Художник, казалось, забыл старые обиды, прижимая к себе молодую женщину, словно отец, встретивший блудного сына.

– Когда я услышал, как этот юноша просил горячего молока для графини де Монсальви, я не мог поверить своим ушам, – воскликнул он, плача и смеясь.

Избыток чувств переполнял этого обычно спокойного и хладнокровного мужчину.

– Видимо, чуду видеть вас я обязан Христу. Что вы делаете в Люксембурге, прекрасная госпожа? Вы стали еще красивее! Дайте-ка я на вас посмотрю!

Он отстранил Катрин на расстояние вытянутой руки, внимательно вглядываясь в ее лицо. Ничто не могло укрыться от его внимательного взгляда. Он заметил следы недавних слез. Нахмурившись, он повторил вопрос:

– Что вы делаете в Люксембурге, который является союзником Бургундии, госпожа де Монсальви?

– Мне надо было встретиться с герцогиней Елизаветой, узнать кое-что и раскрыть ей глаза… – ответила она, пытаясь придать своему голосу игривость, но ее ответ прозвучал фальшиво.

– Вы, наверное, в очередной раз отправились на поиски вашего мужа-дьявола?

– С чего вы это взяли?

– У вас красные глаза. Вы плакали, причем недавно. Раньше вы никогда не плакали. Действительно, сеньор Арно оказал вам великую честь, сделав вас своей супругой!

– Я знаю, что вы не любите его, но не надо приписывать ему все земные грехи. Он не единственный, кто способен заставить меня плакать. К тому же я прекрасно знаю, где он: дома, в Монсальви, я собиралась сегодня ехать к нему…

Она говорила гладко и, как ей казалось, убедительно.

Но в это время Готье, вошедший в комнату следом за художником, заметил на полу кинжал. Под железным подсвечником он увидел адресованное ему письмо, взял его и, прочитав, был так поражен, что, не сдержавшись, гневно воскликнул:

– И вы собирались сделать это? Несмотря на то что вы мне обещали, вы бы это сделали, забыв о моей клятве? Монсеньор, – он бросился к ван Эйку и сунул ему в руки письмо, – рассудите нас! Прочтите оставленное мне письмо! А потом спросите у вашей подруги, куда она собиралась уехать.

– Готье! – возмутилась Катрин. – Сейчас же отдайте мне это письмо! Как вы смеете?

– А вы? Как вы смеете? – ответил он, не в состоянии сдержать слезы, залившие его лицо. – Это письмо адресовано мне, не так ли? Я его прочел. Что здесь плохого? Ну почему, почему?

– Вы же прочли и, стало быть, теперь знаете.

– Я не могу в это поверить! Это – не причина для смерти!

Ван Эйк, быстро пробежав глазами письмо, поднял на Катрин полные недоверия глаза.

– Это все выдумка, – произнес он наконец. – Вы же не собирались?..

Она опустила голову, стыдясь той минуты отчаяния, уронившей ее в глазах старого друга и в глазах Готье.

– У меня нет другого выхода, – сказала она наконец. – Если бы вы не пришли, все было бы уже кончено. Но вы пришли!

– Я не устану благодарить за это Бога! – ответил ван Эйк. Затем он повернулся к Готье, не привыкшему к долгому бездействию и уже вытирающему слезу. – По всей видимости, поскольку Всевышний специально послал меня сюда, я должен найти способ помочь вам. Мальчик мой, а что, если вы расскажете мне все по порядку? А в это время ваша хозяйка оденется. В комнате не топлено, а на ней лишь тоненькая рубашка: она, наверное, умирает от холода. Пойдем, закажем завтрак и выпьем по стаканчику горячего вина. Катрин, вы должны пообещать мне не предпринимать второй попытки. Я уношу ваше оружие.

– Это ни к чему, Ян! Я даю слово. Я сейчас к вам спущусь.

Когда мужчины вышли из комнаты, Катрин быстро привела себя в порядок и оделась. Еще час назад графиня думала о смерти, а сейчас она неожиданно почувствовала, что замерзла, голодна и по-прежнему любит жизнь.

Она не представляла, чем художник сможет помочь ей, но Катрин была известна его мудрость, осторожность и изобретательность. Эти качества, помимо большого таланта, сделали из него одного из самых любимых подданных Филиппа.

К тому же хорошо бы хоть раз поделиться с кем-то своей тяжкой ношей.

Очень скоро умытая, тщательно одетая и причесанная Катрин спустилась к мужчинам. Ван Эйк заказал обильный завтрак.

Они начали трапезу в тишине, нарушать которую у Катрин не было никакого желания. Обычно неприхотливая в еде, этим утром она ощутила новый вкус ветчины, молока, свежеиспеченных хлебцев.

Художник сжал своей рукой руку Катрин и улыбнулся ей:

– Кажется, я придумал, как помочь вам. Ваше спасение в Брюгге, недалеко от известного вам дома.

Лицо молодой женщины залилось краской. Одно упоминание о Брюгге всколыхнуло в ней волну старых приятных воспоминаний. Катрин была честна сама с собой, и, когда ей казалось, что с Арно все кончено, любовь герцога Филиппа согревала ее. Усилием воли она прогнала эти мысли.

– Ян, не думаете же вы отвезти меня туда? Что я буду делать в Брюгге?

– Вы пойдете к одной опытной флорентийке. Эта женщина прославилась тем, что помогла одной фрейлине, с которой у монсеньора была затянувшаяся связь. Теперь вы видите, моя дорогая, что сами заинтересованы в этом путешествии, да оно и не такое уж долгое: около восьмидесяти лье с заездом в Лилль на один день, где я отчитаюсь за свое поручение. Вы же отдохнете там, встретитесь с вашей подругой, кормилицей маленького Карла. Что вы на это скажете?

Катрин ответила не сразу. Ван Эйк предлагал ей наилучший выход в ее положении, но ее сдерживало то, что вернуться в Брюгге – это значит еще дальше удалиться от Монсальви, куда она так стремилась добраться.

Готье, со свойственными ему сообразительностью и деликатностью, разгадал сомнения хозяйки. Он наклонился к ней:

– Госпожа Катрин, вы не можете сейчас туда вернуться в таком состоянии! Надо ехать в Брюгге. Этот путь долгий, но надежный. Еще несколько недель вашего отсутствия ничего не изменят.

– И к тому же горные дороги опасны зимой, – заключил Беранже, почувствовав сильное желание увидеть сказочную Фландрию, о которой он столько слышал, – мы можем погибнуть от холода. А так мы вернемся в Монсальви весной. Весной у нас так красиво!

Ничего не ответив, Катрин наклонилась и поцеловала его перепачканную в сахарной пудре щеку.

– Устами младенца глаголет истина, – весело заметил ван Эйк. – Что вы на это скажете, Катрин?

Она окинула своих друзей нежным взглядом.

– Как хорошо иметь таких друзей! Поехали в Брюгге и как можно скорее!

Через два дня они выехали из Арлона, Катрин наотрез отказалась от удобной повозки, предложенной художником.

Чем труднее будет путь, тем лучше, поскольку долгая езда на лошади могла бы избавить ее от посещения Фландрии. Она потребовала мужскую одежду, чтобы никому в голову не пришло обращаться с ней как со слабым существом.

Словно по ее желанию, путешествие по Арденну оказалось труднее, чем она предполагала.

Наступили страшные холода, приходилось бороться с гололедом, по которому скользили копыта лошадей, с волками, осмелевшими от голода. Путники отгоняли их во время ночлега, лишая себя сна.

У ван Эйка начался насморк, Готье мучился непрекращающейся болью в шее, а Беранже вывихнул ногу. Двое слуг художника два дня дрожали от лихорадки. Катрин же все невзгоды были нипочем, и она приехала в Лилль в прекрасной форме.

Когда в конце недели на горизонте показалась высокая дорожная башня, похожая на огромный палец, упирающийся в небо, Ян ван Эйк не смог сдержать вздоха облегчения: он кашлял со вчерашнего дня и готов был отдать душу за теплую комнату, удобную кровать и целебный горячий настой.

– Наконец-то мы у цели! – воскликнул он. – Я уже не верил, что это проклятое путешествие когда-нибудь закончится.

Катрин недоверчиво посмотрела на него.

– Мы еще не приехали, – спокойно заметила она, – мне кажется, мы в Лилле, а не в Брюгге.

– Я знаю, знаю… Но я же вам сказал, что мне надо здесь сделать остановку.

– Я опасаюсь пребывания в Лилле, мне хотелось бы побыстрее убраться отсюда.

– Почему это вдруг? Мне казалось, что вы любите госпожу Симону Морель и будете рады ее видеть.