессер Амброджо. Этот выражался без малейшей неясности.
– Пусть меня повесят, если ваша светлость не лишится своего государства, – сказал мессер Амброджо.
Однако же люди, в других обстоятельствах растерянные и боязливые, при наибольшей опасности нередко показывают присутствие духа. Покинув монастырь делла Грацие, Моро созвал Тайный совет.
– Я желал быть для своих подданных наилучшим государем из всех, – сказал герцог, – и, видит бог, достиг в этом многого. Но теперь обстоятельства мне препятствуют.
Тут сообщили, что в городе начались волнения и убит казначей мессер Гуальтиеро, которого вытащили из его дома.
– Остается сложить в сундук наши сокровища и подковать лошадей, – сказал Моро, в то время как кардинал Асканио изъявил готовность остаться и защищать город и крепость. Не без язвительности именуя его государем, герцог на это сказал:
– Прошу прощения, но я вам не доверяю, хотя вы и брат мне; здесь остается наш кастелян Бернардино, вы же, как прилично опекуну, отправитесь в Инсбрук, сопровождая детей.
Предусмотрительность герцога оказалась так велика, что гонца к императору он послал втайне от брата. Моро просил помощи пяти тысяч швейцарцев, тогда как сам в сопровождении конвоя поскакал в Комо, где рассчитывал их дождаться: это было самое быстрое путешествие за его жизнь, и кони летели как голуби. После его отъезда на пустыре перед Замком в месте, назначенном герцогом для Коня, неприятельские солдаты укрепили артиллерийский лафет и фурия франчезе, которая при страшной силе отдачи могла ранить прислугу, поэтому, не дожидаясь выстрела, все от нее разбегались, когда начала действовать, огненной пастью тотчас отгрызла кусок стены. Недолго раздумывая, кастелян Бернардино да Корте опустил мосты, и тем дело решилось: историки единодушны, считая, что от евангельского Иуды не было большего изменника и злодея. Спустя несколько дней король Людовик в торжественной процессии следовал в Миланский собор, и собравшиеся па улицах граждане разглядывали нового суверена, который рыцарскими манерами и веселой улыбкой в особенности нравился женщинам. Тот же, кто, подобно Джакопо Андреа Феррарскому, негодовал на всеобщее равнодушие к участи Моро, считался безумцем, и таких сторонились.
Во время краткого пребывания в Милане король посетил монастырь делла Грацие и, осматривая произведение Леонардо, настолько воодушевился, что пожелал выломать стену и вместе с картиной целиком перевезти в свой Париж. Только его легкомыслие и забывчивость уберегли «Тайную вечерю».
Но и в остальном для работников, зависящих полностью от выплачиваемого им жалованья – регулярно или с большими перерывами, это иное дело, – такие нашествия не лучше чумы. Отчасти их будущее определяется тем, насколько они станут упорствовать в привязанности к прежнему государю, отчасти как их представят в глазах новой администрации изменники и предатели, подобные Бернардино да Корте. Одно остается несомненным: наиболее правильно рекомендуют человека его произведения, равных которым нет в мире.
Еще не улеглись грабежи и не дотлели пожарища, а в Корте Веккио со всей помпой явился королевский наместник Карл д'Амбуаз маршал Шомон. Влиянием и могуществом немного уступавший старшему брату, известному руководителю короля Людовика кардиналу Руанскому, Карл больше прославился как военачальник, и изображения всевозможных усовершенствованных орудий убийства и нападения должны были его волновать, как сладострастного человека какие-нибудь красавицы. В самом деле, забавно было смотреть на этого быстрого в движениях, вооруженного с ног до головы, невеликого роста француза, как он обмирал от удовольствия, когда Леонардо расстилал перед ним рисунки и чертежи, подобранные в их очередности таким образом, чтобы постепенно и неотразимо действовать на зрителя. Когда же он окажется как бы в сетях, тут-то и предъявить ему окончательный аргумент или нанести последний удар, если угодно, этому суровому воину, чтобы в течение всего срока жизни не мог действовать полностью самостоятельно, но подчинялся навязанному ему насильно влиянию извне.
В настоящем случае в качестве такого последнего аргумента Мастер показал наместнику Карлу одновременно два поразительно сходных во всех отношениях, от размера до композиции и лиц, картона с девой Марией, Анною, младенцем Иисусом и в одном агнца, обозначающего страсти Христовы, в другом св. Иосифа. Благодаря ужасному сходству, а также тому, что в картонах не было отчетливости, соответствующей их практической цели, то есть переводу рисунка на доску или холст, нарочно поставленные один возле другого, они, не имея еще и обрамления какого-нибудь, путались между собой и, отчасти неясные и смутные, но обладающие замечательной рельефностью формы, как бы перетекали из сосуда в сосуд.
По первому впечатлению сходство оказывалось так велико, что это, в свою очередь, напоминало известный опыт, который каждый человек когда-нибудь проделывал с собственным зрением – когда взгляд сильнейшим образом скашивается и глаза видят раздельно, а предметы внезапно раздваиваются, различаясь по внешности ровно настолько, насколько зрачок, иначе говоря точка зрения, отстоит от другой точки или зрачка. В обоих картонах лица фигур тоже так спарены и помещаются близко, словно бы испытывая взаимное притяжение или любовь. Это равно относится к деве Марии и св. Анне и к младенцам Иоанну и Иисусу; и хотя по прошествии времени внимательный взгляд обнаруживает также различие в лицах, впечатление сходства этим не нарушается; больше того, в напоминающей какие-то водоросли неотчетливой путанице обнаруживается как бы одно и то же лицо, только в различных состояниях возраста и выражения.
Существуют, по-видимому, два способа демонстрации разнообразия мира: когда сводят для сравнения вещи, в их числе лица, различные до противоположности, как в «Тайной вечере», и когда сближается сходное, почти неразличимое между собой, и все же при рассмотрении видно, что разница хотя и чрезвычайно мала, однако имеется и нет двух вещей, полностью сходных.
