«В году от нашего спасения 1498, в девятый день февраля, в неприступной крепости знаменитого города Милана состоялось научное соревнование в присутствии Его Светлости герцога и сопровождавших его лиц, духовных и светских, и знаменитых ученых мужей, находящихся при дворе Его Светлости Лодовико Первого Сфорца». Указав поименно епископов, протонотариев и аббатов священного серафического ордена и перечислив других выдающихся францисканцев, украшающих миланскую общину ученостью и добродетелями, Лука, не столь внимательный к доминиканцам, прямо переходит к наиважнейшим из светских, первым упоминая своего покровителя, а вернее, коварнейшего изменника Галеаццо Сансеверино, который, как сказано, не только никому не уступает в сражениях, но прилежно изучает науки, достигая осведомленности во всех областях. «Затем назову, – продолжает Лука Пачоли, – превосходнейшего оратора и преподавателя факультетов медицины и астрономии, остроумного толкователя Серапиона и Авиценны, исследователя небесных тел и предсказателя будущего Амброджо да Розате, ученых докторов медицины и целителей болезней Алоизо Марлиано и Габриеля Пировано, а также опытнейших Андреа да Новаро и Николо Кузано» (не путать с известным Утонченным доктором и кардиналом, автором трактата «Об ученом незнании», к тому времени сорок лет как умершим). «Присутствовали также многие другие доктора медицины и права, советники, секретари и канцлеры достославного магистрата Его Светлости герцога вместе с инженерами и архитекторами. Среди этих отличается прилежный изобретатель новых вещей флорентиец Леонардо да Винчи, предпочтительно перед всеми оправдывающий такую репутацию и превосходно работающий в живописи и скульптуре, создавший из глины конную статую высотою от основания до темени всадника в 12 локтей, посвященную памяти Вашей Светлости непобедимого отца, на которую понадобится при отливке 200 тысяч фунтов металла, и помимо того прекраснейшую картину с изображением последнего Ужина господа нашего Иисуса, написанную в трапезной Санта Мария делла Грацие, месте душевного отдыха и размышления, удостоивший меня большой чести, исполнив рисунки правильных тел для этой книги. С ним был Джакопо Андреа, феррарец, остроумнейший комментатор Витрувия, не уступающий никому в искусстве фортификации. Названному Леонардо этот Джакопо Андреа как брат…»

Намеченную к диспуту область определяют как возможность действия силы на расстоянии; ввиду же неясности ее очертаний или имея какие-нибудь личные цели, выступающие в диспуте оппоненты меньше высказываются по существу, но выхваляются перед герцогом своим красноречием. Обвешанный цепями из чистого золота, как рыбаки обвешивают сетями колья на морском берегу, мессер Амброджо да Розате сказал:

– Незримые корни времени погружены в Перводвигатель, а его зримая листва или вершина расположена в остальных небесах и воплощается в движении светил; люди, как певчие птицы, гнездятся в листве и зависят от состояния неба. Разве бури, происходящие наверху, не качают ствол дерева и многие жизни не осыпаются, подобные желудям, при порывах ветра небесного?

Некоторые наиболее робкие при этих словах закрывали лицо, как бы пытаясь заслониться от неизбежного. Желая ободрить этих людей, духовник герцога, довольно язвительный доминиканец, сказал с насмешкою:

– Страшные вещи говорит мессер Амброджо, и я прихожу в трепет. Но промысел и соизволение божие не могут быть предугаданы; те же, кто полагает, будто господь удалился от управления, осуждаются церковью.

Преподобный отец напомнил павийскому доктору и его товарищам про императора Феодосия, запретившего гадание на внутренностях животных, и прочитал из Тертуллиана, который предсказывающих по звездам относил вместе с кулачными бойцами и публичными женщинами к наиболее вредным для общества и подлежащим преследованию. Тут начались крики и взаимные оскорбления, и герцог, чье мнение, если языки спорящих удачно подвешены, склоняется попеременно в разные стороны, вынужден был их удерживать. Тем временем Леонардо, находившийся не на виду, поскольку ему не предоставили места близко от герцога, сидел, опершись на суковатую палку, и неподвижно, молча выслушивал выступающих с речами. Голова его покрыта картузом, какого не видно более ни на ком из присутствующих, словно бы он нарочно себя так отметил, соревнуясь с докторами права, гордящимися шапками из драгоценного бархата и лисьего меха. Тень от козырька падает на его лоб, а глаза еще и надежно защищены и прикрыты бровями, белыми из-за их седины: Леонардо имеет вид сурового старца, хотя ему нету пятидесяти лет.

Что же касается выражения лица и соответствующего ему расположения духа, об этом трудно сказать что-нибудь достоверное, так как одному оно покажется язвительным и насмешливым, другому – самодовольным, третьему – огорченным из-за предоставленного ему недостаточно почетного места. Тем более что обдуманность и хороший вкус в украшении одежды некоторые богачи готовы приписать его бедности, а молчаливость – незнанию: недаром же Мастер предпочитает подобным праздничным сборищам тесный кружок, где преподает, не повышая голоса.

И поистине всегда там, где недостает разумных доводов, их заменяет крик, чего не случается с вещами достоверными. Вот почему мы скажем, что там, где кричат, там истинной науки нет, ибо истина имеет одно-единственное решение, и, когда оно оглашено, спор прекращается навсегда. И если спор возникает снова и снова, то это наука лживая и путаная, а не возродившаяся достоверность…

Истинные науки – те, которые опыт заставил пройти через ощущения и наложил молчание на языки спорщиков.

В этом поражающем своею решительностью рассуждении все верно и правильно; только для полноты картины сюда надо добавить другое, между яростными восхвалениями опыта имеющее вид оговорки, предпринятой из осторожности и чтобы не впасть в одностороннюю крайность, но, путешествуя крутыми рискованными тропинками, иметь на что опереться.

Природа полна бесчисленных причин, которые никогда не были в опыте.