Катрин нашла в себе мужество, чтобы рассмеяться.

– И что из этого? Мы уже давно ничего не значим друг для друга. То, что произойдет с супругой сира де Монсальви и его ребенком, ему совершенно безразлично. Вы совершаете непоправимую ошибку, сир бургомистр, ошибку, о которой, возможно, горько пожалеете.

– Не думаю. Даже если ребенок не от герцога, он и не от вашего мужа, поскольку вы приложили столько усилий, чтобы избавиться от него. Что же касается чувств к вам монсеньора, я не уверен, что вы о них знаете. Госпожа Катрин, вы слишком скромны. Герцог вас не забыл. Все здесь знают правду о Золотом Руне…

– Правду восьмилетней давности.

– Время здесь ни при чем. Монсеньор Филипп очень чувствительный, и, зная, что вы в наших руках и подвергаетесь смертельной опасности, он не будет тянуть с решением вопроса.

В горле у Катрин пересохло.

– Смертельной? Вы потеряли рассудок? Что я вам сделала?

– Абсолютно ничего, но, если герцог откажется вернуть нам наши привилегии или осмелится напасть на нас, нам придется вас немедленно казнить.

Готье больше не смог этого выносить. Уже трижды во время диалога Катрин властным жестом удерживала его порыв. Но на этот раз он не сдержался.

Выхватив шпагу, он направил ее острие в грудь бургомистра.

– Бургомистр, я думаю, вы переходите границы! Я не привык выслушивать, как оскорбляют или угрожают моей хозяйке, охранять ее – моя основная задача. Извольте выйти отсюда, да побыстрее. Но прежде будьте так добры немедленно выдать нам пропуск, который позволил бы нам покинуть этот спокойный и такой гостеприимный город.

– А если я не подчинюсь?

– Тогда я с превеликим удовольствием проткну вам грудь!

Ван де Валь пожал плечами:

– Вы тем самым подпишете себе смертный приговор. Вы хотите быть повешенным?

– Как вы повесили эту бедную флорентийку? Ее ведь казнили по вашему приказу, не так ли?

– Готье! – упрекнула его Катрин. – Я думаю, вы тоже переходите границы.

– Вы так считаете? Посмотрите на этого добрейшего бургомистра. Он даже и не пытается ничего отрицать. Он решительно настроен на то, чтобы у вас появился ребенок!

– Чтобы он родился здесь! – прервал его ван де Валь. – Так что вы решили? Убить меня или…

Катрин живо положила свою руку на руку юноши, вынуждая его опустить шпагу.

– Оставьте, друг мой, вам же сказали, что вы погибнете сами, а нас не спасете. Вы думаете, эти сеньоры пришли одни?

– И вправду, – произнес Мэтне, хранивший молчание на протяжении всей этой бурной сцены. – Перед гостиницей остановился целый отряд, готовый в любую минуту оказать нам поддержку.

– Против женщины и двух юношей? – презрительно произнесла Катрин. – Мои поздравления, сеньоры. Это та же отчаянная храбрость, что и проявленная вами у стен Кале! Ну что же, я ваша пленница! Могу узнать, где вы собираетесь меня поместить? В этой гостинице? Мне бы не хотелось, она уже не та, что во времена, когда мой дядя был одним из ее постоянных посетителей. Теперь это притон! – добавила она, обращая к съежившемуся Корнелису свою презрительную улыбку. – Я думаю, в тюрьме, в Стин…

– Ни то, ни другое! – прервал ее бургомистр. – Не стоит гневить герцога. Вам будут оказаны все почести, если мы не будем вынуждены прибегнуть к крайним мерам.

– В этом случае вы уважительно отрубите мне голову? Итак, куда мне идти?

– К себе домой! Вам по-прежнему принадлежит дворец, за которым по приказу монсеньора тщательно ухаживают, что, бесспорно, является подтверждением его «полного безразличия». Вы устроитесь там со всеми удобствами, но под строгой охраной. Я сам провожу вас туда, и, поскольку вы уже готовы, нам нет больше причин задерживаться.

Раздраженно пожав плечами, Катрин взяла с сундука плащ и набросила его на плечи. Она, на удивление, была спокойна, увидев в происшедшем знак судьбы, волю Бога, оскорбленного ее вымышленным паломничеством. Она слишком хорошо знала Филиппа, чтобы питать иллюзии по поводу своей судьбы: он никогда не смешивал политику и чувства. Никогда, как бы сильно он ни любил ее, он не опустит знамена перед взбунтовавшимися горожанами, чтобы сохранить ей жизнь. Он утопит Брюгге в море крови, но рано или поздно подчинит город. Он горько оплачет кончину женщины, которую любил больше всего на свете, но не пошевелит и пальцем, чтобы спасти ее, тем более при таких условиях.

Уверенная в том, что дорога к ее бывшему дому – это начало пути к эшафоту, Катрин последовала за бургомистром. Перед тем как переступить порог, она задержала бургомистра.

– Еще одно слово! Скорее всего я здесь умру, но это не так важно. Я хочу, чтобы после моей смерти моим слугам не причинили никакого вреда и беспрепятственно отпустили домой. Можете ли вы мне это обещать?

Холодные глаза бургомистра на миг остановились на прекрасном безмятежном лице. Такое спокойствие и мужество тронули его.

– Я даю вам слово, клянусь честью! Но… я смею надеяться, что и вы тоже вскоре вернетесь домой к вашей обычной жизни, госпожа Катрин, и мы отметим это событие большим праздником.

Катрин пожала плечами:

– Вы верите в чудеса, мессир? Я верю в них все меньше и меньше!

Пришедшая весна принесла грязь и распутицу. В пасхальное воскресенье шел такой дождь, что вода затопила не только погреба, но и первые этажи домов. Для Катрин этот день ничем не отличался от череды тоскливых, безрадостных дней, и только мысль о том, что стража, охраняющая ее день и ночь, очутилась в воде, развлекла ее.

Когда бургомистр ван де Валь привез ее в этот дом, она испытала радость, схожую с той, какую испытывает путешественник, встретив знакомые заветные места. Дворец был действительно с любовью ухожен. Внутреннее убранство нисколько не изменилось. Она увидела в гостиной прежний камин цвета сливок, украшенный безделушками из олова и золота, дорогим венецианским стеклом. Она снова увидела серебристо-розовую комнату, тщательно воссозданную ее величественным любовником в других дворцах. Но им запрещалось выходить из дворца, и с течением времени он потерял свое прежнее очарование и превратился в тюрьму. Красивая резная дверь была для них закрыта. Они скучали. Катрин и Готье, чтобы убить время, решили продолжить обучение Беранже, заброшенное со времени отъезда из Монсальви. К счастью, в книгах, бумаге, перьях отказа не было, и благодаря этому время тянулось не так томительно.

Заложнице было, разумеется, отказано в праве принимать визиты. Несмотря на предпринятые усилия и бурную сцену, Яну ван Эйку не позволили повидать свою подругу. Ему даже намекнули, что лучше было бы пореже отлучаться из дому. Его жену это явно обрадовало, что лишь удвоило гнев художника. Мучаясь местью, он написал безобразный портрет Маргариты.

Что же касается Катрин, то каждый день, утром и вечером, она встречалась с шефом личной охраны, который приходил удостовериться в ее присутствии. Каждые две недели Луи ван де Валь или другой бургомистр, Морис де Варсенар приходили к ней с торжественным визитом, справлялись о ее здоровье, жалобах, но никогда не отвечали на ее вопросы, касающиеся переговоров с герцогом…

У нее сложилось впечатление, что дело не шло, так как с каждым визитом их лица становились серьезнее, а взгляд все тревожнее. Это не слишком ее беспокоило – она начала испытывать к своей судьбе странное безразличие. Слишком много несчастий обрушилось на нее с того времени, как она покинула свою дорогую Овернь. Она утратила душевную стойкость, и теперь смерть, пусть даже трагическая, кровавая, под топором мясника, постепенно принимала окраску избавления. Уйдя из жизни, она обретет наконец вечный покой, навсегда избавится от этого мира, давшего ей столько радостей, но намного больше страданий.

Часто ночью, лежа в темноте с открытыми глазами, мучаясь бессонницей, она прислушивалась к собственному сердцу. Еще недавно при одном упоминании о супруге оно наполнялось счастьем или сжималось от муки. Но в последнее время она чувствовала лишь пустоту.