В августе 1503 года папа Александр VI умер, отравившись ядом, предназначенным одному важному сановнику, которого он желал уничтожить, однако перепутал бокалы. Рассказывают, что когда после этого папский камерарий вошел в его кабинет, то увидел за письменным столом адское исчадие в облике черта с рогами; улыбнувшись, черт сказал камерарию: «Ergo sum papa, я папа». Таким образом, дескать, оправдалось широко распространенное мнение, что падение Борджа произойдет, как только кончится срок их договоренности с дьяволом.

Избранный вскоре Пий III, человек престарелый и немощный, тотчас после инаугурации умер, и престол под именем Юлия II занял кардинал делла Ровере, наибольший враг Борджа и их жестокий преследователь. Хотя Цезарь до этого не поспешил на похороны папы Александра, своего отца, теперь, испытывая сильнейшее беспокойство, он явился в Рим, где не встретил, однако, малейшей поддержки или благожелательства. Увидевшись с герцогом Гвидобальдо, который с помощью нового папы рассчитывал вернуть утраченные владения, Цезарь упал на колени и пополз, как пресмыкающееся животное, тогда как этого герцога он прежде лишил государства, а если бы ему удалось, отобрал бы и жизнь. Так выглядела наиболее удивительная метаморфоза, которую претерпевала вся сущность человека, одаренного приносить несчастья другим. Против ожидания герцог показал благородство и доброту, поднявши с колен недостойного просителя и разговаривая миролюбиво; однако же Цезарю, чтобы его не настигла не знающая снисхождения рука Джулиано делла Ровере, пришлось спасаться из Рима. Не найдя приюта в Неаполе, он бежал за Пиренеи, где погиб жалким образом, сражаясь в качестве наемника. Имея в виду приведенные выше слова Макьявелли из трактата «О государе» – дескать, душа волка и профиль камеи, уместно напомнить также применимое к Цезарю Борджа мнение современников о папе Бонифации VIII: подкрался как лисица, царствовал как лев, умер как собака.

Что касается Леонардо, то, как бы имея предчувствие, он еще прежде падения Борджа, случившегося в августе, по-видимому, сообразил, что ненадежна постройка, возводимая на песке или, лучше сказать, на болотистой почве Романьи, а приданный его руке груз в действительности не тяжелей горсти пуха. Так или иначе, в марте 1502 года – это по флорентийскому календарю, где новый год считается от Благовещения, или от 25 марта, между тем как в Милане 1503 году скоро будет три месяца, – мы находим его во Флоренции, где он желает приступить к мирным занятиям.

Вода, движущаяся в реке, или призываема, или гонима, или движется сама. Если гонима – кто тот, кто гонит ее? Если призываема или требуема – кто требующий?

Тут, как нарочно, возобновились военные действия против пизанцев, и капитан флорентийского войска доносил магистратам, что велит выдергивать виноградную лозу и жечь, и разрушать устроенные земледельцами оросительные канавы, и таким образом более успешно опустошает страну. Магистраты и гонфелоньер Содерини тем временем задумали отвести воды реки Арно из принадлежащей неприятелю местности и лишить этих пизанцев хлеба, остановивши их мельницы: при том, что Содерини прославился исключительной скупостью, на подобные злодейские предприятия находятся средства. Рассчитывали за двадцать дней прорыть два канала шириной по двадцать локтей и глубиной по десять. Хотя Леонардо искал, как было сказано, своим изобретениям мирного применения и не желал стать инструментом зверской жестокости гонфалоньера, согласившись избавить Республику от чрезмерных расходов, он предложил Синьории землечерпальные машины, при которых достаточно шестерых работников вместо множества с телегами и лошадьми. Однако же Содерини не понял его благородства, настаивая, чтобы работы продолжались прежним разорительным способом, и еще издевательски предлагал Леонардо нарочно устроить другую войну для проверки машин, которые, думает он, превосходны, но теперь, мол, не имеется достаточно времени для опытов. Между тем из-за осенних дождей в Арно прибыла вода, и стали пытаться отводить ее в один из каналов, в ту пору полностью готовый. Хотя это и удалось, когда дожди прекратились, вода не пожелала остаться на новом, непривычном для нее месте, и на дне канала оказалась только жидкая грязь. Магистраты, на нее глядя, сетовали об истраченных суммах, Леонардо же всячески потешался над их неудачей, не смущаясь распространившимся мнением, будто причина его злобы именно та, что он не поставлен руководить работами. Леонардо и этих распространителей справедливо высмеивал, поясняя:

– Они не знают, почему Арно никогда не удержится в канале; это получается потому, что реки, в нее впадающие, отлагают при впадении землю, а с противоположной стороны ее уносят и придают изгиб ее руслу. Так что река, если хотят отвести ее в другое место, должна быть завлекаема, а не ожесточаема насильственно.

Конечно, Леонардо редко кому уступал в остроумии, и какая-нибудь колкость не удерживалась на его устах; но если одна неприятность следует за другой, трудно не впасть в уныние и самому мужественному человеку. Однажды Леонардо проходил мимо церкви св. Троицы, где, как водится, собравшиеся рассуждали о каком-то стихе из «Комедии». Эти спросили Мастера, как лучше его толковать. Как раз в это время тут же проходил известный большими познаниями в подобных вещах Микеланджело Буонарроти; ничего нет удивительного, если Леонардо посоветовал гражданам обратиться к нему за разъяснениями, может быть, желая этим показать свое уважение к таланту, как бы молод он ни был и с каким бы дурным характером ни сочетался. Внезапно изменившись в лице, скульптор на дружеское предложение Мастера гневно ответил:

– Объясни-ка ты, не сумевший отлить бронзового Коня и, к стыду своему, оставивший его недоделанным! – После чего повернулся и пошел, Леонардо же, как показывают свидетели, остался на месте, покраснев от сказанных ему слов. Но Микеланджело счел этого недостаточным: отойдя два-три шага и вновь оборотившись, он громким голосом вскричал:

– И эти тупоголовые миланцы могли тебе поверить!

А ведь Леонардо ни поступками, ни поведением, ни какими бы ни было публичными высказываниями не давал повода заподозрить его в неприязни к тому, кто решительно во всем от него отличался, а сходство имел только в исключительности своего дарования. Так, испорченный неумелым скульптором мрамор, первоначально предназначавшийся для Леонардо, о котором распространилась молва, что он умеет делать вещи громадные, внезапно передали его сопернику, и Мастер не выражал громко свое возмущение, хотя, может, в душе обижался. Больше того, когда из этого мрамора Микеланджело сделал своего Давида и сведущие люди собрались обсудить, куда лучше его поставить, Леонардо из всех оказался наиболее заботливым и ради сохранности произведения советовал держать его под крышею. И это когда рассеивалась и окончательно исчезала надежда на восстановление миланского Коня когда-нибудь в будущем. Дело в том, что если гасконцы испортили и частично разрушили глиняную модель, то скорлупы яйца, откуда после отливки должен был вылупиться громадный цыпленок, иначе говоря, части литейной формы, остались ими нетронутыми. Когда, находясь во Флоренции, Леонардо только еще обдумывал возможность службы у Борджа, а именно в августе 1501 года, к французской администрации в Милане поступило письмо из Феррары, где герцог Эрколе просил уступить ему оставшиеся в целости части литейной формы, поскольку он, Эрколе, намерен ими воспользоваться при сооружении памятника, увековечивающего династию д'Эсте.