Оглядывая жизнь замечательного человека в целости из некоторого отдаления и обдумывая его репутацию и славу, какими они представлялись его современникам и устанавливались и изменялись впоследствии, задаешься вопросом: почему дурное о великих людях быстрее распространяется и всевозможным порочащим выдумкам охотнее верят, нежели предположениям, могущим еще укрепить величие подобного человека? Вместе с тем, когда в его записях справедливо усматривается пророческое видение какой-нибудь научной истины, отваживающихся на это исследователей упрекают за легкомыслие и поспешность. Но что не решаются оспаривать наиболее придирчивые и строгие, так это огромность снаряда или метафорической верши, протянутой через вселенную.

Где не живет пламя, там не живет животное, которое дышит. Стихия огня непрерывно поглощает воздух, который частично питает ее, и оказалась бы в соприкосновении с пустотой, если бы последующий воздух не помогал ее заполнить.

Есть нечто самоубийственное в том, если кто-нибудь долгое время решается быть в заповедной области неизвестного, поскольку возмущенные наглым, бесцеремонным вмешательством стихии пытаются ему отомстить. Принадлежащее земле железо погубило миланского Коня, когда гасконским арбалетчикам удалось его разрушить с помощью железных наконечников стрел, а вода, увлажнившая стену трапезной монастыря делла Грацие, ускорила разрушение «Вечери». Теперь следовало ожидать каких-нибудь козней от стихии огня, жаром которого воспользовался Леонардо, приступая к живописи в зале Совета в палаццо Веккио во Флоренции.

При разногласии толкователей, важнейшим отличием способа, описанного в немногих словах римским историком Плинием, следует считать равномерное быстрое распределение расплавленной смеси под грунт, куда входят мастика, известь и греческая смола. Хотя Плиний не указывает пропорций состава и каких-либо других подробностей, скоро после Леонардо и, как видно, по его примеру подобная же смесь хорошо удалась венецианцу фра Себастиано, отличнейшему живописцу, которого папа Климент сделал хранителем печати, а печать свинцовая, почему он известен как дель Пьомбо. О Себастиано рассказывают, что он любил размышлять и рассуждать и занимался этим целыми днями, лишь бы не работать; если же он брался за что-нибудь, это ему стоило бесконечных душевных мук. Отсюда видно, что изобретатели, как Леонардо, создают не только машины или способы живописи, но и похожих на себя людей, однако более удачливых. Но одно дело покрыть указанной расплавленной смесью сравнительно малую площадь – ведь фра Себастиано прославился портретами, которые этим способом писал на камне, и совсем другое – громаднейшая стена, где живописцу предоставлено место высотой в восемь локтей и шириной немногим меньше сорока, и во время грунтовки он выбивается из сил, чтобы поспеть, пока смесь не остыла, хотя подвижные леса и проворство помощника отчасти его выручают.

Для «Битвы за знамя» была предназначена средняя треть, а остальное отложено на неопределенное будущее – может быть, магистраты не желали спугнуть нетерпеливого мастера чрезмерностью замысла. Однако же на что они надеялись, то не сбылось, а сделанное погибло. Стихия огня поначалу вредила недостаточным действием, и стена наверху оказалась плохо высушена. Но это своевременно не обнаружилось, когда же Леонардо пытался сушить штукатурку под живописью и развел сильный огонь, краска стала чернеть и пошла пузырями, а грунт расплавился и потек. С другой стороны, Вазари обвиняет Мастера, что он-де приготовил слишком грубую смесь, которая по мере того, как работа продолжалась, сама по себе стала стекать и тут все нарушилось. Говорили еще, что торговцы поставили порченое масло, и Леонардо им пользовался для приготовления красок; но это выходит наружу десятилетиями или того медленней, а здесь речь идет, по-видимому, о какой-то внезапной порче. Ссылаются также на недостаток света наверху, откуда погибель распространялась, когда Савонарола стал первым лицом в республике Иисуса Христа, как он желал, чтобы называлась Флоренция, из-за его нетерпения при переделке залы Совета был допущен просчет, и не только стороннему зрителю невозможно было заметить начавшееся разрушение живописи, но и Мастер не обязательно обнаружил его вовремя, чтобы приостановить.

Но так или иначе, от 6 июня 1505 года, отмеченного неблагоприятными знамениями, до отъезда в Милан спустя год, а именно 30 мая 1506-го, Леонардо столько успел, что во Флоренции если собирались два-три человека поговорить о вещах, не касающихся живописи, то в ходе беседы само собой так получалось, что сворачивали к этим cavalli, или лошадям, как попросту другой раз называли произведение Мастера в зале Совета. При этом решительно все, также и недоброжелатели, соглашались, что, говоря словами Вазари, никто не может с ним сравниваться в отношении потрясающей или ужасной, terribile, глубины мысли.

«Даже Рафаэль, – замечает биограф, – если в чем-либо к нему приблизился больше, чем любой другой живописец, так это в прелести своего колорита». Урбинец оказался из первых, снимавших копию с живописи в зале Совета; в числе других копий эта сохраняется еще и теперь, опровергая широко распространившуюся неправду, будто бы Леонардо лучше успевал в рисунке и приготовленную композицию затем портил, заканчивая ее красками. Чтобы судить об этом справедливо, надо иметь в виду, что живопись с ее законченностью и тщательным выполнением бывает другой раз не иначе как покрывалом, умаляющим прямое сильное действие в духе Леонардо, когда изумительная округлость лошадиного крупа, выведенная тончайшим сфумато, утрачивает в тяжести и силе, а крики и вопли сражающихся воинов глушатся, и издали, с порога залы Совета, композицию можно принять за громоздящиеся облака.

Точно так накануне вторжения в Италию короля Карла жители Ареццо принимали облака за вооруженных всадников, только теперь происходило обратное, и серая масть лошадей как бы показывала облака в дневном освещении, тогда как фиолетовое, багровое и красное одежды, шапок и лиц окрашивало их подобно склонившемуся к горизонту вечернему солнцу. К тому же аретинцы отчетливо слышали раскаты грома, которые вольно им было принимать за удары барабанов, в то время как здесь более ужасными оказываются тишина и вынужденное молчание, будто бы неизвестная уничтожающая и препятствующая сила внезапно прервала ярость звука вместе с другими невидимыми истечениями. Но если воды полнящейся обильными дождями реки удерживаемы плотиной, они, бывает, отыскивают возможность обойти поставленное препятствие. Не обнаружилась ли такая возможность близко к верхней границе отведенной Мастеру площади, где от действия жара огня или от другой причины грунт стронулся и потек? И не способствовало ли несчастью особенное внутреннее напряжение, напоминая таким образом о необходимости свободной циркуляции духовных токов, чтобы они могли изливаться и заполнить пространство перед картиною?