В обед Василий снова подкарауливал Степанова, и его ощущения подтвердились – глазами Степанова он взглянул в себя.

Вечером после ужина Василий остановил Степанова на улице:

– Чего тебе, гад, надо от меня?

– Ничего, – мирно отозвался Степанов. – Пропусти.

И побежал к строившейся повзводно роте…

Несколько дней спустя Василий приготовил в своей каморке великолепный ужин из жареной картошки, печеных яиц и котлет и заманил к себе Степанова. Василию казалось, что они должны, в конце концов, сказать друг другу что-то крайне важное.

Василий насильно усадил этого худого, печально-молчаливого солдата за стол, к самой его груди пододвинул блюда и думал, что он накинется на еду и в один присест опустошит тарелки и сковородку. Но Степанов низко склонил голову и вымолвил, чуть пошевелив губами:

– Я не буду твоего есть.

– Почему? – Слово как-то плавающе, будто разлитая вода, растеклось в тишине, и Василий не знал, расслышал ли Степанов.

Солдат молчал и смотрел в пол.

– Почему, скажи? – зачем-то дотронулся до его плеча напряженный Василий.

– Ешь сам, – невнятно отозвался Степанов и медленно поднял глаза. Василию стало жарко: взгляд Степанова входил в него жгущим лучом.

– Почему, дружище, ты ненавидишь меня?

– А почему ты сам себя ненавидишь?

Степанов поднялся со стула, подождал ответа, но Василий молчал, напуганный и пораженный его вопросом.

– Пойду. Спасибо за вкусное питание.

Василий слабо схватил его за рукав гимнастерки:

– Хочешь… хочешь, я устрою тебя на мое место? Отлично заживешь, сытно, никто тобой командовать не будет, кроме Коровкина… да и тот не командир, – неожиданно для себя выпалил Василий, не осмеливаясь взглянуть в глаза Степанова. – Ведь тебе тяжко живется во взводе: ты молодой солдат, тебя всякая сволочь унижает и гоняет. А здесь, в этой каморке, у тебя, знаешь, какая начнется жизнь? Сказка!

– Нет. Я хочу нормально отслужить. Чтобы потом меня всю жизнь не мучила память.

Они коротко посмотрели друг на друга. Худощавое, смуглое лицо Степанова показалось Василию простым и понятным. Василий удивился тому, что только что боялся взглянуть в его лицо; теперь же в этом лице ему послышался слабый, тонкий голосок другой жизни. И Василию озаренно-сильно захотелось вместе со Степановым уйти из этой каморки и начать какую-то новую жизнь, которая непременно будет чистой, честной, открытой для любых глаз. В одно мгновение, пока они смотрели друг на друга, Василий словно переоценил все, что было с ним раньше: его бедная семейная жизнь показалась ему не такой уж плохой и несчастливой, его северные мытарства – в чем-то даже романтическими, а казарменная маета в начале службы – нужным и важным испытанием, которое должен пройти каждый уважающий себя настоящий мужчина.

– А я, по-твоему, ненормально служу?

– Отсиживаешься… Ты никак плачешь?

– Нет. Тебе показалось. – Василий отошел к окну. – Странно, мы с тобой похожи, как братья.

– Нет. Тебе показалось.

– Не похожи?

– Нисколько. Ты, конечно, прости меня, но мне почему-то жаль тебя. Бывай.

И он ушел.

А через несколько дней к Василию в каморку забежал запыхавшийся дежурный по контрольно-пропускному пункту:

– Вася, к тебе приехала девушка. Ух, хорошенькая! – подмигнул он, щелкнул пальцами и скрылся.

Кто такая? – замер Василий, прислушиваясь к глухим ударам крови в висках. Спешно смахнул щеткой с сапог подсохшую дорожную грязь, порывисто застегнул шинель, на секунду-другую заглянул в зеркальце. День клонился к вечеру, сгущались тени. Сырой предзимний ветер помогал Василию идти быстрее – ударял в спину волна за волной. Сократил путь по раскисшему от дождей футбольному полю. Забежал в небольшой домок КПП, широко распахнул дверь в его вторую, гостевую, комнатку и выдохнул:

– Саша!

Василию показалось, что его сердце остановилось. Александра, прикусив губу, стояла у окна. Она была все такой же тонкой, с прозрачными волосами…

– Саша, я предчувствовал, нет, нет, знал, да, да, знал, что ты приедешь, хотя от тебя не было ни строчки. Ты не могла, слышишь, не могла не приехать! Мне сейчас нужна только ты.

Александра и плакала, и улыбалась. Она показалась Василию какой-то новой и необычной. Ее блестящие темные глаза смотрели на Василия недоверчиво-нежно и одновременно строго. Она крутила пуговицу на пальто.

– Мне нужна только ты, – шептал он. – Как я раньше этого не понимал? Мне хочется просто видеть тебя, просто держать твою тонкую холодную ладонь… Мне хочется дышать тобою.

– Вася, так я нужна тебе? Нужна?

– Да, да! Как ты можешь сомневаться? Я теперь многое в жизни понимаю по-настоящему… Черт, я ведь с тобой не поздоровался, Саша. Здравствуй, что ли!

И Василий притянул к себе Александру.

В единственное окно полился свет, но отчего он, не мог понять Василий, если уже вечереет, а солнце с час как закатилось за сопку?

– Смотри, смотри, Вася! – вскрикнула Александра. – Снег повалил. Какой он белый и яркий, как миллионы зажженных фонариков. И падают они медленно и осторожно, будто оберегают пламя внутри.

– Первый снег в этом году. К твоему приезду.

Они молча смотрели за окно. Сначала снег мгновенно таял, соприкасаясь с промозглой, некрасивой землей. Но потом хлынул обвально, весело, вскруживаясь и стелясь полотнищами. Земля насыщалась им, не растаивала его, а заботливо принимала каждую снежинку, начиная светиться, да с каждой минутой ярче. Старые двухэтажные дома офицерского городка, одинокие прохожие, голые деревья, дорога – все стало смотреться свежо и празднично.

Надо было радоваться снегу, преображению природы, но Василий остро почувствовал – как же он теперь далек от своей чистой и светлой, как этот молодой снег, Александры.

Отошел от окна.

– Ты чем-то расстроен, Вася? Возможно, мне не надо было приезжать. Я так боялась встречи с тобой: может, думала, я ему совсем-совсем не нужна.

– Если ты не приехала бы, я всеми правдами и неправдами примчался бы в Покровку. К тебе.

Александра неожиданно спросила:

– Вася, почему ты избегаешь смотреть в мои глаза?

– Это тебе кажется. – И Василий стал ходить по комнате, поскрипывая половицами. – Видишь – смотрю на тебя. Мне нечего скрывать. Ну, ты даешь!..

Они помолчали. Александра, будто ей стало холодно, плотнее закуталась в свою пуховую шаль и пододвинулась на лавке в угол.

– Ты что, Саша, боишься меня?

– Ты сильно изменился. С тобой что-то происходит. Мне тревожно.

Василий остановился перед Александрой.

– Саша, – повалился он на колени к ее ногам. – Милая моя Саша, мне так горько. Помоги мне, как тогда, в детском саду, убежать… убежать в другую жизнь.

– В другую жизнь? – испуганно спросила Александра и погладила Василия по голове.

– Да, в другую жизнь. Понимаешь, я – вор и ничтожество.

Он закрыл ладонями глаза.

Руки Александры замерли, сползли на плечи Василия.

– Вор? – шепнула она. – Что, Вася, ты украл?

Василий резко поднялся и стал быстро ходить по комнате:

– Нет! Я никогда, никогда не расскажу тебе всего… Я хочу, Саша, я хочу в наше прошлое! Как мы убежали из детского сада!.. Давай прямо сейчас убежим в новую жизнь, а?

Он потянул ее за руку к двери. Она уперлась ногами в пол и разрыдалась.

– Но станем ли, Вася, мы там другими? Изменимся ли? Далеко ли убежим от самих себя?

Василий выпустил Александру, присел на лавку, закинул назад голову.

– Вася?

– Я страшно грешный человек, Саша. И нет мне прощения.

– Вася!

– А перед кем грешен? Перед тобой, Саша, перед мамой… Она, знаешь, так билась всю жизнь, чтобы ее дети были счастливы? С шестнадцати лет я ступил на путь наживы любыми способами – а это разве не грех перед самим же собой?.. Как ты догадалась, что сильно нужна мне?

– Вася, у меня же есть сердце.

– Прости. Скажи, а у меня есть сердце?