Если поступки говорят о человеке больше и правильней слов, а произведения – лучше всяких поступков, то сварливость характера и бесцеремонная придирчивость по пустякам превращаются в произведениях Микеланджело в какую-то благородную горечь и скорбь, а нелепая заносчивость перед иностранцами – в патриотизм и всевозможные гражданские доблести. Соблюдая предложенные ему условия, Микеланджело для своей композиции остановился на произошедшей в 1364 году битве при Кашине[50] – это городок на берегу Арно, в двадцати лье от Пизы. Трактуя свою тему с большим остроумием и выдумкой, он решил показать не самую битву, но готовность солдат сражаться, подвергаясь опасности, что должно было вызвать наибольшее сочувствие у зрителей. Очевидцы рассказывают, что тревога застала солдат в жаркий день купающимися в реке; и вот, как это изображено на картоне, они торопливо одеваются, застегивают латы и спешат взяться за оружие; причем каждый их жест в точном соответствии со словами Леонардо в «Трактате о живописи» не только свидетельствует об умении и наблюдательности мастера, но, как выражается автор трактата, побуждает зрителя к тому самому действию, ради которого данный исторический сюжет изображен, а именно к защите дорогого и единственного отечества.

Микеланджело придумал, выполнил и совершенно закончил картон в течение недолгого времени, которое пробыл во Флоренции, когда бежал из Рима, поссорившись с папой Юлием, не уступавшим ему причудливостью характера и внезапностью вспышек ярости. Спустя три месяца первосвященник вытребовал его обратно, и он возвратился к престолу, совсем уже было собравшись к султану в Константинополь, где его бы лучше ценили.

Леонардо, приступив к работе прежде своего соперника, тогда успел приготовить только среднюю часть композиции, оказавшейся настолько совершенной и годной к исполнению в живописи, что, обдумав все дело, магистраты решили, не задерживаясь, совместить в Папской зале оба картона, чтобы их посмотрело наибольшое число граждан и, пользуясь возможностью свободно высказываться, они бы обсудили эти выдающиеся, произведения.

Среднюю часть картона Леонардо, выставленную тогда на несколько дней в Папской зале Санта Мария Новелла, правильно будет называть «Битвой за знамя» или, по месту действия, «Битвой на мосту», так как главное дело и наиболее ожесточенная схватка происходила на мосту через Тибр, близко к его истокам, представляющим собой малую речку. Авангард флорентийцев, которыми командовал Микелотто Аттендоло, брат кондотьера и впоследствии герцога Франческо Сфорца, сталкивался с авангардом миланцев – этими предводительствовал Никколо Пиччинино. тогда знаменитейший военачальник. Благодаря этой репутации Никколо удалось близко к месту сражения набрать еще две тысячи войска из местных жителей, которые последовали за ним, надеясь на богатую добычу, однако, замечает Макьявелли, сами превратились в добычу после несчастного для миланцев исхода. Покуда же они представлены передвигающимися в отдалении, дожидаясь необходимости выступить, тогда как на мосту через Тибр, как бы в ревущем, крутящемся облаке, заранее решается битва при Ангиари.

Можно будет видеть на земле животных, которые всегда будут сражаться друг с другом с величайшим уроном и часто смертью с той и другой стороны. Они не будут знать предела своей злобе; для жестоких членов их тела падет на землю большая часть деревьев великих лесов вселенной, и когда они насытятся, то пищей для их желаний станет причинение смерти, и страданий, и мучений, и безумия всякому живому существу.

Pazzia bestialissima – зверское безумие, так называет Леонардо войну. Следует отдать должное пониманию магистратами Синьории достоинств рисунка и композиции, если обескураживающая и прямо издевательская трактовка события, являющегося для флорентийцев предметом гордости, их не возмутила, и они только беспокоились, чтобы Леонардо внезапно не удалился, оставив работу на половине или меньше того, чему в его деятельности достаточно примеров.

При том, что произведение Леонардо не отвечало цели воодушевления граждан к защите отечества, а действия, к которым оно побуждает зрителя, скорее отвратительны, чем заслуживают подражания, многие тонко понимающие люди приходили в восторг от картона – точно так спустя время они восхищались приготовленной к «Триумфу смерти» колесницей Пьеро ди Козимо с ее поющими мертвецами. Относительно этого Вазари правильно замечает: «Подобно тому как в некоторых кушаньях люди смакуют иногда горькие приправы, так в развлечениях подобного рода им по вкусу страшные вещи, если они сделаны с толком и искусно. То же самое мы испытываем при исполнении трагедий». Сюда надо прибавить, что определение ужасный, ужасное тогда стало часто применяться в поощрительном смысле. как похвала, будто бы в области миловидного и добродетельного тропы оказались исхожены и люди сообразили отыскивать источник удовольствия в переживании страха. Но не следует это полностью относить к странностям вкуса или к нравственной порче, как и приписывать Леонардо какое-то ложное миролюбие, что было бы неправильно, если иметь в виду его обширную деятельность по усовершенствованию орудий войны. Скорее тут более отважный и прямой взгляд на вещи – отрицание ханжества и всяческого притворства, когда закрывают глаза, не желая что-нибудь видеть и воображая, что тем самым нежелательное уничтожается.

Итак, жалобное стенание единственного погибающего в знаменитой битве будет прекращено еще прежде, чем его растопчут копыта лошадей, поскольку нож занесен, чтобы перерезать и лишить возможности действовать издающий его инструмент – изумительную флейту-глиссандо, способную изменять высоту звука не скачкообрано, как большинство музыкальных духовых инструментов, но плавно скользя. Впрочем, слабого жалобного стенания не слышно за ударами мечей и наконечников копий о латы сражающихся, а те, в свою очередь, успешно и полностью заглушаются криками не знающих предела в своей злобе животных – в громкости издаваемых звуков с ним не может соревноваться ни одно другое животное, включая льва с его громаднейшей пастью. Такими-то способами флейта-глиссандо, то есть гортань, показывает свои разнообразные возможности и преимущества, тогда как язык с его двадцатью четырьмя мускулами здесь не участвует, поскольку издаваемые ужасные звуки нечленораздельны. Между тем рисование Леонардо показало себя на этот раз с такою мягкостью и полнотой, что дух захватывало и было невозможно оторвать взгляд – так пусть же изумительная круглость лошадиного крупа и пружинящие задние ноги, удерживающие его в малозаметном плавном качании, будут видны хотя бы в шуме и безобразии битвы, чем пропадать им в темноте хлева.